Лябиба Ихсанова - Цветы тянутся к солнцу
От фабрики до дому не близкий путь, но зато столько раз исхоженный из конца в конец, что тут каждый угол, каждая тропинка знакомы.
Ханифа, сокращая дорогу, побежала переулками. Фонари не горели, но темнота не пугала Ханифу. К тому же так людно было на улицах, как в мирное время и днем не бывало. Какие-то телеги грохотали колесами по мостовой. Провезли куда-то тяжелые пушки. Под их тяжестью дрожала земля. Со всех сторон стекались на улицу отряды красногвардейцев. Они шли неровными рядами, одетые кто во что. А вот и «красные полки». Эти чеканят шаг, так что земля вздрагивает у них под ногами. Это настоящие солдаты. Огонь и воду прошли. Три года валялись в окопах, а теперь идут туда, на берег Казанки, драться с юнкерами.
Куда ни глянь — везде по двое, по трое собираются люди, о чем-то разговаривают, расходятся, и снова сходятся, и снова говорят о чем-то, то шепотом, то громкими, взволнованными голосами.
Вот наконец и дом. Ханифа зашла во двор, прижалась к темному окну и заглянула в комнату. В комнате было темно. Она ничего не увидела, но лицу, разгоряченному быстрой ходьбой, стало прохладно и как будто ушла из тела усталость. Ханифа постояла так несколько секунд, прижавшись лбом к холодному стеклу, потом подошла к сеням, в темноте нашарила ключ и, сунув в щелочку, открыла дверь.
И странное дело: пока она шла темными улицами, пока стояла в пустом темном дворе, страх ни разу не потревожил ее душу. А тут, когда она уже вошла в сени и взялась за ручку, непонятная дрожь охватила ее с головы до ног. Ханифа сначала не поняла, откуда эта противная дрожь, но потом вспомнила: с детства дрожала она так, возвращаясь домой. Нагуляется, придет попозже, возьмется за ручку двери и дрожит… не зная, как встретит ее отец? Ханифа улыбнулась, сразу перестала дрожать и открыла дверь.
В комнате было тепло. Отовсюду слышалось тихое, спокойное дыхание спящих детей. В простенке между окнами тикали ходики. Сняв тяжелую сумку, Ханифа положила ее на скамейку около печки. Открыв заслонку, подгребла горячие угольки, едва теплившиеся под слоем пепла, достала с печки сухую лучину, зажгла ее, раздув огонь, и осветила комнату.
На полатях, тесно прижавшись друг к другу, спали двое.
«Значит, ушла Газиза. Как-то она добралась?» — подумала Ханифа, осторожно приподняла стеганое одеяло и увидела бритые головы двух мальчишек, спавших в обнимку. Потревоженные светом, они заворочались, но тут же натянули одеяла на голову и, уткнувшись носами в бешметы, положенные под голову, принялись сопеть еще громче. Ханифа улыбнулась и хорошенько укрыла мальчишек.
На лучинке нагорел уголек, и стало почти совсем темно. Ханифа, поплевав на пальцы, сняла уголек. Огонек на лучинке ожил, стало светлее. Встав на скамейку, Ханифа заглянула на печку.
Разметавшись от жары, Закира, Лида и Газиза все втроем спали на тесной печке. Одеяло они сбросили к ногам. Ханифа убрала его в сторону.
Спокойный, крепкий сон детей развеял тревогу Ханифы, и ей самой вдруг смертельно захотелось спать, захотелось дать отдых горящим от ходьбы ступням, ноющим от усталости суставам. В одно мгновение из санитара-красногвардейца, из солдата большой битвы, которая должна начаться на рассвете, она превратилась в простую работницу, в смертельно уставшую женщину-мать. Но только на мгновение! Прикрыв ладонью рот, она сладко зевнула разок, но тут же тряхнула головой, как бы прогоняя усталость, еще раз глянула на девочек и тихонько сошла на пол.
Раскрыв свою сумку с красным крестом, Ханифа достала из нее небольшую краюшку хлеба и мысленно разделила на пять частей. Получилось, что каждому достанется кусочек поменьше пряника. Ханифа положила хлеб на стол, прикрыла его. Пошарила под нарами — там еще осталось с полведра картошки. Достала с полки и поставила на видное место горшочек с пшеном. Проголодаются — сварят, решила она. Потом снова присыпала пеплом разгоревшиеся угольки в печке, закрыла заслонку, бросила в лохань догоревшую лучину. Лучина зашипела и погасла. В темноте скрипнула дверь. Тихонько звякнул замок.
Ребята так и не проснулись. Уже шел бой на улицах, а они еще сладко спали и открыли глаза только тогда, когда с Казанки грянули первые выстрелы пушек.
Первая спрыгнула с печки Закира. Босиком она забралась на нары и прижала к стеклу свою растрепанную голову. Как раз в это время снова грохнуло на Казанке, и как в тот раз, когда рвались снаряды на Пороховом заводе, задрожали стекла в окне и из щелей потолка посыпался мусор.
Подбежала Газиза с Лидой и, встав на колени, прилипли к маленькому окошку. Прижавшись друг к другу, они долго смотрели в предутренние сумерки. По небу медленно разливался фиолетовый свет. Мелькали в калитке неясные тени спешащих куда-то людей. Иногда доносились неясные голоса… Но разве по этим голосам узнаешь, что там сейчас на улице?
Вчера-то было интересно. Закира с Лидой целый день носились вокруг дома, видели и солдат, и красногвардейцев, и даже пушки.
Вчера Ханифа, уходя из дома, несколько раз повторила, чтобы Закира никуда не отлучалась. Закира обещала, конечно. Но разве можно было усидеть в комнате, когда на улице происходят такие события? И даже то, что мама, уходя на фабрику, повязала сверх своего и Закирин платок, не удержало девочку. Она недолго думая сложила вдвое скатерть, накрыла голову, а сверху накинула еще легкий платок с цветочками. Получилось и тепло и красиво. Так можно было куда угодно идти, если бы не Лида. Вот та никак не хотела идти дальше Порохового завода.
Но все равно и там было интересно. Девочки долго смотрели, как солдаты строем идут куда-то, как, выходя из казарм, они щелкают затворами винтовок. Они бы и дольше смотрели на все это, если бы холод не загнал их домой. И хорошо, что загнал. А то, чего доброго, Газиза с мальчишками, не застав никого, пошла бы домой, и Закира ничего бы не узнала.
А как интересно рассказывали Газиза и мальчишки о том, что вчера им довелось увидеть! И про дрова, и про пушку, и про то, как трамваи остановились на дамбе.
«Ох уж эта Лида! Заяц трусливый, — подумала Закира. — Если бы не она, повидала бы я и пушку, и трамвай, и юнкеров».
Ну да не беда! Сегодня их пятеро. Сегодня им ничего не страшно. Вот станет еще посветлее на улице, и непременно пойдут в самое интересное место. Разве можно в такое время сидеть дома?
Закира отвернулась от окна и принялась щекотать пятки спящим мальчишкам. Мальчишки проснулись, вскочили было, но тут же снова залезли под одеяло. За ночь печка почти остыла, и в комнате было прохладно.
Девочка тоже забралась на печку.
— Матали, доскажи сказку, которую вчера начал, — свесив голову с печки, сказала Закира.
Все ребята громко расхохотались.
— Да он же рассказал ее всю, — сказала Лида.
— Правда, Матали? — удивилась Закира. — А я что же делала?
— А ты мне помогала, носом свистела, пока я рассказывал.
Закира в другой раз нашла бы, что ответить, но тут промолчала. На столе она увидела небольшой бугорок, прикрытый головным платком.
— Эй, ребята, — крикнула она, — посмотрите-ка, что там лежит на столе?
Матали высунул нос из-под одеяла, но сам вылезать не стал. Зато Гапсаттар мигом вскочил с нар, кинулся к столу и сдернул измятый головной платок.
— Это хлеб, ребята! — крикнул он радостно.
— Откуда тут хлеб? Полно врать-то! — сказала Закира.
— Да чтобы мне с голоду подохнуть! Не веришь — слезай да понюхай.
Девочки свесили головы с печки, Матали, сбросив одеяло, бросился к столу.
— Правда, хлеб! — сказал он.
— Чудеса! — отозвалась Газиза. — Вчера же ничего не было.
— Ну, значит, Бичура-Домовой принес, — сказал Совенок.
Ребята сгрудились у стола, с интересом разглядывая хлеб, чудом появившийся на столе. Вдруг Закира, вспомнив что-то, сказала с презрением:
— Бичура… Не Бичура, а мама. Это же мой платок. Его мама вчера надела, когда пошла на фабрику.
— Ну, значит, сестра Ханифа приходила, пока мы спали, — уверенно закончила Газиза. — Это она нам принесла.
— Конечно, нам, — согласилась Закира и тут же принялась делить хлеб.
Минуту спустя платок уже был на ее голове, а от хлеба и крошки не осталось.
В это время новый пушечный выстрел раздался где-то около Устья. В ответ грянул выстрел с Казанки, и снова с Устья, и снова с Казанки.
— Как будто переругиваются, — сказала Закира.
Но никто не поддержал ее. Ребята молча прислушивались к перестрелке, а когда пушки замолчали, Матали сказал:
— Пойдемте, ребята, на улицу. А то все прозеваем.
Как будто только этих слов и не хватало ребятам. Они торопливо оделись, шумной стайкой, все вместе, вышли на улицу и чуть не задохнулись, глотнув холодного сухого воздуха.
Пулеметы, стоявшие у кремлевской стены, то и дело прошивали мокрый песок на берегу Казанки. Камешки, поднятые пулями, веером разлетались в стороны и звонко ударялись в стенки перевернутых котлов.
