Ирина Костевич - Мне 14 уже два года
За дверью неожиданно много света и … гор. С десятого этажа открывается потрясающий вид на снежные вершины. А сколько тут места!
Обходим квартиру, выглядываем в окна, радостно топчемся на лоджии.
Ходим, смотрим… Потом я начинаю носиться, кружиться по комнатам. Горы — в каждом окне. Солнце танцует, опустив лучи-ножки на пол. Останавливаюсь.
— О, да ты уже и комнату свою нашла! — улыбается папа, стоя в дверях.
Моя комната! Сажусь, нежно глажу скользкий паркет рукой. Потом ложусь и начинаю крутиться волчком, зажмурив глаза от удовольствия. Нелепо — но так хочется!
Неслышно подходит мама. Шепчет отцу, но я все равно слышу:
— Вот из-за этого стоило там терпеть… Смотри на Миру… счастливая, да?
Украдкой скашиваю глаза на них: стоят обнявшись, папа гладит маму по волосам. После Астаны они стали такие дружные! Мама просит:
— Мышка, ты тут пока пофантазируй, где у тебя что будет стоять из мебели, что на стены хочешь, на пол. Как скажешь, так и сделаем — обещаю!
Закрываю глаза. Слушаю… Или — чувствую. Вот сейчас я — Мира — лежу в центре своей Вселенной. Смешно как-то думать, когда у тебя целая Вселенная, где поставить стол, а где — тумбочку. Может, лучше их нарисовать? А спать и на полу можно. В конце концов, кровь — дело серьезное! Кровь предков-кочевников говорит мне: «Мира, какие ещё кровати?» А эти белые стены я разрисую: моя же комната. А я — художница.
То, что мебели не будет, так это даже родителям лучше — меньше покупать. Хотя, возможно, маленький столик мне понадобится — куда комп-то ставить? Вот так и подчиняешься вещам. Я еще раз обвела взглядом потолок и стены. Да ладно, придумаю еще, что тут будет. А сейчас мне хочется думать совсем о другом! О том другом, который, может, живет прямо за этой стенкой. Кто знает? А не нарисовать ли мне на этой стене дверь?
Или Арсен случайно в тот подъезд попал? Но, на десятый-то этаж, без лифта? Вряд ли… Наверняка — ОН ЖИВЕТ В МОЕМ ДОМЕ(!)
* * *Никогда не думала, что родителям может не понравиться моя идея с больницей. Я их так ждала, и что в итоге? Из взрослой самостоятельной личности я моментально превратилась в карапузика памперсного возраста. Не ожидала такого удара от мамы. Не ожидала, и все!
Сама, конечно, хороша: все карты раскрыла, давай выбалтывать, что да как. Папа слушал с интересом, а лицо мамы все мрачнело. Думала, это ей детей больных жалко. Так нет же! Вернее, детей ей, наверное, и вправду жалко, но дело в другом. Она взяла и ЗАПРЕТИЛА мне вообще там бывать! Вы представляете? Мало того, что это в принципе несправедливо, так ведь еще и позорище-то какое — заварила кашу, а теперь… Уже и группа у нас, и форма (ну, пока еще мы в ней не ходим, но идея-то есть, главное!) И вдруг моя мама все это, одним взмахом волшебной палочки… а лучше сказать — педагогического топора… взяла и зарубила. Уйти жить к тете Розе обратно, что ли? Раньше поплакала бы — поплакала, да и успокоилась, но сейчас все будет не так. Пора доказать, что я уже не лялечка.
Из-за меня родители поругались.
— Ты все готов пустить на самотек! — кричала мама. — Не надо было уезжать! У нее переходный возраст. Упустили! Что теперь? Ты хоть понимаешь — только вожжи ослабь, и все — понесла, не рады будем!
— Но ей надо определяться, взрослая уже…
— Какое «взрослая»? Ты что? Вот вырастет, тогда пусть хоть заопределяется! Ну ты представь: больница, там черт те откуда, черт те с чем больные ходят — может, даже со СПИДом — и наша Мира вдруг там… Это же катастрофа, ты что, не понимаешь?
— Не преувеличивай…
— Это ты преуменьшаешь!
Я, затаившись, вдавилась в диван. Чувствовала себя ужасно. Они ссорились на кухне, бабушки дома не было. Мама под конец расплакалась. Ну почему это происходит? Это же глупо!
Неужели мама не понимает, что из-за этого вся моя жизнь разрушится? Меня перестанут уважать подруги, тетя Роза. Татешка столько сил вложила, добиваясь разрешения у главврача. Только вчера Викин брат-бизнесмен выкроил время и специально съездил с девчонками на базар, купив по списку все, что надо. А в итоге?
Я начала злиться. Мне показалось — если останусь лежать тут, начну становиться все меньше и беспомощнее. Из самой глубины души рванулось, развернулось вширь и вверх:
— Мира, не сдавайся! — и получилось так громко, хотя и не вслух, что я тут же успокоилась. И вспомнила себя на холме, у Кажи-бабы. Сомнения, если были, отступили. Вытерев слезы и свистнув Масяню, я незаметно выбралась из квартиры. Пусть себе ругаются… В конце концов, может, им это нравится? Чего я мешать буду. Пусть это и мои любимые родители, но сейчас мне не до них. А вот Масяня давно уже рвется на прогулку — сколько можно терпеть собаке?
Я бродила по темным улицам и прикидывала, с чего именно мы завтра начнем в больнице. Все-таки здорово, что нам помог Викин старший брат. Вот ведь — взрослый человек, а понимает! Спасибо ему большое. И тебе, Вика… Тетя Роза тоже свою часть работы выполнила — в больницу нас запускают, главное — успеть за день.
Поэтому сбор нашей стрит-артовской группы «ВАМ!» будет ранним — завтра в 7-00! Чего бы там ни говорила моя мама. Потом она оценит, я знаю.
Вернее, ох, надеюсь…
Глава 19. Как были разрисованы стены
Огромный день моей жизни уже позади.
Я — Мира, а не мышонок и лягушка, иль неведома зверушка! Я — Мира — и Я СДЕЛАЛА ТО, ЧТО ХОТЕЛА!!! Да, меня наказали. Ну и ладно.
Я боялась заводить будильник, чтобы никого не разбудить, и решила проснуться в шесть просто потому, что мне это надо. В итоге ночью каждый час продирала глаза, смотрела на сотку… и снова засыпала: еще не пора. Но окончательно проснулась ровно в шесть, как и хотела! Выгуляла Масяню, потом оставила приготовленную с вечера записку: «Дорогие близкие! Не беспокойтесь, все в порядке. У меня ОЧЕНЬ важное дело и я в безопасности. Приду домой в 20–00. Обещаю хорошо питаться. Деньги есть. Люблю, целую. Ваша Мира».
И вот я уже мчусь сквозь утренний полумрак к своей команде, размахивая сумкой с эскизом и бутербродами. На мне обычные джинсики, и кеды — отнюдь не вязаные, футболка. Вот и Аля с Викой. С художественным прикидом никто из нас не успел — девчонки одеты примерно так же. Плюс у Викиной ноги притулился объемный пакет с самым главным — красками, кистями и т. д.
Мы мало разговаривали и были очень деловиты.
— Как твои, отпустили? — поинтересовалась Вика.
— Нет. Пришлось сбежать. Надеюсь, разыскивать не станут.
— Может, тебе сотку отключить? — посоветовала Аля. — А то ведь задолбают: «Где?» да «Что?», «Вернись немедленно!»
— О, классно! — обрадовалась я. — Но… это же будет нечестно.
— Ладно, прорвемся! — весело подытожила Вика. — Идем?
И мы пошли к больнице, поочередно неся тяжелый пакет.
Нас уже ждала очень нарядная тетя Роза с лестницей-стремянкой. Халат, обтягивающий формы моей чудесной татешки, отливал неземной белизной, лицо сияло. Губы, накрашенные самой яркой помадой, глянцево блестели, а волосы дыбились вверх чрезвычайно воинственно:
— Алга[13], комсомол!
Девчонки, попавшие сюда впервые, затравленно жались друг к другу. Мне было спокойнее, но тоже не по себе. А между тем тетя Роза несла себя по больничным коридорам, как атомный ледокол в районе Северного полюса.
Тогда я стала представлять себя ледоколом поменьше, и успокоилась.
Наконец пришли. Неприветливое пространство огромного холла сдавило так, что тяжело шевельнуться. Аля с Викой совсем поблекли на его фоне. Я поняла: еще немного — и окружающее проглотит нас. Значит, надо его завоевать! В этот, достаточно ранний, час, в коридорах уже немало больных. Люди снуют туда-сюда, как тени, почти не обращая на нас внимания.
— Мы пришли помочь им, — шепнула я подругам. — Не бойтесь! Вынимайте краски!
Мы устроились у стены, где так недавно я сидела с Саной, и начали готовить инструменты. Разложили на полу эскиз. Тетя Роза нас сторожит. Иногда к ней подходят медсестры, кивают в нашу сторону, затем быстро и равнодушно скользят по своим делам, как рыбы в тёмной воде.
Тут вдруг меня, что называется, «пробило». Вот как бы передать… Какой-то поток, идущий, казалось, из самых недр земли, вдруг стал подниматься по всему моему телу вверх, ввысь, наполняя радостью и силой. Я поняла, что сейчас смогу все. И так захотелось немедленно что-то сделать, что я, дрожа от нетерпения, схватила воду, пластиковые стаканчики, акриловые краски. Быстрее, как можно быстрее остриями крышек пробила запечатанные тюбики, выдавила краски на палитру. Взяла кисть и…
— Мира, ты что, уже? — ахнули подруги.
— Да. Сейчас, вон там… — слова шли через силу.
Я подошла к дверному проему, разделяющему этот громадный неприветливый вестибюль и коридор, принялась рисовать. Рисовала без эскиза, даже без наброска. Так, будто всего лишь обводила знакомые с детства контуры. Мне показалось очень важным нарисовать то, что я хочу, именно здесь — в месте перехода. И я стала рисовать цветы. Они были живыми, наполненными моим чувством, силой того, что я хотела выразить. Когда краски на палитре заканчивались, я выдавливала свежие. Когда вода становилась совсем мутной, я наливала чистую в новый пластиковый стаканчик. И работала, работала — так быстро, как будто это делала не я, а за меня выполнял кто-то невидимой, лишь водя моей рукой по стене. Цветы складывались в причудливый орнамент. Оценивать результат некогда — надо делать еще, еще. Я не замечала ничего вокруг. Уж не знаю, сколько там прошло времени и чем занимались в это время мои подруги. Мне надо было сделать то, что пришло так внезапно. Я и делала. Вот и все.
