Михаил Зощенко - Заколдованная буква
Девочки говорят:
— Нет, не очень.
— А за что же, по-вашему, я должна вас наказать?
— А за то, что, наверное, мы пол мыли.
— Нет, — говорит мама, — за это я вас наказывать не буду.
— Ну, тогда за то, что бельё стирали.
— Нет, — говорит мама. — И за это я тоже наказывать вас не буду. И за то, что чернила пролили, — тоже не буду. И за то, что писали чернилами, — тоже не буду. А вот за то, что без спросу взяли из папиной комнаты чернильницу, — за это вас действительно наказать следует. Ведь если бы вы были послушные девочки и в папину комнату не полезли, вам бы не пришлось ни пол мыть, не бельё стирать, ни корыто опрокидывать. А заодно и врать бы вам не пришлось. Ведь в самом деле, Тамарочка, разве ты не знаешь, почему у тебя нос грязный?
Тамарочка говорит:
— Знаю, конечно.
— Так почему же ты сразу не сказала?
Тамарочка говорит:
— Я побоялась.
— А вот это и плохо, — говорит мама. — Сумел набедокурить — сумей и ответить за свои грехи. Сделал ошибку — не убегай, поджав хвост, а исправь её.
— Мы и хотели исправить, — говорит Тамарочка.
— Хотели, да не сумели, — говорит мама.
Потом посмотрела и говорит:
— А где же, я не вижу, скатерть находится?
Белочка говорит:
— Она под диваном находится.
— А что она там делает — под диваном?
— Она там сохнет у нас.
Вытащила мама из-под дивана скатерть и опять на табуретку села.
— Господи! — говорит. — Боже ты мой! Такая миленькая скатерть была! И вы посмотрите, во что она превратилась. Ведь это же не скатерть, а половая тряпка какая-то.
Девочки ещё громче заплакали, а мама говорит:
— Да, милые мои доченьки, наделали вы мне хлопот. Я устала, думала отдохнуть, я только в будущую субботу собиралась большую стирку делать, а придётся, как видно, сейчас этим делом заняться. А ну, прачки-неудачки, снимайте платья!
Девочки испугались. Говорят:
— Зачем?
— Зачем? А затем, что в чистых платьях бельё не стирают, полов не моют и вообще не работают. Надевайте свои халатики и — живо за мной на кухню…
Пока девочки переодевались, мама успела на кухне зажечь газ и поставила на плиту три больших кастрюли: в одной — вода, чтобы пол мыть, во второй — бельё кипятить, а в третьей, отдельно, — скатерть.
Девочки говорят:
— А почему ты её отдельно поставила? Она же ведь не виновата, что запачкалась.
Мама говорит:
— Да, она, конечно, не виновата, но всё-таки придётся её в одиночку стирать. А то у нас всё бельё синее станет. И вообще я думаю, что эту скатерть уже не отстираешь. Придётся, наверно, выкрасить её в синий цвет.
Девочки говорят:
— Ой, как красиво будет!
— Нет, — говорит мама, — я думаю, что это не очень красиво будет. Если бы это было действительно красиво, то, наверно, люди каждый бы день кляксы на скатерти ставили.
Потом говорит:
— Ну, хватит болтать, берите каждая по тряпке и идёмте пол мыть.
Девочки говорят:
— По-настоящему?
Мама говорит:
— А вы что думали? По-игрушечному вы уже вымыли, теперь давайте по-настоящему.
И вот девочки стали по-настоящему пол мыть.
Мама дала им каждой по уголку и говорит:
— Смотрите, как я мою, и вы тоже так мойте. Где вымыли, там по чистому не ходите… Луж на полу не оставляйте, а вытирайте досуха. А ну, раз-два — начали!..
Засучила мама рукава, подоткнула подол и пошла пахать мокрой тряпкой. Да так ловко, так быстро, что девочки за ней еле успевают. И, конечно, у них так хорошо не выходит, как у мамы. Но всё-таки они стараются. Белочка даже на коленки встала, чтобы удобнее было.
Мама ей говорит:
— Белочка, ты бы ещё на живот легла. Если ты будешь так пачкаться, то нам придётся потом и тебя в корыте стирать.
Потом говорит:
— А ну, сбегай, пожалуйста, на кухню, посмотри, не кипит ли вода в бельевом баке.
Белочка говорит:
— А как же узнать, кипит она или не кипит?
Мама говорит:
— Если булькает — значит, кипит; если не булькает — значит, не вскипела ещё.
Белочка на кухню сбегала, прибегает:
— Мамочка булькает, булькает!
Мама говорит:
— Не мамочка булькает, а вода, наверно, булькает?
Тут мама из комнаты за чем-то вышла, Белочка Тамарочке и говорит:
— Знаешь? А я апельсины видела!
Тамарочка говорит:
— Где?
— В сетке, в которой мясо висит. Знаешь сколько? Целых три.
Тамарочка говорит:
— Да. Будут нам теперь апельсины. Дожидайся.
Тут мама приходит и говорит:
— А ну, поломойки, забирайте вёдра и тряпки — идём на кухню бельё стирать.
Девочки говорят:
— По-настоящему?
Мама говорит:
— Теперь вы всё будете делать по-настоящему.
И девочки, вместе с мамой, по-настоящему стирали бельё. Потом они его по-настоящему полоскали. По-настоящему выжимали. И по-настоящему вешали его на чердаке на верёвках сушиться.
А когда они кончили работать и вернулись домой, мама накормила их обедом. И никогда ещё в жизни они с таким удовольствием не ели, как в этот день. И суп ели, и кашу, и чёрный хлеб, посыпанный солью.
А когда они отобедали, мама принесла из кухни сетку и сказала:
— Ну, а теперь вы, пожалуй, можете получить каждая по апельсину.
Девочки говорят:
— А кому третий?
Мама говорит:
— Ах, вот как? Вы уже знаете, что и третий есть?
Девочки говорят:
— А третий, мамочка, знаешь кому? Третий — самый большой тебе.
— Нет, доченьки, — сказала мама. — Спасибо. Мне хватит, пожалуй, и самого маленького. Ведь всё-таки вы сегодня в два раза больше, чем я, работали. Не правда ли? И пол два раза мыли. И скатерть два раза стирали…
Белочка говорит:
— Зато чернила только один раз пролили.
Мама говорит:
— Ну, знаешь, если бы вы два раза чернила пролили, я бы вас так наказала…
Белочка говорит:
— Да, а ведь ты же не наказала всё-таки?
Мама говорит:
— Погодите, может быть, ещё и накажу всё-таки.
Но девочки видят: нет, уж теперь не накажет, если раньше не наказала.
Обняли они свою маму, крепко расцеловали её, а потом подумали и выбрали ей — хоть не самый большой, а всё-таки самый лучший апельсин.
И правильно сделали.
Фенька
Дело было вечером. Я лежал на диване, курил и читал газету. В комнате никого, кроме меня, не было. И вдруг я слышу — кто-то царапается. Кто-то чуть слышно, тихонечко стучит по оконному стеклу: тик-тик, тук-тук. «Что, — думаю, — такое? Муха? Нет, не муха. Таракан? Нет, не таракан. Может быть, дождь капает? Да нет, какой там дождь, — дождём и не пахнет».
Повернул я голову, посмотрел — ничего не видно. На локте привстал — тоже не видно. Прислушался — как будто тихо.
Лёг я. И вдруг опять: тик-тик, тук-тук.
«Фу, — думаю, — Что такое?»
Надоело мне, встал я, бросил газету, подошёл к окну и — глаза вытаращил. Думаю: «Батюшки, что это мне — во сне снится, что ли?!» Вижу — за окном, на узеньком железном карнизе, стоит — кто вы думаете? Стоит девочка. Да такая девочка, о каких вы и в сказке не читывали.
Ростом она будет поменьше самого маленького мальчика с пальчик. Ножки у неё босые, платье всё изодрано; сама она толстенькая, пузатая, нос пуговкой, губы какие-то оттопыренные, а волосы на голове рыжие и торчат в разные стороны, как на сапожной щётке.
Я даже не сразу поверил, что это девочка. Я подумал сначала, что это какой-то зверёк. Потому что я никогда раньше таких маленьких девочек не видел.
А девочка стоит, смотрит на меня и изо всех сил своим кулачишком по стеклу барабанит: тик-тик, тук-тук.
Я у неё через стекло спрашиваю:
— Девочка! Тебе что надо?
А она не слышит меня, не отвечает и только пальцем показывает: дескать, открой, пожалуйста, а ну открой поскорей!
Тогда я отодвинул задвижку, открыл окно и впустил её в комнату.
Я говорю:
— Чего же ты, глупышка, в окно лезешь? Ведь у меня ж дверь открыта.
А она мне, я помню, тоненьким-тоненьким голоском отвечает:
— Я в дверь не умею ходить.
— Как не умеешь?! В окно умеешь, а в дверь не умеешь?
— Да, — говорит, — не умею.
«Вот так, — думаю, — чудо-юдо ко мне привалило!»
Удивился я, взял её на руки, вижу — она вся дрожит.
Вижу — боится чего-то.
Оглядывается, на окно посматривает.
Лицо у неё всё заплаканное, зубки стучат, а в глазах ещё слёзы поблёскивают.
Я у неё спрашиваю:
— Ты кто такая?
— Я, — говорит, — Фенька.
— Какая такая Фенька?
— Такая вот… Фенька.
— А ты где живёшь?
— Не знаю.
— А где твои папа с мамой?
— Не знаю.
— Ну, — я говорю, — а откуда ты пришла? Почему ты дрожишь? Холодно?
— Нет, — говорит, — не холодно. Жарко. А я дрожу потому, что за мной сейчас собаки по улице гнались.
