Тамара Крюкова - Потапов, «двойка»!

Некоторое время они попеременно бегали к столбу. Стопка плакатов на нём росла и напоминала большущий отрывной календарь. Здравый смысл подсказывал Лёхе, что пора прекратить это бессмысленное соревнование, но конкурентная борьба зашла так далеко, что никто не хотел уступать. В пылу азарта здравый смысл умолк. Прятаться дальше не имело смысла, и акулы рекламного бизнеса снова сошлись лицом к лицу.

Они продолжали заклеивать столб, обливая презрением продукцию конкурента.

— Я вообще ни за что не буду есть суши, даже если мне за это заплатят! — кричал Женька.

— А меня от пиццы просто тошнит, — вторил ему Лёха.

— Суши едят только психи, — не унимался Женька.

— Пицца — полный отстой! Нормальный человек её в рот не возьмёт! — не отставал Лёха, хотя ещё недавно считал, что вкуснее пиццы ничего нет.

По мере того, как накалялись страсти, стопки плакатов в руках у друзей таяли. Зато на Столбе висел прямо-таки угрожающий нарост из бумаги, потолще «Большого энциклопедического словаря».

Казалось, выигравших в этом споре не будет, когда Лёхе пришлось испытать горечь поражения.

Он наклеил последний листок. Женька так возликовал, что запрыгал от радости на одной ножке. Он торжественно залепил рекламу суши, и при этом у него осталось ещё два плаката. Победитель помахал ими перед носом поверженного конкурента и злорадно произнёс:

— Это видел?! Пицца форевер!

Лёха не нашёлся что сказать. Его руки были пусты. Он стоял и с печалью взирал на толстенную пачку рекламных плакатов, которая лишь чудом удерживалась на столбе. И тут он вспомнил слова хозяина кафе: «И смотрите, без обмана. Чтобы всё наклеили. Я лично пойду и проверю. Если что, шашлык из вас сделаю».

Ребята переглянулись. Видимо, подумали об одном и том же. Насчёт обмана, усатый мог не волноваться. Плакаты были наклеены все до единого, и всё же друзья подозревали, что за зарплатой им лучше не являться.

Они уныло побрели домой.

Мама встретила Женьку радостным возгласом:

— Ты как раз вовремя! А у нас сюрприз.

Женька приободрился. Мысль о крахе рекламного бизнеса тотчас вылетела у него из головы.

— Что за сюрприз? — живо заинтересовался он.

— Папе выплатили премию. Он ведёт нас в кафе.

— Ура! — воскликнул Женька.

Мама потрепала его по голове:

— Папа ждёт нас в новой пиццерии возле метро. Кстати, он велел, чтобы ты пригласил Лёшу. Он ведь большой любитель пиццы.

Львиная история

Папу в город Львов послали.Испугался я вначале:Для такой командировкиНужен мастер дрессировки.Папа храбрый. Он для делаВ город Львов собрался смелоИ сказал: «Не пропадём!Едем мы с коллегой Львом!»Я увидеть льва мечтал,Напросился на вокзал,А в купе садится к папеБородач в очках и в шляпе.Тут спросил я, осмелев:«Ну какой же это лев?»И ответил он с улыбкой:«Лев Иванович Присыпкин».Но теперь мы знаем с вами,Что бывают люди львами.И скажу вам больше: Львов —Город вовсе не для львов.

Чуден Днепр

Девушка: Слушай, «Гроза» это ваще.

Я вся обрыдалась.

Парень: А «Горе от ума» читала?

Девушка: Нет, а что там?

Парень: Да там до фига всего,

главное, врубиться.

«Во дни сомнений,

во дни тягостных раздумий

о судьбах моей родины,

ты один мне поддержка и опора,

о великий, могучий, правдивый

и свободный русский язык!»

Лёха угрюмо сидел над хрестоматией по литературе и пытался вызубрить наизусть заданный отрывок, когда раздался звонок в дверь. Женька ввалился в прихожую и с ходу выставил перед носом у Лёхи диск.

— Во, новенький «Терминатор». Включай видик. Сейчас оторвёмся.

Лёха не разделил энтузиазма друга. Он тяжело вздохнул и помотал головой:

— Облом. Я с литературой завис. Если «двояк» огребу, отец мне в реале терминатора устроит.

— А чего за запарка с литературой? — искренне изумился Женька.

— А наизусть? Вера Ивановна напрягла с этим Гоголем, — напомнил Лёха. — Целая страница. Это ж полный завал!

Женька не мог оценить всей глубины страданий друга. Сам он обладал феноменальной памятью, поэтому учить тексты наизусть для него было плёвым делом. Зато Лёха был безутешен:

— Уже час бьюсь. Прикинь: «Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои. Ни зашелохнет; ни прогремит. Глядишь, и не знаешь, идёт или не идёт его величавая ширина, и чудится, будто весь вылит он из стекла…» Это ж надо такое выдать! Мозги вскипают. А тут наизусть!

— А вслух пробовал учить?

— Беспонтово. Я вообще не врубаюсь, какое стекло, куда катит? Меня этот Гоголь обломал.

Как всегда, Женька не мог оставить друга в беде. Он взял хрестоматию, пробежал глазами по тексту и утешительно сказал:

— Сейчас въедешь. Не стремайся, ты этот текст на раз выучишь.

Он начал бойко декламировать:

— Клёвый Днепр при классной погоде, когда тормозно и кайфово выпендривает сквозь леса…

По мере того, как Женька читал, Лёхино чело светлело.

— Так это ж совсем другое дело! — воскликнул он, когда Женька дошёл до конца. — А то непонятки какие-то. Чё, сразу нельзя было по-русски написать?

Женька пожал плечами:

— Мёртвый язык.

Урок литературы подходил к концу. Лёха уже надеялся, что Вера Ивановна забыла его спросить. Но оказалось, память у неё отменная. Она обвела класс взглядом и остановилась на Лёхе.

— У нас ещё есть время послушать Потапова, — сказала она.

Лёха вышел к доске, набрал в лёгкие воздуха и произнёс:

— Клёвый Днепр при классной погоде, когда тормозно и кайфово выпендривает сквозь леса и горы свою Н2O (аш два о) анлимитед.

— Что?! — перебила его Вера Ивановна.

— Днепр, — ответил Лёха и продолжил декламацию: — Не колбасит. Не вякает.

— Что ты читаешь? — снова перебила его учительница.

— Гоголь. Николай Васильевич. Вы же сами задавали, — растерялся Лёха.

— Всё! Хватит! Достаточно! — воскликнула Вера Ивановна.

Класс недовольно загудел, а с задней парты раздался голос Петухова:

— Верванна, пускай ещё почитает. Клёво же написано.

Бедная литераторша потеряла дар речи. Ободрённый её молчанием, Лёха возобновил декламацию:

— Зыришь и не догоняешь, канает или не канает его беспредельный анлим. И вдруг глюк, будто он стопудово из стекла, будто голубой хайвей кочевряжится и выёживается по зелёному реалу…

Когда Лёха завершил, класс зааплодировал, а Петухов воскликнул:

— Классный чувак этот Гоголь! А чего же нам втирают, что классика — это нудятина?

— А в школьной библиотеке эта книжка есть? — робко поинтересовался Шмыгунов, который за всю жизнь прочитал только «Репку», и то с помощью мамы.

Его перебил не менее начитанный Петухов:

— Завянь, Шмыга. Я первый на очереди.

В тот день у Веры Ивановны разыгралась мигрень. Таблетки не помогали. Ночью она без сна ворочалась в кровати. В висках пульсировала боль, а в ушах навязчиво звучали слова, которые ей смутно что-то напоминали:

«Во дни… депресняка, во дни грузилова о судьбах нашего мазерленда ты один меня крышуешь и бэкапишь, о, крутой, чумовой и драйвовый русский язык…»

Пятница, тринадцатое

У моей сестры удивительный талант меня донимать. Хлебом не корми, только дай покомандовать. Никакого спасения от неё нет. Всего-то на четыре года старше, а корчит из себя взрослую, то и дело меня воспитывает: вещи не разбрасывай, мяч по квартире не гоняй. Допустим, её претензии насчёт того, чтобы мои носки не валялись у неё на кровати, я ещё могу понять, но комната-то у нас общая. Может, мне тоже не нравится, когда она письменный стол всякими цветочками захламляет. Так она, помимо всего прочего, в мои тетрадки лезет. Зачем, мол, их разрисовываешь? Я ей вежливо так отвечаю:

— Не твоего ума дело. Пушкин тоже в тетрадях уродцев рисовал, а каким человеком стал.

Другая бы на её месте заткнулась, а Танька мне:

— Ну, раз речь зашла о Пушкине, было бы неплохо тебе стихи учить. И словарный запас расширишь, и память улучшишь.

Я думал, она это для смеха сказала, так нет. Достала книжищу «Поэты Серебряного века» и давай надо мной измываться. Мало ей того, что таблицей умножения меня замордовала. А калькулятор на что? Если все начнут в уме считать, выходит, изобретению зря пропадать? А самое обидное, что родители не просто закрывают глаза на нарушения моих прав человека, но ещё сестру нахваливают. Я старался не унывать и стойко переносить выпавшие на мою долю невзгоды, но чем дальше, тем больше распоясывалась сестрица. И вот, когда я уже совсем отчаялся добиться справедливости, мне улыбнулась удача.