Невиданные чудеса Дивнозёрья - Алан Григорьев
Но мать приболела, ей нужны были лекарства, и Аннушка, сжав зубы, потащилась сначала в аптеку, потом за продуктами.
Войдя в избу, она первым делом выложила из сумки торт, привезенный из города. Ну, то есть как «торт» — покупные вафли, пропитанные сгущенкой. Хотя в деревне и того не было — магазин сверкал пустыми полками.
Встреча с матерью после стольких лет вышла какой-то скомканной. Они неловко обнялись, Аннушка чмокнула ее в щеку — не потому, что сильно соскучилась, а просто знала, что от нее этого ждут. Потом сели за стол, начались расспросы: как работа (нормально), как личная жизнь (все окей), как учеба (да сказала же уже, ма, нормально)…
Мать поджала губы, будто бы не веря.
— Скажи, дочк, ты не замечала, что в последнее время тебе… ну, как будто бы не везет?
Аннушка пожала плечами. Она не привыкла жаловаться, но вообще-то мать была права: в последний месяц напасти на неё сваливались одна за другой. На работе зачастили проверки, и ей ни за что ни про что влепили штраф. В институте один из преподов невзлюбил старательную студентку и уже не раз выставлял ее на посмешище перед всей группой, а на днях даже сказал, что экзамен она не сдаст. Наверное, взятку вымогал, гад. С Генкой — так звали Аннушкиного парня — отношения тоже разладились…
— Можешь не отвечать, сама все вижу. Я же ведьма. — Мать размешивала в чашке растворимый аспирин, звеня ложечкой.
— Не говори ерунды, — усмехнулась Аннушка. — Какая еще ведьма? Смех один! И вообще, сейчас модно говорить «экстрасенс».
— Послушай меня, Анна. — Голос матери вдруг стал очень серьезным. — Только не подумай, что я из ума выжила. Мне давно стоило тебе напомнить… Дивнозёрье — необычное место. Пожалуй, другого такого на свете и нет. Эта земля хранит много тайн, и мы с тобой с нею крепко-накрепко повязаны.
— Ой, вот только не начинай опять, — Аннушка, скривив рот, отмахнулась. — Слышала уже: «Где родился, там и пригодился». Я не вернусь, и точка!
— Ох, не отпустит тебя Дивнозёрье. — Мать вздохнула, промокнув потрескавшиеся губы салфеткой. — Хочешь уехать — неволить не стану. Но знай, что удачи тебе в жизни не будет.
— Не каркай. — Аннушка хоть и не верила во всю эту потустороннюю чушь, а все-таки постучала по дереву — так, на всякий случай.
— Эх, а в детстве ты все видела и понимала. — На потемневшие материнские глаза навернулись слезы. — Жаль, потом вдруг как отрезало…
— Не понимаю, о чем ты!
— Позволь мне напомнить.
Мать взяла ее руки в свои ладони, поднесла их к губам, будто бы собиралась поцеловать, и что-то тихонько зашептала.
Аннушка закатила глаза: «Ну, началось сим-салабим-абракадабра…» Только в этот раз что-то действительно произошло. В лицо вдруг дохнул ветер, взметнув ее смоляные волосы… а ведь они просто в доме сидели, чаевничали — откуда бы тут взяться сквозняку? Аннушке показалось, что на кухне запахло свежескошенным сеном — прямо как в детстве на чердаке, где она так любила играть (Сеном. В конце апреля, ага! Да на улице еще трава толком не вылезла!), и знакомый аромат всколыхнул все то, что она так яростно старалась забыть…
* * *Когда Аннушка была совсем маленькой, по утрам ее будил старичок домовой. Приходил и щекотал нос колоском так, что она, смеясь, чихала, а потом садилась на кровати, протирая кулачками заспанные глаза.
— Берендей! Ну, перестань!
— Пора вставать, маленькая хозяйка. Молоко уже на столе стынет, блинцы готовы, а ты все спишь, соня-засоня! Раздвинь шторы, впусти солнышко.
И Аннушка вставала, распахивала окно, вылезала на подоконник, щурясь от яркого света.
Садовые кикиморы таскали ей яблоки — специально выбирали самые сладкие и сочные. Лесавки угощали орешками (Аннушка часть съедала сама, а другую скармливала смешным рыжим белкам). Она бегала купаться на Жуть-речку и играла с водяницами то в салочки, то в прятки под корягами или в водяного: смысл игры заключался в том, чтобы обрызгать соседа, а самому остаться сухим…
Куда же все это ушло?
Аннушке пришлось приложить руку к груди, чтобы унять сердце, вдруг застучавшее часто-часто. Она вспомнила, как в школе ее впервые подняли на смех. Мол, выдумываешь ты все, Анька! Никакой нечисти не бывает, сказки это! И ладно бы только одноклассники ржали, но учительница их тоже поддержала. А потом строго сказала:
— Врать — это очень плохо, Анна. Хорошие девочки так себя не ведут.
А ей хотелось быть хорошей и чтобы любили. Это позже Аннушка поняла: что бы она ни делала, а всем на свете мил не будешь. Прозвище «Анка-врушка» пристало к ней да так и не отлипло до последнего класса, хотя она больше никогда не рассказывала о своих волшебных друзьях. Да и рассказывать было толком нечего: она перестала болтать с домовым, не брала больше дары кикимор и лесавок, отмалчивалась, когда мавки брызгались водой… а однажды просто перестала их видеть.
Только теперь она вспомнила, как мать обещала передать ей свой колдовской дар (мол, подрастешь — станешь ведьмой-хранительницей Дивнозёрья) — и свой дерзкий ответ:
— Ты чего несешь, мать? Хватит с меня этих глупых суеверий. Нас в пионеры на следующей неделе принимать будут. А настоящие пионеры не верят ни в бога, ни в черта. Эх, что ж ты у меня такая необразованная…
С тех пор все — как отрезало. Настоящее волшебство — штука тонкая: не хочешь его замечать, настаивать не будет. Потом, правда, уже и захочешь — не увидишь. Поэтому часто бывает так, что дети замечают волшебные вещи, а взрослые — нет. Аннушка просто рано повзрослела…
* * *— Ну чего ты сейчас-то хочешь, мам? — Она в сердцах звякнула чашкой о щербатое блюдечко. — У меня уже давно другая жизнь. Не нужно мне твое волшебство, одна морока с
