Евгения Яхнина - Кри-Кри
Кроме часового, по улице ходили какие-то странные полуштатские, полувоенные люди. На перекрестке стояла огромная новехонькая митральеза[30], которой могла позавидовать любая баррикада.
Еще больше удивило мальчика то, что Анрио в ответ на окрик часового: «Кто идет?», только отвернул лацкан своего пиджака и процедил сквозь зубы:
— Мальчик со мной.
Часовой взял под козырек.
Кри-Кри насторожился.
«Бежать!» было первое, что пришло ему в голову. И, долго не рассуждая, он бросился к воротам, через которые только что вошел. Но едва он пробежал несколько шагов, как рука часового неумолимо сжала его локоть:
— Твой пропуск!
Позади раздался громкий смех. Это смеялся Анрио. Теперь он смеялся открыто, весело, но все с той же иронией, которая делала его таким ненавистным для Кри-Кри.
— Отпустите его. Это мой пленник.
Кри-Кри все понял. Он — в западне, Анрио — шпион. Но один ли только Анрио? А Люсьен? Люсьен, жених Мадлен, которому так доверял Жозеф? Не он ли толкнул его в эту западню?
«Это ничего, ничего, — пытался утешить себя Кри-Кри, в то время как мысли с лихорадочной быстротой проносились в его голове. — Не то важно, что меня провели, как мальчишку. Повязки Мари — вот что важно! Нет, не то… Сейчас самое важное — поскорей все рассказать дяде Жозефу».
Между тем подошедший к нему вплотную Анрио говорил, хотя Кри-Кри совсем не собирался плакать:
— Ладно! Не хнычь, мальчишка. Может быть, я тебя и помилую. Все зависит от того, как ты будешь себя вести. Эй, Таро! — окликнул он проходившего мимо жандарма. — Отведи арестованного в подвал, где остальные.
Кри-Кри схватился за карман. Перочинный ножик, отвертка, свисток — разве теперь это могло помочь? Только сейчас он понял, что все это были детские игрушки, что до сих пор он только играл. Сейчас начиналась большая трудная жизнь, в которой, оказывается, Кри-Кри ничего не понимал и о которой вчера ему рассказывал дядя Жозеф.
Глава десятая
МАТЬ ЛУИЗЫ
Кровавые отсветы пожаров бороздили светлое майское беззвездное небо.
Уже четыре дня Луиза Мишель не возвращалась домой.
В маленьком домике на улице Удо помещалась школа и при ней квартирка, где жила Луиза вдвоем со старушкой-матерью. Здесь все было, как обычно.
Мадам Мишель, благообразная старушка небольшого роста, с седой головой и правильными чертами лица, невзирая на снедавшую ее тревогу, занялась приготовлением несложного ужина.
«Если Луиза вернется, она придет голодная», подумала старушка и принялась дрожащими руками чистить картофель. Потом она поставила кофейник в самодельный термос, состоявший из горы вышитых подушечек разной величины.
В дверь кто-то постучал. Мадам Мишель тщательно укрыла шалью кофейник и поспешила к двери. Она знала, что Луиза стучала не так, но ведь то мог быть посланец от ее дочери.
Она обрадовалась, увидев в дверях стройную фигурку цветочницы Мари, жившей в доме напротив.
— Что тебе, девочка?
— Мадемуазель Луиза еще не возвращалась? — с тревогой в голосе спросила Мари.
— Нет еще.
— О мадам, так страшно! Версальцы ходят по нашему кварталу и обыскивают все дома. Они убивают мужчин, уводят женщин и детей. Мы с мамой очень боимся за вас. Не уйти ли вам из дому?
— Чего же мне бояться? — Мадам Мишель гордо выпрямилась и вдруг показалась Мари необыкновенно высокой.
— О мадам, рассказывают такие ужасы! — Мари всплеснула худенькими руками. — Если бы мой друг Кри-Кри был здесь, он бы, наверное, посоветовал, где вам укрыться. Но к нему теперь нельзя пробраться, наш квартал отрезан.
Лицо Мари затуманилось. Казалось, она вот-вот заплачет. Но мадам Мишель, занятая своими мыслями, не обратила на это внимания.
— Спасибо, Мари, что предупредила меня, — спокойно сказала она. — Я подготовлюсь к встрече с этими насильниками.
— Все-таки вам не следует оставаться одной, — настаивала девочка. — Вы можете уйти, ну, хотя бы к вашей сестре. Только не оставайтесь здесь.
Мадам Мишель ласково улыбнулась. Мари смотрела на нее широко раскрытыми от удивления глазами. Как эта женщина могла еще улыбаться и разговаривать? Ходили упорные слухи, что Луиза, ее единственная любимая дочь, расстреляна версальцами.
Как бы в ответ на ее мысли, старушка Мишель заторопилась в маленькую комнатку, служившую столовой.
— Вот что, Мари: Луиза, наверное, не вернется и сегодня. Если версальцы разгуливают свободно по нашей улице, ей не следует приходить сюда. Отнеси своей маме вот это…
Она достала из термоса кофейник и сунула его в руки оторопевшей Мари.
— Кофе немного подбодрит твою маму.
— Но, мадам Мишель, а вы сами? Ведь кофе может пригодиться и вам.
— Возьми его, Мари! — Мадам Мишель устало покачала головой. — Мне оно[31] не понадобится.
Мари поблагодарила и, взяв кофейник, направилась к выходу.
Когда дверь за нею закрылась, мадам Мишель обвела грустным взглядом свое жилище.
Квартира состояла из двух маленьких уютных комнат, служивших одновременно кухней и столовой, спальней и кабинетом Луизы. Ни пылинки, ни соринки. Несколько кастрюлек, висевших над плитой, блестели, как новенькие. Повсюду, на столах, на окнах, в вазах и горшках, стояли цветы.
«Могут притти версальцы, — подумала старушка. — Надо уничтожить все, что может повредить Луизе». И она принялась открывать один за другим ящики стола, за которым по вечерам работала ее дочь. Но вскоре она отступила перед этим трудным делом: здесь было столько бумаг, в них не легко разобраться — какие уничтожить, какие сохранить…
Положив руки на груду документов, старушка застыла на мгновенье, погруженная в свои мысли.
Перед ее глазами предстал образ дочери, стремительной, темпераментной женщины с бесстрашным взглядом больших черных глаз.
«Красная дева Монмартра». Ее прозвали так за длинный красный шарф, окутывавший ее стройную фигуру. С этим шарфом Луиза никогда не расставалась. Разве не был он для нее худшей уликой, чем все эти бумаги?
Мадам Мишель закрыла ящики стола и подошла к окну, привлеченная криками, доносившимися с улицы.
То, что она увидела, заставило ее похолодеть от ужаса. На тротуаре лежал залитый кровью человек. Лицо его было обезображено до неузнаваемости. На ногах торчали годильоты[32], которые, наверное, и привлекли внимание версальцев.
Человек был мертв и, может быть, уже давно. Но кучка людей, возившаяся вокруг него, все еще неистовствовала: на труп сыпались удары палок и камни.
Кто же были эти люди, эти дикари, истязавшие уже убитого человека? Это был небольшой отряд версальской гвардии, состоявший из пяти солдат, сержанта и офицера. Вокруг них толпились любопытные. Мадам Мишель узнала толстого булочника Пишо, виноторговца Дюрси с женой и других «почтенных» обитателей квартала.
Ужас старушки еще больше увеличился, когда она увидела, как жена виноторговца концом зонта бередила раны умершего, чтобы удостовериться, не прикидывается ли тот мертвым.
В самом конце улицы показалась хорошо знакомая сухощавая фигурка мадам Либу. Она мчалась, рассекая воздух своими худыми, костлявыми, непомерно длинными руками. Изредка она оборачивалось и кричала, обращаясь неизвестно к кому:
— Я вам покажу! Я-то хорошо знаю, где она живет!
Только теперь мадам Мишель увидела, что позади мадам Либу идет еще один отряд версальцев.
«Куда их несет?» — со страхом подумала она, увидев, как первый отряд исчез в дверях дома напротив. Она стала перебирать в уме жильцов этого дома. Старуха Клибе; оба ее сына — коммунары, и судьба их неизвестна. Часовщик Рено — один из первых ушел на баррикады. Менье…
Сильный стук прикладами во входную дверь прервал мысли мадам Мишель. Она побежала отворять.
Едва она отодвинула дверной засов, как в комнату ворвался тот самый отряд, который следовал за мадам Либу. Да и она оказалась тут же. Вот оно что! Значит сюда, к ней, к Мишель, вела версальцев эта скверная женщина.
Мадам Либу торжествовала.
— Вот я вас и привела! Вы только посмотрите! Вот ее портрет, — и она устремилась прямо в спальню, где на столике в углу стоял большой портрет Луизы.
— Как зовут твою дочь? — загремел офицер и опустил тяжелую руку на плечо старушки. — Отвечай!
— Луиза Мишель, — последовал спокойный ответ.
Офицеру почудилось, что в голосе матери зазвучали нотки гордости, когда она произнесла имя своей знаменитой дочери.
— Где она? — продолжал офицер.
— Не знаю.
Мадам Мишель владела собой. Прямо в красное от гнева лицо офицера смотрели ее большие грустные глаза.
— Как это не знаешь? Ты должна знать! — Он сделал ударение на слове «должна».
— Она ушла четыре дня назад и с тех пор не возвращалась. Вот все, что я могу о ней сказать.
