Владислав Крапивин - Пять скачков до горизонта
Я понимал, что сейчас бояться надо не ружейного огня, а рассерженных взрослых. Узнав, где мы были во время стрельбы, они, конечно же, ощутят себя виноватыми (не досмотрели!), а потом вину свалят на нас! И устроят головомойку!
Я протянул руку.
– Вставай, пойдем в обход, а то увидят, и нам влетит…
Девочка закивала опять.
Мы выбрались наверх в стороне от стенда, к заснеженным березам. От них уходила через сугробы тропинка – к пролому в решетке сада. Я думал, девочка пойдет со мной к мастеру Боре, сдавать трофеи, но она кивнула на тропинку:
– Мне туда…
– А мне… туда… – я растерянно кивнул назад. А что еще я мог сказать?
Девочка сделала два шага к тропинке, оглянулась и улыбнулась (ох, как славно она улыбнулась!). Шагнула еще, оглянулась опять и помахала варежкой. И я помахал ей. И отвернулся, и пошел туда, где обалдевшие от спортивного азарта стрелки лупили по летающим мишеням из своих дурацких «зауэров» и «симсонов». Видимо, спешили закончить соревнования до густых сумерек. Теперь их занятие казалось мне совершенно бессмысленным.
Я шел, не разрешая себе (а вернее, не осмеливаясь) оглянуться на уходящую девочку. Вот ведь как получилось, думал я… Даже не сказали друг другу как зовут… Надо было отдать ей свои тарелочки… Хотя она, скорее всего, отказалась бы… Но, может, сказала бы еще раз свое «спа-асибо…»
Я чувствовал: больше мы не увидимся. Почему-то был уверен, что она приезжая. Наверно, оказалась здесь в гостях у родственников на каникулах и скоро укатит домой, далеко куда-нибудь (возможно, в Ленинград). Но было мне хорошо, что она все равно есть . Знал, что буду вспоминать эту коротенькую встречу даже в те бесконечно далекие годы, когда вырасту. И снова мне будет делаться немного грустно и приятно, как сегодня…
Интересно, где теперь эта девочка, кем она стала? Может быть, и она вспоминает иногда тот случай на заснеженном болоте, под откосом? Ведь бывает, что минутные эпизоды детства держатся в памяти не менее крепко, чем важные события…
Я думал про девочку и дома, вечером, когда сидел у приоткрытой печной дверцы с книжкой про ужасную болотную собаку. Книжка была такая, что мурашки между лопаток, но… все-таки я иногда отрывался от нее и, улыбаясь, думал опять про лучистые глаза. И про пушистую шапку с длинными ушами. И даже про дырку на пятке. И ночью, когда дочитывал страшную историю под одеялом, с фонариком, думал снова. Потому повесть не казалась мне чересчур жуткой…
На следующий день я пошел к Пашке, чтобы вернуть прочитанную книгу и заодно помириться, Я знал, что Пашка не будет сводить счеты, когда останемся один на один. Так и случилось. Он встретил меня добродушно, пообещал дать рыцарский роман «Квентин Дорвард» («Когда сам дочитаю») и угостил кедровыми орешками. Я осмелел и напомнил:
– Помнишь, ты обещал мне показать марки, которые собирал в пятом классе?
Пашка вытащил с полки из-под книг объемистый конверт, вытряхнул на кленку стола свое филателистическое богатство. Ух ты! Я мало разбирался в коллекционных вопросах, но все равно понял: богатство! Здесь были марки довоенных серий, посвященных всяким арктическим открытиям; марки, напечатанные в дни смерти Ленина (в красно-черных рамках); марки с советскими военными орденами и с боевыми самолетами нашей авиации. Были и заграничные! И даже дореволюционные – с двуглавыми орлами и портретами Петра Великого…
Задрожавшими пальцами я стал разгребать это сокровище и даже принюхиваться к нему. А Пашка небрежно сказал:
– Да оставь, дома разглядишь…
– Как… дома? Почему?
– Потому что забирай себе. Мне они уже без интереса…
Я проявил сдержанность, не стал вопить от восторга, только выговорил: «Спасибо…» Кажется, получилось «спа-асибо», как у той девочки. Потом я, млея от благодарности, подарил Пашке крохотный пакетик с крупными зернышками черного («дымного») пороха, которые «прибрал» со стола, когда помогал отчиму заряжать патроны. Если такое зернышко бросишь на раскаленную плиту, оно вспыхивает ярким взрывом величиной с ромашку. И мы растопили плиту и устроили салют (пришлось потом открывать форточку).
Пороховая забава повернула мои мысли к военным делам, и я вспомнил:
– Ну, а как там вчера на игре-то?
Это я без всякой задней мысли спросил, но Пашка, видать, усмотрел в моих словах ехидство. Вмиг набычился:
– А чего ты хвалишься? Тебя там все равно не было!
Я захлопал глазами. Мне было неведомо то, что Пашка знал еще накануне. Оказалось, что мое вчерашнее пророчество – выкрикнутое просто так, наобум – исполнилось. Наша десятая школа (правда, в союзе еще с одной – кажется, двадцать шестой) в самом деле заняла первое место! Вот поди ж ты, какие бывают чудеса! Потом я даже старательно покопался в себе: нет ли у меня склонностей к предсказанию будущего. Но оказалось, что нет. И слава Богу…
…Все эти истории (в том числе и про девочку) я рассказал брату там, на верхней палубе «Аджигола».
Олег уже пришел в себя и кивал с хитринкой. Потом заулыбался:
– Ты занимаешь меня своими «мемуарами», чтобы отвлечь от морской болезни…
– Ну… да. Но не только для этого. Просто приятно вспомнить детские годы.
Брат опять покивал…
На следующий день мы были в Одессе. А там… Ну, Одесса есть Одесса, хватило интересного. Но больше всего запомнился один случай. Не хочу повторяться, просто приведу страничку из своего «Литературного дневника». Эту запись я сделал, вспоминая Олега в марте девяносто седьмого года, когда брату должно было бы исполниться пятьдесят лет.
«В Одессе Олегу очень понравился увиденный в киоске сувенир: зажигалка-браунинг. Мы купили два таких пистолетика – ему и мне. Вскоре выяснилось, что свой пистолетик Олег потерял, выронил из кармана.
И… вдруг мой пятнадцатилетний братик начал ронять слезы – так ему стало жаль потерянный пистолетик. Да, на шестнадцатом году человек иногда еще совсем дитя.
Я тут же предложил ему свой пистолет, но Олег замотал головой. Ведь радость-то была именно в том, что у нас два браунинга – у него и у меня.
Денег у меня было совсем не густо, а зажигалки стоили дороговато. Но я все же вернулся к киоску и купил Олегу новый пистолетик. Брат тихо и виновато радовался, совсем как маленький мальчик.
А я до сих пор радуюсь, что тогда сделал эту покупку. Если бы не так, всю жизнь мучила бы совесть».
Теперь совесть не мучает. По крайней мере из-за того случая… Мучает лишь печаль, если вспоминаю давние годы, когда рядом был братишка. И все же хорошо, что он был…
…А в тот день, вернее уже поздним вечером, в поезде «Одесса – Москва», мы стояли в коридоре у окна и смотрели, как в южной темноте летят назад огоньки. Олег вертел в пальцах никелированный браунинг-зажигалку. Потом вдруг потерся щекой о мое плечо и сказал негромко:
– Спасибо…
Подмывает желание написать, что сказал он это с той же интонацией, как когда-то девочка под откосом стрелкового стенда. Но не хочется врать. Он произнес это «спасибо» скомкано и торопливо. И все равно у меня затеплело в душе.
– Да ладно, чего там… – пробормотал я. – А зажигалки и правда хороши. Будет память про путешествие…
– Я не про зажигалку, – объяснил он в полголоса. – То есть и про нее, но… спасибо, что показал мне открытое море…
Вот так.
Насколько я знаю, больше брат никогда не видел открытого моря…
12
Однако вернусь в Володькин двор, в тот сентябрьский день, когда мы валялись на растрепанном сене и рассуждали про горизонты.Я согласился с Володькой, что да, морской горизонт, наверно, «самый-самый горизонтальный». Но тут же решил, что пора поделиться с приятелями своим недавним открытием.
– А зато я знаю, как сделать, чтобы горизонт стал совсем рядом.Будто тыодин-одинешенек на всем земном шаре.
– Так не бывает, – сразу сказал Виталик.
– А вот и бывает! Сам видел!
– Лучше скажи честно, что ты это придумал. Тогда мы не будем смеяться, – пообещал Виталик.
– Смейся хоть до лопанья пуза! А я правду говорю!
Володька смотрел молча и внимательно. Он был умнее Виталика (да и меня тоже). И, конечно, сразу уловил в моих словах правдивую суть. И наконец спросил:
– А как это? Можешь показать?
– Конечно, могу! Только не сейчас…
– Ага, сразу заотпирался! – уличил меня правдолюбивый Виталик.
– Ничего не заотпирался! Просто надо идти в специальное место! Пойдем завтра!
Назавтра был то ли праздник Победы над Японией (в те времена нерабочий день), то ли просто воскресенье. И мы, свободные от школы, с утра отправились по известному только мне маршруту. Я отказался заранее открывать свои секреты, это придавало нашей прогулке загадочность и серьезность настоящей экспедиции. Виталик нетерпеливо канючил, чтобы я рассказал, в чем дело. Володька был снисходительно терпелив – как бы подыгрывал мне.
