Леонид Сергеев - Белый и чёрный (Рассказы)
У Рыжика оказался весёлый нрав, и все его игры были безобидными. Только иногда, чересчур разыгравшись, он начинал грызть ножки стульев. Заметив это, я сразу хлопал в ладони и кричал:
— Рыжик, нельзя!
Дым срывался с места, подбегал к стулу, начинал громко гавкать, всем своим видом давая понять, что не позволит портить домашнее имущество. Бельчонок впрыгивал на стол, вставал на задние лапы и как-то виновато наклонялся вперёд — явно просил прощения за свою проделку.
По утрам Рыжик подолгу прихорашивался: лапами умывал мордочку, чистил шёрстку, разглаживал хвост и уши. Он тщательно следил за своей внешностью и потому всегда выглядел чистым и опрятным, в отличие от Дыма, который, несмотря на свой ум, аккуратностью не отличался: валялся где попало и вечно ходил в каких-то нитках и соринках. А на улице так и вообще мог прилечь на дохлую кошку. Это у собак от предков — таким образом они отбивали свой запах.
Дыма Рыжик всё-таки немного побаивался, но со мной был совсем ручным. По утрам, как только раздавался звонок будильника, он прыгал ко мне на подушку и начинал «укать» — вставай, мол, на работу опоздаешь!
Я шёл в ванную, а Рыжик усаживался на моё плечо и теребил мои волосы — то ли пытался их разгладить, то ли просил еды.
Я умывался, а Рыжик некоторое время рассматривал себя в зеркало. Почему-то ему не нравился «второй» бельчонок. Обычно, завидев его, он замирал, затем резко прятался за мою голову. Но раза два пытался царапнуть незнакомца.
Потом я выгуливал Дыма, а Рыжик нас терпеливо дожидался.
Завтракали мы так: Рыжик у «дома», Дым на полу, я за столом. Рыжик первым съедал свой завтрак, подбегал ко мне и бил по руке — требовал чего-нибудь ещё.
Когда я приходил с работы, Рыжик не бежал, а летел мне навстречу. Он впрыгивал мне на колено и кругообразно, точно по дереву, бежал по мне до плеча. Усевшись на плечо, он издавал ликующие «уканья» и гордо посматривал на Дыма, который крутился у моих ног. Он как бы говорил: «Я ближе к хозяину, чем ты».
По вечерам, если я работал за столом, Рыжик сидел рядом на торшере и занимался своими делами: что-нибудь грыз или комкал разные бумажки — делал из них шарики. Когда я работал, он мне не мешал. Но если я смотрел телевизор, он ни минуты не сидел спокойно. Носился по комнате, подкидывал свои бумажные шарики, рвал газету и разбрасывал клочья по полу, подскакивал то ко мне, то к Дыму, пытался нас расшевелить, затеять какую-нибудь игру. Я смотрел на Рыжика, и мне было радостно оттого, что у меня живёт такой весёлый зверёк. На работе у меня случались неприятности, не раз я приходил домой в плохом настроении, но когда меня встречал Рыжик, сразу становилось спокойно и радостно.
С наступлением темноты Рыжик укладывался спать; из его «дома» слышались шорохи и скрипы — бельчонок взбивал подстилку. Спал он на боку, свернувшись клубком, уткнув мордочку в пушистый хвост, совсем как котёнок. Его выдавали только кисточки ушей.
Когда бельчонок подрос, он стал убегать из квартиры. Через форточку вылезал на балкон и по решёткам и кирпичной стене бежал наверх. С моего второго этажа он взбирался на четвёртый! Каждый раз я со страхом следил за этими восхождениями Рыжика. Я боялся, что он сорвётся или залезет на крышу и потом не найдёт дорогу обратно. Но бельчонок всегда благополучно возвращался. К тому же, он откликался на мой зов. Стоило крикнуть: «Рыжик! Рыжик!» — как он мчал домой.
Я понимал, что Рыжик стал взрослым и ему необходимо общение с сородичами. Хотел было отнести его в лес, но знающие люди сказали:
— Приручённая домашняя белка не выживет в лесу, не сможет прокормиться и погибнет.
Но ещё более знающие люди — мальчишки сообщили мне, что на соседней улице открылось детское кафе и там в витрине две белки крутят колесо.
Я пришёл в это кафе, и заведующая охотно согласилась взять Рыжика. «Втроём им будет просто замечательно», — сказала.
А мне без Рыжика стало грустновато. Без него в квартире всё стало не то. Я уже не находил заначек, и на моём столе уже не лежали бумажные шарики, и на полу уже не валялись разорванные газеты. В квартире была чистота, всё лежало на своих местах, а мне не хватало беспорядка. Особенно не по себе было по вечерам, если я не работал и смотрел телевизор.
Дым тоже заскучал. Несколько дней ничего не ел и не смотрел ни на мяч, ни на тряпичного барана; ходил из угла в угол, поскуливал.
Спустя полгода я как-то медленно брёл домой. После очередной неприятности на работе настроение было — хуже нельзя придумать. Я открыл дверь и вдруг из комнаты ко мне метнулась… белка! Она впрыгнула мне на колено, пронеслась по спине до плеча, затеребила мои волосы, «заукала»… Подбежал Дым, закрутился, залился радостным лаем, потянулся ко мне с сияющей мордой. Он так и хотел сказать: «Рыжик вернулся!»
МОИ ДРУЗЬЯ ЕЖАТА
Этих двух колючих зверьков мне подарили приятели на день рождения. У ежат были мягкие, светлые иголки, а на брюшках виднелась слабая шёрстка. Одного из них, юркого непоседу с узкой мордочкой и живым, бегающим взглядом, я назвал Остиком. Другого, медлительного толстяка с сонными глазами и косолапой походкой, — Ростиком.
Очутившись в квартире, Остик ничуть не растерялся и сразу отправился осматривать все закутки. К нему подбежал Дым, обнюхал. Остик тоже вытянул мордочку и задёргал носом. Он первый раз видел собаку, и, конечно, она ему показалась огромным зверем. Но Остик не испугался. Даже дотронулся носом до усов Дыма, а чтобы дотянуться, поставил свою маленькую лапку на лапу собаки. Дым оценил смелость Остика и легонько лизнул его влажный нос большим шершавым языком.
Ростик так и остался сидеть на полу, на том месте, где я его положил. Он только обвёл взглядом комнату и, увидев Дыма, поднял иголки и съёжился. Потом, ради любопытства, всё же выглянул из-под иголок. Дым подошёл к нему знакомиться, а он ещё больше взъерошился.
С первых дней Остик проявлял завидные таланты: откликался на своё имя, по походке узнавал меня и приятелей, а к незнакомым людям подходил осторожно и долго принюхивался. Ростик стал откликаться гораздо позднее, а из людей узнавал только меня. Всех остальных делил на «хороших» и «плохих». Кто даст поесть — «хороший», кто не даст — «плохой». Хоть гладь его, хоть играй с ним, не даёшь — «плохой». А ел он и днём и ночью и при этом всегда громко чмокал. Быстро своё съест, подходит к Остику и отталкивает его — пытается и у брата всё съесть. А ночью и миску Дыма подчищал. Ростик ел всё подряд: мух, жуков, червей, супы и каши, но больше всего любил манную кашу с изюмом. Наестся, долго зевает, потом уляжется спать, вытянув передние лапки и положив на них толстую мордочку. И задние лапки вытянет — сверху посмотришь — колючий комок, из-под которого торчат розовые «подушечки» с коготками. По-моему, и во сне Ростик что-то ел. Во всяком случае, заснув, он снова начинал чмокать.
Остик был работяга и чистюля. Он исправно чистил свою «лежанку» в углу комнаты, то и дело приносил в неё дополнительные мягкие вещи: какую-нибудь тряпочку, перо, выпавшее из подушки. Остик быстро сообразил, что туалет только в одном месте — на фанерке с песком.
Ростик был отъявленный лентяй и грязнуля. Спать обычно залезал в мои ботинки, лужи оставлял где придётся. Ростик гонялся по комнате за мухами, пытался уколоть мой халат.
Они вообще были очень разные, эти ежата. И чем взрослей становились, тем больше различались их характеры.
Остик обожал Дыма, постоянно ходил за ним и во всём подражал ему. Дым что-нибудь понюхает и потрогает лапой, и Остик проделывает то же самое. Дым подходит к миске, и Остик подбегает к своему блюдцу. Дым завалится спать, и Остик рядом пристраивается. Особенно Остик подражал Дыму в играх. Дым начнёт подкидывать мяч или картошку, и Остик пытается подкинуть какую-нибудь бумажку. И если у него ничего не получается, злится, урчит, а если получается — танцует, радуется своему успеху.
Ростик побаивался Дыма и играть не любил. У него была только одна игра: ночью, когда все спят, затеять возню с Остиком. Они боролись, как котята. Ростик всё пытался навалиться на брата и куснуть его. Но ловкий Остик уворачивался и подбегал к спящему Дыму. Пёс для него был лучшим телохранителем.
Но в чём ежата были одинаковы — оба любили ласку. То один, то другой подходил ко мне, тёрся о ноги, просил погладить. Я гладил их мордочки и бока — проводил ладонью по уложенным иголкам. Если я гладил Остика, ко мне тут же подбегал Ростик, дул и тыкался носом в ладонь — не забывай, мол, и обо мне! Попробуй не погладь! Обидится и даже манную кашу есть не будет. Приходилось гладить ежей одновременно. При этом Ростик старался оттеснить брата, чтобы я гладил его одного. Тогда хитрый Остик вдруг подбегал к блюдцу и начинал нарочито громко чмокать. Он знал, чем можно отвлечь брата. Доверчивый Ростик, думая, что Остик ест что-то очень вкусное, тоже спешил к блюдцу. Он не простил бы себе, если бы кто-то съел больше его. Но пока Ростик разворачивался, подходил к блюдцу и распознавал обман, Остик быстро возвращался ко мне и уже получал поглаживания в «спокойной обстановке».
