Анар - Деде Коркут
— Ялынджык?
— Да. — И озан рассказал Бейреку, что тут к чему.
Бейрек молвил:
— Озан, уступи мне кобзу. Я в залог оставлю тебе коня, сохрани его: я приду, заплачу тебе, а коня заберу.
Озан отвечал:
— Добро! Голоса я не лишился, горла не простудил, да еще и конем обзавелся.
Озан дал Бейреку кобзу, и Бейрек продолжал путь.
Дошел он до подножия Высокой горы и увидел, что Гараджа Чабан набрал у дороги груду камней и продолжает набирать их. Бейрек его узнал, а Гараджа Чабан Бейрека не узнал.
Бейрек молвил:
— Да будет светел твой лик, пастух, да будет благословен хлеб, который ты делил с Бейреком.
Оттуда Бейрек прибыл в свой удел — на окраину земли огузской. Пришел к роднику, под ивы. Видит, у родника его младшая сестра Гюнель: пришла по воду.
Гюнель плакала и причитала:
— Бейрек, брат мой, свадьба твоя омрачилась!…
Нашла тоска на Бейрека, слезы закапали из глаз. Заиграл он на кобзе, заговорил. Послушаем, что он говорил:
— Скажи, девица, о чем ты плачешь, о чем стонешь? Душа моя горит, нет мне покоя! Что же случилось? Или твой брат погиб и сердце охвачено болью? О чем ты так плачешь, причитаешь, кого оплакиваешь, девушка?
Гюнель отвечала:
— Не играй, озан, не пой, озан. К чему это мне, несчастной девице, озан? Видишь ли эту гору? Там росли яблони моего брата Бейрека. Видишь ли эти воды? Из них пил мой брат Бейрек. Видишь ли табун? На тех конях ездил мой брат Бейрек. Скажи, озан, когда переходил ты лежащую напротив гору, не встретил ли джигита, чье имя — Бейрек? Лишилась я единственного брата, озан, а ты не знаешь! Верное мое сердце ранено, высокие мои утесы обрушились, тенистое мое дерево срублено, озан, а ты не знаешь! Не играй, озан, не пой, озан! К чему это мне, несчастной девице, озан? Вон там, невдалеке, свадьбу справляют. Проходи, иди туда, озан!
Бейрек прошел мимо, подошел к дому. Видит, сестры его Айсель и Гюнай одеты в черное, плачут. Бейрек сказал:
— Девушки, нет ли у вас простокваши или каймака, лаваша или хлеба? Три дня я в дороге, накормите меня. Не пройдет и трех дней, как я вас обрадую.
Гюнай принесла еду. Накормила Бейрека досыта. Бейрек молвил:
— Во имя вашего брата дайте мне старый кафтан, если есть: я пойду на свадьбу. Если на свадьбе мне достанется кафтан, я верну ваш.
Айсель пошла, принесла кафтан Бейрека, дала ему. Бейрек взял, надел, кафтан пришелся ему впору, полы по росту, рукав по руке. Старшей сестре Айсель он напомнил Бейрека. Глаза ее, окруженные черной каймой, наполнились кровавыми слезами. Она молвила:
— Если б не запали твои глаза, окруженные черной каймой, назвала б я тебя Бейреком. Не закрыла бы лицо черная борода, не побелели бы руки, назвала б я тебя Бейреком. И походкой, и повадкой, и взором напоминаешь ты мне Бейрека. Оживил ты мои воспоминания, озан, обрадовал ты меня, озан! Гюнай молвила:
— О мой озан, откуда ты пришел? С тех пор, как исчез Бейрек, сюда ни один озан не приходил, кафтана не просил.
Бейрек подумал:
«Девушки едва не узнали меня в этом кафтане. Так и огузские джигиты узнают. Пусть до поры не узнают: посмотрю, кто мне друг, кто враг».
Он стянул с себя кафтан, бросил его девушке, сказал:
— Да ну вас с вашим Бейреком! Дали мне один драный кафтан — заморочили голову!
Нашел он старый мешок из верблюжьего вьюка, сделал в нем дыру, надел себе на шею, притворился безумным, пришел на свадьбу.
На свадебном пиру стучал Гавалдаш, гулко грохали нагара, пели золотые трубы, разносились звуки зурны. Одни джигиты водили хоровод, другие пускали стрелы.
Свадебное пиршество было в скалах Гобустана, и мишенью для стрелков были выбитые на скалах изображения быков, коз, оленей. Сейчас все целились в изображение быка на большой скале, вернее, в перстень, прилепленный клейким саккызом прямо посередке.
Притворяясь безумным, одетый в рубище, Бейрек подошел, встал в стороне, стал наблюдать за стрелками.
Как выпустит стрелу Карабудаг, Бейрек приговаривает:
— Да не ослабеет десница твоя!
Как выстрелит сын Газана Турал, Бейрек приговаривает:
— Да не ослабеет десница твоя!
Аман, Дондар стреляли — Бейрек приговаривал:
— Не ослабеют десницы ваши!
Дошла очередь до Ялынджыка. Выстрелил Ялынджык — Бейрек сказал:
— Да отсохнет десница твоя, да сгниют персты твои! Свинья, сын свиньи! Разве пристало свинье пускать стрелу в быка?
Услышав эти слова, джигиты рассмеялись, а Ялынджык вспыхнул и сердито молвил:
— Эй, безумный озан, откуда ты взялся? Кто ты таков, что смеешь говорить мне это?
Бейрек ответил:
— Да будешь ты жертвой джигитов! Стрелять не умеешь — чего ж лезешь вместе с другими? Разве лук так натягивают?
Ялынджык молвил:
— Ладно, безумный, поди натяни мой лук, посмотрим, как ты это сделаешь. А не натянешь — убью тебя.
Бейрек взял лук, натянул, лук разломился пополам. Бейрек бросил обломки перед Ялынджыком:
— На ровном месте стрелять в жаворонков он годится, — молвил Бейрек.
Ялынджык еще пуще разозлился, но виду не показал.
— Лежит без дела лук Бейрека, подите принесите безумному, — сказал он.
Принесли. Увидев свой лук, Бейрек опечалился, взял его в руки, поцеловал.
— Джигиты, — сказал он, — из любви к вам натяну я лук, пущу стрелу.
Одной стрелой попал он в перстень, расколол его. Увидев это, джигиты захлопали в ладоши, рассмеялись. Сидящий в сторонке на высоком месте Газан велел привести Бейрека. Бейрек подошел, наклонил голову, прижал руку к груди, приветствовал хана.
Газан молвил:
— Эй, безумный озан! Нам понравилось, как ты стреляешь. С тех пор как ушел Бейрек, никто не мог натянуть его лук. Раз ты выказал такую доблесть, проси чего хочешь. Одежду или шатер, золото или деньги, баранов, верблюдов, лошадей проси. Все дам!
Бейрек отвечал:
— Повелитель! Я прошу у тебя одного: позволь мне пойти туда, где готовят пищу, я голоден.
Газан рассмеялся:
— Безумный озан отверг богатство, — молвил он и обратился к джигитам: — На сегодня я уступаю ему свое главенство. Пусть идет куда хочет, делает что хочет.
Бейрек пошел, заглянул в котлы, позвал слуг:
— Отнесите, раздайте еду беднякам, сиротам, — сказал он. — Где женщины? Отведите меня к ним!
Один из слуг пришел к Газану:
— Повелитель, — молвил он, — безумный озан раздал еду беднякам и сиротам. А теперь хочет пойти к девицам.
Газан отвечал:
— Пусть делает что хочет. Хочет пойти к девицам пусть идет. Он не выглядит обидчиком.
Бейрек пришел к шатру, где сидели девушки, женщины, прогнал зурначей, барабанщиков.
— Я сам буду играть, — сказал он, достал из-под рубашки кобзу, сел у входа в шатер.
Статная Бурла-хатун гневно молвила:
— Эй, безумный! Пристойно ли без спроса идти туда, где сидят женщины и девицы?
Бейрек отвечал:
— Госпожа, мне позволил это сам Газан-хан. Никто не смеет мне перечить.
Бурла-хатун молвила, обращаясь к женщинам:
— Раз ему позволил Газан, пусть сидит. — Потом спросила у Бейрека: Будь по-твоему, безумный озан, но чего ты хочешь?
Бейрек отвечал:
— Госпожа, я хочу сыграть на кобзе и хочу, чтоб невеста сплясала.
Банучичек, закрывшая лицо красной вуалью, сидела за занавеской, ее не было видно. Женщины пошептались. Бурла-хатун шепнула Гысырдже Енге:
— Гысырджа Енгя, встань, спляши! Откуда ему знать, безумному, кто невеста?
Гысырджа Енгя встала, сказала:
— Играй, безумный озан! Играй, я буду плясать, я невеста.
Бейрек заиграл на кобзе. Гысырджа Енгя пошла в пляс. Играя на кобзе, Бейрек приговаривал:
— Из-за угла на тебя смотрят погонщики, следят, в какое ущелье ты пошла, смотрят, по какой дороге ты вернешься. Иди к ним, они исполнят твое желание. Я же поклялся, что не буду ездить на бесплодной кобыле.
Женщины тихо пересмеивались под своими чадрами. Бейрек продолжал:
— Гысырджа Енгя, к чему ты мне? Пусть встанет та, что выходит замуж, пусть хлопает в ладоши и пляшет, а я буду играть на кобзе.
Гысырджа Енгя сказала:
— О, каков безумец! Говорит так, будто все видит насквозь.
Одна женщина прошептала Фатьме Брюхатой:
— Встань, спляши!
На лицо Фатьмы Брюхатой накинули белую вуаль, скрыли лицо ее. Фатьма вышла на середину и сказала:
— Играй, безумный озан, я спляшу, я — невеста!
Бейрек, перебирая струны кобзы, заговорил:
— Да разве за домом твоим не ущелье? Да разве пса твоего зовут не Бераджук? Да разве тебя не зовут Брюхатой Фатьмой, у которой дюжина ребятишек? Ступай, садись на место! Я-то хорошо тебя знаю и поклялся, что не сяду на жеребую кобылу. Пусть встанет невеста, я буду играть на кобзе, а она пусть хлопает в ладоши и пляшет. От таких слов Фатьма вышла из себя:
