Владислав Крапивин - Переулок капитана Лухманова
— А про что? — спросил Мир.
— Про что хотите… И принесите мне. Если там будет что-нибудь умное и красиво написанное, поставлю хорошую оценку.
— А если ничего не будет? — спросил ленивый Толбухин.
— Значит, никакой оценки. Не бойся, двойку не поставлю…
Написали немногие, человек пять. Остальные отговорились, что не нашли нужных образцов. Но Мир нашел. Причем не в компьютере, а на книжной полке, где мама хранила букварь 1946 года. Это была память о дедушке, папином отце. А значит, и о папе…
Тетрадки в косую линейку, разумеется, не нашлось, пришлось писать на листе в клетку и видеть перед собой старинный наклон мысленно. Стальные перья были: мама на работе ими делала рисунки для буклетов. Нашлись и чернила, только не фиолетовые, а черные и синие. Мир стал писать синими: больше похоже на старый школьный стиль.
Я люблю на звезды смотреть,Воздух вобравши в легкие.В нем замирает душа.Только жаль, что звезды очень далекие,Их лучи к нам лететь не спешат.
Эти стихи он сочинил в первом классе и больше рифмованных строчек никогда не складывал. Но сейчас показалось, что для старинного почерка нужно что-то возвышенное. И опять представился небосклон в созвездиях и обращенные к нему телескопы.
Он очень старался, когда писал (даже кончик языка высунул). Буквы выходили не такие красивые, как у Ольги Петровны и в букваре, но… что-то все-таки получалось. А главное, Мир вдруг почувствовал, что это занятие ему нравится. Может, правда, люди потеряли частичку радости, когда наплевали на старое искусство каллиграфии? А Мир сейчас коснулся утерянного секрета и будто снова нашел эту радость.
Ольга Петровна очень радовалась работам пятерых энтузиастов. Всем поставила пятерки. А Мирослава Рощина хвалила больше всех. Потому что у него строчки оказались самые ровные, буквы самые старательные и правильные. Ну и стихи к тому же…
— Ты их сам сочинил?
— Ой, да это давно. Нечаянно…
— Очень неплохо…
Он вдруг пообещал:
— Я, может быть, что-то еще напишу. Не стихи, но таким же почерком…
— Понравилось?
Он почему-то засмущался и кивнул.
Следующий образец каллиграфии Мир показал Ольге Петровне в конце мая, когда закончили четвертый класс. Ребята расставались с Ольгой Петровной и сочинили для нее послание. Написать его на альбомном листе поручили Миру: всем уже был известен его талант. И он вывел старой прописью:
Во все наши дни и в любую погодуМы жили все с вами четыре года.И что расстаемся мы — не беда.Мы рядышком будем, конечно, всегда.
Похоже, что Ольга Петровна даже прослезилась. Каждого чмокнула в заросшие макушки, а Миру сказала:
— Ты стал писать еще красивее. Наверно, тренируешься?
Он опять застеснялся и выговорил:
— Иногда…
А по правде он тренировался не иногда, а часто. Нравилось, когда из-под упругого пера появляются на свет буквы с завитушками и складываются в слова, от которых слегка веет стариной и загадками. Сначала он писал просто так: всякие имена и коротенькие фразы, названия кораблей и городов, какие-нибудь поговорки или строчки из стихов. Главное — сама процедура письма. Тетрадку он не прятал, и однажды ее увидела мама. Ну… другая мама сказала бы: «Чем заниматься ерундой, учил бы правила или решал примеры». Но мама братьев Рощиных заметила:
— Почерк изящный, ничего не скажешь. Но почему такая абракадабра? Записывал бы какие-нибудь умные мысли. Получится двойная польза: и каллиграфия, и тренировка ума…
— А если их нету, умных-то…
— Ох уж! Совсем нет? Вон как складно вчера убеждал Матвея, что скорость света совсем не предел…
— Конечно, не предел! Потому что иначе как люди преодолеют бесконечность Вселенной?
— Ты думаешь, ее надо преодолевать? — с неожиданной серьезностью спросила мама.
— Обязательно! — вмешался Мак. — Зачем тогда было ее создавать? Это самую Вселенную…
— Да, — сказал четвероклассник Мир.
— Вот возьми и напиши про это.
Мир поскреб макушку и… написал. Правда, сочинять длинные предложения было ему лень, но он вспомнил умную фразу, что «краткость — сестра таланта» и начертал в тетради:
«Эйнштейн был очень умный человек, но все-таки он ошибался. То есть не все додумал до конца. Скорость света когда-нибудь преодолеют. Потому что иначе Вселенная не имеет смысла. Зачем она, если до ее края надо добираться миллиарды лет? Когда-нибудь можно будет долететь моментально, вообще без времени. Говорят, что уже делаются такие опыты под названием „прокол пространства“, только они засекречены. Но это маленькие опыты, а когда-нибудь удастся сделать крупный. Наверно, с помощью громадного телескопа-излучателя, который выведут на орбиту. Он будет в тысячу раз больше „Хаббла“»…
Такой вот научный труд изложил Мирослав Рощин в своей тетради. Пока он писал, первоклассник Мак («капитан Мак’Вейк — любопытный нос») поглядывал через его плечо.
Прозвище Мак’Вейк придумалось однажды, когда братья устроили игру-фантазию «Раз пираты, два пираты, в этом мы не виноваты». Придумалось почти само собой, и Мир навсегда приклеил его к Матвейке. Тот не спорил. Он вообще редко спорил с братом, потому что знал: тот умнее и опытнее в жизни, а главное — любил брата спокойно и преданно.
Мак’Вейк умел разбирать витиеватые старинные прописи. Мир не прогонял брата, лишь просил иногда:
— Не сопи.
— Я тихонько соплю… А что такое «Хаббл»?
— Громадный телескоп, который висит над Землей на орбите, как спутник. С его помощью сделано множество астрономических открытий… Но он сейчас не самый крупный, есть гораздо больше…
— А они не грохнутся от тяжести?
— Не грохнутся, если рассчитать правильно…
— Мир, ты такой умный! — слегка подхалимски заметил Мак. — Ты все это в Интернете разузнал?
— Конечно! Там полно всякого…
— Да! А мне почему-то не велишь забираться в Интернет!
— Это мама не велит. А меня только просит, чтобы я следил за тобой… Я, по-твоему, не должен слушаться маму?.. Да ты ведь все равно забираешься.
— Я только чуть-чуть…
— И я ни разу не выдал тебя…
— Потому что на братьев не ябедничают… Мир!
— Что?
— А давай ты будешь писать в тетради, а я то, что написано, стану перепечатывать на диск.
— Это зачем?
— Ну… вдруг с тетрадкой что-нибудь случится! И твои ученые мысли погибнут! А если перепечатать, они сохранятся…
Миру была известна фраза из романа писателя Булгакова:
— «Рукописи не горят»!
Мак недавно смотрел передачу про книгу «Мертвые души» и тут же вспомнил:
— У Гоголя вот сгорела…
Что ни говори, а находчивый был брат.
— Тебе просто нужен законный доступ к компьютеру! Чтобы почаще…
— Ну и… да… А то, что ты пишешь, мне тоже интересно. Младшие братья должны набираться ума у старших…
Мир подумал, что, может быть, и в самом деле полезно, если сохранится компьютерная копия тетрадки. Для потомства (хи-хи!). От Мака у него секретов не было. Только…
— Но больше никому ни словечка про то, что написано!
— И маме?
— Мама, если надо, сама прочитает…
Мак с той поры перепечатывал записи Мира регулярно. Иногда они обсуждали их и даже спорили (например, какого размера в поперечнике черные дыры Вселенной или какая книга лучше: «Трудно быть богом» или «Хроники Нарнии»). Мир привык, что брат постоянно копирует его рукописные тексты, и даже тревожился, если Мак такое дело затягивал. Теперь уже непонятно было, кому это больше надо: старшему или младшему? Миру нравилось выводить в тетрадке изящные строчки со всякими «неожиданными откровениями», а Маку стучать на клавиатуре и видеть, как мысли брата обретают четкую типографскую форму.
Мак печатал, поглядывая в тетрадь.
«Физик Перельман сумел доказать теорему Пуанкаре. Ему за это присудили премию в миллион долларов. А он отказался. Дурак… Ну нет, не дурак, а совершенно равнодушный человек. Деньги ему не нужны — ему нужна сама по себе наука, но ведь он мог отдать этот миллион в медицину. Это спасло бы многих таких ребят, как Огонек. Но Перельману, видимо, наплевать на людей, ему важна только голая наука. Но зачем эта наука и для кого эта теорема, если не будет людей? Если их не будет, не станет и Вселенной, ведь никто не сможет ее увидеть и понять. Это даже не моя мысль, а Матвея. Он недавно сказал: „Если какую-то вещь никто не видит и никто про нее не знает, ее все равно что нет на свете…“»
Мак перепечатал этот абзац со скромной горделивостью. Потому что Мир согласился с этим доводом, когда они рассуждали о Творце Вселенной. Оба брата согласились, что без Творца Вселенная возникнуть не могла, но у младшего такое доказательство прозвучало более четко и лаконично.
