Энн Файн - Мучные младенцы
Мистер Картрайт поднял голову:
— Надеюсь, ты понимаешь, — сообщил он Саймону, — что даже мне, опытному дешифровщику, пришлось очень постараться, чтобы прочесть это гладко и без запинки.
Не зная, считать это оскорблением или нет, Саймон ограничился недовольным ворчанием. Мистер Картрайт решил, что можно продолжать.
— «Моя мама тоже защищает Робина. Она говорит, что нельзя ставить на человеке крест только потому, что он совершил глупость, тем более что я и сам отличился, когда, к примеру, швырнул кактус в Гиацинт Спайсер или когда скормил бабушкин парик овчарке Туллиса, да и вообще сделал много чего такого, о чем я не хочу писать в дневнике».
К несчастью для Саймона, Джордж Сполдер, похоже, не считал это его личной тайной.
— Думаю, Сайм имеет в виду тот случай, когда он спустил в унитаз свою работу по географии и затопил весь туалет, — сообщил он всем.
— Нет — возразил Тарик. — Это когда он накормил таблетками мисс Арнотт крысу-песчанку, и бедняга впала в кому.
Тарик посмотрел по сторонам, чтобы удостовериться, что все его правильно поняли.
— В кому впала не мисс Арнотт, — уточнил он, просто на случай, если кто-то все же засомневался. — А песчанка.
— Да нет же! — Уэйн нетерпеливо отмел в сторону версию Тарика. — Это когда он приставил большой красный знак «Опасно для жизни» к проволочной изгороди, перелез через нее и закурил, прислонившись к огромной цистерне с бензином, на чем его и поймали.
Мистер Картрайт смотрел на Саймона новыми глазами. Да, здоровый детина. Сильный. Но он впервые осознал, какую разруху и опустошение оставлял за собой этот парень, шагая вразвалочку по жизни.
Потом, почувствовав на себе выжидающие взгляды учеников, мистер Картрайт счел своим долгом сделать уместное педагогическое внушение.
— Курить вредно, — пожурил он Саймона. — Не вырастешь.
И перешел к дневнику Филипа Брустера за десятый день.
— «Вот засада! Я думал, что хуже моего мучного младенца ничего и быть не может, а у соседей такой — настоящий, и к тому же орет как резаный. Не замолкает ни на секунду. Мне все слышно через стенку. Я сказал моей золотой рыбке Триш: хорошо, что это не мой ребенок, иначе я бы заткнул ему глотку памперсом».
Придя в полный восторг, мистер Картрайт стал искать продолжение и откопал наконец одиннадцатый день Филипа Брустера.
— «Мне надоело, что меня вечно ругают, хотя я включаю радио так тихо, что сам ничего не слышу. Этот мерзавец всю ночь орет на полную катушку, а когда я выползаю к завтраку, не в силах переключиться па вторую, потому что не выспался, мне заявляют, что нам еще, видите ли, повезло, что это не наш ребенок. А по мне, лучше бы он был наш. Уж я бы положил конец его блеянию».
Все посмотрели на покрасневшего Филипа.
— Продолжайте, — попросил Тарик мистера Картрайта. — Читайте дальше. Найдите день двенадцатый.
И мистер Картрайт нашел день двенадцатый Филипа Брустера.
— «Я пошел и сказал нашей соседке, что не высыпаюсь, так ее будто прорвало. Я думал, меня смоет с крыльца. Не понимаю, зачем люди заводят детей. Вообще не понимаю».
Последняя фраза спровоцировала громкое, бурное обсуждение.
— Да-а! Детей заводят только ненормальные.
— Только полные придурки.
Наиболее связно эту точку зрения, как обычно, изложил Саид:
— Они целыми днями носятся с этими живыми младенцами и подтирают им задницы, а те только и делают, что орут да гадят…
— И не только задницы! — перебил его Генри. — Моя мама говорит, что им еще и носы надо вытирать.
— Вот идиотизм!
— Какая гадость!
— Даже подумать об этом противно.
— А потом они еще воют всю ночь напролет!
С задней парты послышалось ворчание самого Филипа Брустера. Последняя реплика задела его за живое.
— Вот и я ей то же самое сказал. Он у вас воет, говорю, всю ночь напролет. Так она будто с цепи сорвалась.
Саид продолжил свои рассуждения:
— А некоторые из них еще тяжелее, чем наши. Моя тетка приносит нам своего, так он весит двадцать четыре фунта. Двадцать четыре фунта! А тетка таскает его на себе. Ходить он еще не умеет!
Уэйн Дрисколл тоже решил вставить словечко:
— Вот это меня просто бесит. Ходить они не умеют. Говорить не умеют. Ни ногой по мячу попасть, ни ложкой в рот.
— От них одни только неприятности.
— Нельзя винить Робина за то, что он зафутболил своего в канал.
— Его младенцу еще повезло, — мрачно заметил Тарик. — В старые добрые времена люди выбрасывали своих детей у подножия горы.
— Или жарили и ели.
Тут уж мистер Картрайт не выдержал и вмешался, считая своим долгом вернуть разговор в прежнее русло.
— Мне кажется, Джордж, ты преувеличиваешь. Никто не жарил и не ел детей.
— Еще как, сэр, — Джордж стоял на своем. — Их мясо на вкус прямо как свинина. Я читал об этом в одной книжке.
На фоне всеобщего возбуждения особо выделялись крики тех, у кого данная информация вызвала неподдельный научный интерес.
— Что за книжка?
— Она у тебя еще есть?
— Дай почитать!
— Свинина?
— А корочка? Корочка получается хрустящая?
Мистер Картрайт снова поспешил вмешаться.
— Детей заводят не только придурки, — сказал он. — Когда-нибудь кто-то из вас наверняка тоже захочет завести ребенка. Не говоря уже о том, что дети часто рождаются случайно.
Взрыв эмоций, порожденный этим замечанием, удивил даже мистера Картрайта.
— Вот это страшнее всего!
— Случайно!
— Жесть!
— Уж я-то никогда не заведу ребенка случайно. Никогда!
Билл Симмонс, казалось, вот-вот расплачется:
— Страшно даже подумать об этом. Забудешься на секунду, и все — пиши пропало.
Гуин был полностью с ним согласен.
— Одна осечка, и вся жизнь коту под хвост.
— Кошмар!
Луис Перейра, наиболее осведомленный в интимных вопросах, решил воспользоваться своей репутацией и многозначительно предупредил остальных:
— И это может произойти даже не по твоей вине.
При мысли о том, что любой из присутствующих может стать отцом ребенка не по своей вине, четвертый «В» буквально оцепенел. Уже второй раз за неполные три недели в классе воцарилась полная тишина.
Расс Моулд поднялся из-за парты.
— Представьте…
Он никак не мог подобрать слова.
— Да, мой мальчик? — попытался подбодрить его мистер Картрайт.
— Представьте…
Но продолжения так и не последовало.
Мистер Картрайт растерялся. Но остальным явно не составило труда подобрать слова, чтобы выразить весь тот ужас, который исказил лицо Расса.
— Да! Да! Расс прав! Представляете, положит на тебя глаз…
— Какая-нибудь такая…
— А ты еще ни в чем не уверен…
— И неизвестно, чем это кончится.
— Всегда можно отказаться, — целомудренно заметил Уэйн Дрисколл.
Весь класс вздохнул с облегчением.
— Правильно.
— Просто скажи «нет».
— Лучше не рисковать, — авторитетно изрек Фил Брустер.
— Семь раз отмерь, один раз отрежь.
— Один раз уступишь, и прощай свобода.
Мистер Картрайт обвел взглядом лица, озадаченные необходимостью защитить себя от грядущей опасности. Общее беспокойство не коснулось лишь одного из них, а именно Саймона Мартина. Он сидел с ручкой в зубах и задумчиво смотрел в окно. Он хранил молчание на протяжении всей шумной дискуссии. Мистер Картрайт был уверен, что знает, почему тот не стал участвовать во всеобщем глумлении над мучными младенцами. Дело в том, что Саймон так привязался к своей кукле, что его поведение вот уже более двух недель оставалось предметом горячей дискуссии в учительской. Половина учителей настаивала на том, что бедняге необходима консультация специалиста, остальные вслед за мистером Дюпаском и мисс Арнотт утверждали, что его реакция «довольно трогательная» и заслуживает скорее похвалы, чем жалости.
Но о чем он сейчас думает? Что у него на уме?
Мистер Картрайт специально выбрал полуграмотного Расса Моулда, чтобы разобрать подписи и вернуть дневники их авторам. Потом, воспользовавшись нарастающим гвалтом, он сполз со стола и, обойдя класс, остановился возле парты Саймона, чтобы спросить вполголоса:
— О чем ты думаешь?
Саймой взглянул на него.
— Я думал о своем отце, — ответил он.
Мистер Картрайт выдержал небольшую паузу. Не ляпнуть бы чего. В наши дни некоторые родители меняются супругами как гашеными марками или футбольными карточками. Всего неделю назад ему случайно довелось подслушать разговор двух учеников, один из которых вполне дружелюбно говорил другому: «А что, мой отец теперь с вами живет?» Да, тут надо быть осторожнее.
— Извини, я не в курсе, у тебя новый отец? — вежливо спросил он Саймона.
