Неугомонные бездельники - Михасенко Геннадий Павлович
— Ага!
— Такую бы надуть да на речку — всех бы удержала! С рост, наверно, да, Вовк? — восторженно шепелявил Славка.
Сам он плавать не умел, поэтому в камерах сразу увидел спасательное средство. Но они бы не только для спасения сгодились, и для умеющих плавать забава — будь здоров! С маленькими-то камерами, от легковушек, пацаны в воде вон что вытворяют, а уж с этой бы махиной — ого-го!
— Ну что, зовом Борьку? — спросил я.
— Незачем теперь. Противник смылся, камеры украдены.
— Полуукрадены! — важно уточнил я, вдруг почувствовав на себе какую-то ответственность. — Украденными они бы считались у Юрки под крыльцом, а там они никогда не окажутся!
— Еще бы!.. Вот только куда бы нам их спрятать?
— Как куда?.. На место, конечно, — на склад! — тоном, не допускающим возражений, заявил я.
Но Славка возразил, он сказал, что из склада Блины их снова украдут, что они так и собираются сделать и что мы же не будем дежурить тут всеми ночами. Верно возразил. Вот если бы дыру заколотить, но бесполезно — весь низ стены прогнил, ткни куда угодно и лезь. А просто прятать не имело смысла, потому что для склада они все равно будут как украдены. Мы оказались в тупике. А время между тем шло, окна одно за другим гасли, и с минуты на минуту мог явиться Юрка. Мы его конечно, не боялись, но хотелось все провернуть тайком, чтобы примчался он, хвать — тю-тю, исчезли камеры по щучьему велению, по нашему хотению! И выпучил бы он свои выпученные глаза еще больше!
И вдруг идея пришла.
— Славк! — торопливо прошептал я. — Камеры-то были надеты на деревянный штырь, а мы их кинем просто так, прямо посреди склада! И еще что-нибудь перевернем, чтобы погром получился! Кладовщик придет утром — что за черт? Рабочих позовет, найдут дыру и все отремонтируют! Здорово?
— Шик модерн! — сказал Славка, и мы радостно хихикнули, представив, как этот шикмодерновый Блин, который у них, кажется, в вожаках, устроит завтра Бобкину головомойку — ведь ни за что не поверит, что камеры исчезли бесследно.
Мы нацепили на руки по две камеры и, спиной разнимая бурьян, поволокли их к лазу.
— Здоровые! — прокряхтел я. — И правда, если такую надуть да на речку, будет потехи… Слушай, Славк, а если мы это, утаим одну, а?
— Как? — остановившись, спросил Славка.
— Ну как!.. Блины хотели четыре штуки спереть, мы помешали, возвращаем их на склад, но одну, одну, вроде как в награду, оставляем себе, понял?.. Какой тут грех?.. То на складе пропало бы четыре, а то одна! Что лучше?
— Лучше ни одной, — вздохнул Славка.
— Это я знаю без тебя, — поморщился я, захваченный этой новой мыслью. — Но ты хочешь поплавать на камере?.. Может, мы никогда в жизни не встретим таких мощнецких камер!.. И не забывай, что три-то штуки мы возвращаем!.. Ну… Борька бы, не задумываясь, согласился!
— А Генка?
— Генка!.. Плюс на минус — вот они взаимно и уничтожились. Мы решаем.
— Давай! — озорно крикнул Славка.
— Ну то-то!.. Сразу плавать научишься!
Я отцепил одну камеру, и мы живо процарапались в гараж. Если над огородной ширью дышал хоть какой-то свет, то в теснине между забором и складом было совершенно темно, и, не знай мы этого хозяйства как свои пять пальцев, мы бы тут заблудились. Радиатор стоял сливным патрубком вверх, как ни в чем не бывало — опытные, видать, блинчики-то. Но и мы не лыком шиты. Сдвинув его, проползли внутрь. Оставив Славку у пролома, чтобы не потерять дыру, я ухватил сразу все камеры и, громко шурша ими об асфальтный пыльный пол, двинулся, выставив свободную руку и водя ее из стороны в сторону, чтобы не разбить лоб, и одновременно тыча вокруг ногами. Ящики… Ящики… Бочки… Похоже на мотор… А, вот стеллаж, который, помню, выпирал до середины. Прекрасно. Но как разбросать камеры, они же не кольца из паркового аттракциона, не швырнешь. Я просто взял и растащил их и зашарил, чего бы еще набедокурить. Все было тяжелым — ни пошатнуть даже. Тогда я давай таскать из ящиков какие-то фигуры и беспорядочно расставлять их на полу, как сумасшедший шахматист. Нервы были на взводе, так и казалось — сейчас вспыхнет свет, на меня наставят ружье и прикажут: «Руки вверх!»
— Вов, кончай, — прошептал Славка.
— Ага, иду, — радостно отозвался я. — Где ты, посвистывай!
— Не умею.
— Балда, что ты только умеешь?.. Плавать не умеешь, свистеть не умеешь, левой рукой писать не умеешь. Где ты?
— Тут.
— Щелкай тогда зубами, — сердито, но в шутку сказал я.
Но Славка в самом деле защелкал, и мне стало жутко, точно скелет меня подманивал.
— Хватит! — прервал я.
— А что делать?
— Ничего. Я уже тут. Все, пошли… Дыру не будем маскировать, пусть увидят просвет.
Мы выбрались из гаража.
В домах горело по одному-два окошка — как редкие, но золотые зубы в пустых черных ртах.
Сложив вчетверо скользкую, упругую камеру, я обхватил ее, как сумку без ручки, и мы поспешили вон из огорода.
ВНЕЗАПНЫЕ ОСЛОЖНЕНИЯ
В кухне было темно, но в спальне держалось голубое озарение — родители читали. Они всегда читали перед сном лежа, отец даже привинтил у себя над кроватью какую-то рогульку с лампочкой и абажурчиком, чтобы не включать общий свет и не мешать моему сну.
Камеру я с трудом, кулаками, загнал под старый шкаф в сенях, прикрыл ее мешковиной, прошел на кухню и щелкнул выключателем. На будильнике было четверть первого. Ужас! Рекорд! Так поздно я еще не являлся.
— Вовка! — окликнул отец. — Ну-ка покажись, я посмотрю на твою бесстыжую рожу! — голос отца был язвительный, но не злой — это еще ничего.
Веселый, улыбающийся, одним видом говоря, мол, все в порядке, я заглянул к ним и доложил, что снова просидел у дяди Феди, что у него сегодня три годовщины, пояснил какие, что он рассказал нам много интересного и что сам он извиняется за нашу задержку. Я и не соврал, и не сказал всей правды — нельзя было, раз мы зажулили одну камеру. Отец вздохнул, отвернулся и задумался, а мама спросила, голоден ли я. Я добро ответил: «Нет». Я давно заметил, что, когда человек сыт, он почему-то меньше виноват. Хотя есть я хотел ужасно! Ну что там — персик да кусочек колбасы за весь вечер. А на кухонном столе накрыт был газетой мой ужин. Я приподнял газету — котлета, картофелина и ломоть хлеба. Эх и заглотил бы я все это вместе с тарелочкой! Но… сыт, значит, сыт. Пусть до утра стоит, пусть убедятся, что я действительно сыт!.. Я пощупал самовар и выпил два стакана чуть теплой воды.
Бегло умывшись, бухнулся в кровать. Освеженные руки и лицо вдруг загорелись от крапивных ожогов. Ничего, Юрок поищет камеры и тоже наострекается, стервец!.. Я ворохнулся, поудобнее растягиваясь в прохладных тайниках постели, и с улыбкой представил, что плыву на нашей камере: зад в воде, конечности наверху. Я бултыхаюсь, кричу, осыпанный солнечными брызгами. Но небо странное: светло-голубое вдали и темно-синее надо мной — как будто надвигается гроза. Надо подгребать к берегу, но лень, а тут еще запокачивало на волнах…
Очнулся я неизвестно отчего. Голубого потолка не было, но из темноты доносился тихий разговор:
— Надо же так подло подкатываться!.. Ой, Леша, боюсь, как бы они тебя не впутали!
— Ну что ты, Устя!.. Ты же сама знаешь, что производственно я с ними не связан: белье — одно дело, а хозобеспечение — другое… Это они мне по-дружески хотели.
Сна моего — как не бывало. Я понял, что родители говорят о жуликах из бельевого склада, о которых я как-то забыл в своей вечерней карусели. Звуки падали сверху, перелетая из того загиба спальни через дезкамеру.
— Но не исключено, — проговорил отец, — что придут с обыском и к нам.
— Пусть приходят, — злорадно ответила мама. — Прямо хоть сейчас, среди ночи!
— Пусть, конечно, но неприятно. — Отец вздохнул. Единственное, что найдут, — это шахматы, которые я принес Вовке. Жгут ведь. Потерялась фигура, другая — в топку. А тут хоть мальчишка поиграет… Ну ладно, спим.
