Найденыш - Бианки Виталий Валентинович
Отец Ванятки тоже целый день налаживал каменные катки, чтоб утром на заре отвезти их на поле и начать молотьбу.
Ночь была черная, ветреная, — суховей трепал в темноте вербы и тополя, кружил по темному двору соломинки и сухие камышинки. Все крепко спали. Собаки полаяли с вечера и тоже дремали, свернувшись под телегой. Заяц со щенком забились под амбар.
С улицы, осторожно скрипнув жердевыми воротами, вошли три человека; у одного был лом. Собаки с ревом вырвались из-под телеги. Им бросили несколько кусков сала с отравой. Они похватали, сейчас же стали кататься в судорогах и неподвижно вытянулись.
Три человека стали ломать замок у конюшни, из-под амбара выскочил щенок и, вертясь около ног, стал тявкать. Тот, что держал лом, ударил им щенка, но в темноте задел лишь слегка. Щенок отчаянно завизжал и понесся, поджав одну ногу, к Ваняткиному окну; заяц испуганно помчался за ним. Под окном щенок, надрываясь, визжал, метался, а заяц стал на задние лапы и забарабанил в стекло.
Услыхал Ваняткин отец, схватил ружье, вышел на двор, покликал собак, — никто не отзывался. Это показалось подозрительным, и он выстрелил в воздух. Потом позвал старшего сына, вместе осмотрели двор, нашли дохлых собак, а на дверях конюшни погнутую дужку замка: воров и след простыл, — не успели сломать замка.
С этих пор и щенок и заяц стали полноправными гражданами во дворе. Мать Ваняткина стала обоих кормить.
— Ничего, пущай растет, — говорил Ваняткин отец, трепля радостно лизавшего руки щенка, — пущай растет, сторожем будет. Ишь рот черный — злой будет.
И дали клички: щенку — Забияка, а зайцу — Одноглазый. Они привыкли и прибегали на клички.
К осени Забияка выравнялся в хорошую собаку, облохматился, а кругом морды и около глаз выросли косматые, торчком стоящие усы и баки, что придавало ему свирепый вид. А Одноглазый стал белеть.
Ванятка не расставался с ними. Куда бы он ни шел, впереди трусил лохматый, дымчатый Забияка, с косматой свирепой мордой, а сзади Одноглазый сделает два-три скачка, станет столбиком и поводит ушами, а там опять прыгнет и опять постоит и послушает. Если выскочат собаки, Одноглазый перемахнет через плетень и исчезнет в саду, а там его лови не лови, не поймаешь.
Ванятка пройдет дальше, оглянется, а Одноглазый опять тут, прыгнет, прыгнет, станет и пошевелит ушами.
Зато и Ванятка любил их. Бывало, сядет на землю, обнимет с одной стороны Одноглазого, с другой — Забияку, сидит и рассказывает им, как людям, по целым часам. А они понимают: Одноглазый пошевеливает ушами, а Забияка нет-нет да и лизнет Ванятку в лицо, за что получает легонький тумак. И всяким сладким куском делился с ними Ванятка.
V
Пришел сентябрь. Все Ваняткины товарищи ходили в школу. Скучно стало Ванятке, и говорит он как-то отцу:
— Батя, слышь, отдай в училище… Ну, чего я тут… Слышь, отдай.
Отец почесал поясницу, поглядел на серое небо, по которому скучно летели вороны, и сказал:
— Постой, сынок, рано тебе, пущай эта зима пройдет, а на тот год отдам.
— Отда-ай, батя… отда-ай… — упрямо хныкал Ванятка.
— Цыц! Сказываю, на будущий год.
Ванятка замолчал, но задумал свое.
Пошли дожди. Деревья трепались в холодном ветре, который обрывал последние крутившиеся листья и заливал окна сбегающими ручьями. По лужам, покрывавшим целыми озерами черневшие от грязи улицы, вскакивали и лопались дождевые пузыри. Стало неуютно, безлюдно, скучно. Одноглазый и Забияка целыми часами спали под амбаром.
Ванятка улучил минуту, достал с полатей старые отцовские сапоги и вставил туда ноги. На спину и на голову углом накинул от дождя мешок и отправился.
До училища было три версты. Грязь стояла непролазная. Колеса вязли по ступицу, лошади едва вытаскивали ноги.
Ванятка на улице сейчас же утонул сапогами, и когда потащил ноги, они вылезли из сапог. Тогда он ухватился за голенище, вытянул сапог и переставил одну ногу; потом ухватился за голенище другого сапога, переставил — так и стал передвигаться, переставляя ноги.
В пот ударило Ванятку. Он разогнулся и глянул назад: уныло опустив голову и хвост и вытаскивая грязные лапы, плелся Забияка, а за ним то присядет, то прыгнет Одноглазый, по самые уши в грязи.
Ванятка замахнулся:
— Уйдите вы! Вам нельзя… Пошли, пошли!..
Забияка покорно завилял хвостом, с которого текла грязь, а Одноглазый недоумевающе поводил ушами.
Ванятка стал швырять в них грязью, а они не понимали, за что это.
— Пошли!.. Убью… — кричал Ваня, отогнал и опять побрел, утопая в грязи.
Косой дождь все так же сек лицо и заливался за шею в рукава. Идти было мучительно тяжело. Только когда выбрался на полугорье и пошел косогором по каменистому хрящу, стало суше.
Вдали из-за сада показалось белое здание школы. Ваня, подходя к училищу, оглянулся: Забияка, нагнув голову, хитро крался, а Одноглазый стоял столбиком, пошевеливая ушами.
Ваня опять с отчаянием стал швырять в них камнями, комьями грязи, со слезами озлобления крича. Забияка, поджав хвост, мокрый и жалкий, побежал под дождем домой, а за ним, то задерживаясь, то скачками, пошел Одноглазый. Выскочила откуда-то, тявкая, собачонка, и заяц умчался.
Ваня обтер в сенях свои чудовищные сапоги и вошел в школу. Там стоял невероятный содом, гам, шум — была перемена.
Ребятишки накинулись на Ваню.
— А-а, зайчиный отец!..
— Ванька, здорово!..
Ваня стоял посреди них, не зная, что делать. Когда пробил звонок, все повалили в класс. Ваня, шмурыгая по полу сапогами, которые он с трудом поднимал, вошел вслед за другими и примостился на краешке парты.
Вошел учитель. Все закричали:
— Новичок! Новичок!
Учитель подошел к Ване:
— Ты чей?
Ваня стоял, упорно глядя в пол.
— Ну, что ж ты не говоришь? Чей же ты?
— Мамкин, — угрюмо сказал Ваня, все глядя в пол.
Ребятишки покатились от хохота и закричали:
— Заячий хозяин…
— Он Щербаков… Щербака рыжего сын.
Учитель улыбнулся.
— Зачем же ты пришел?
— Букварь.
Все опять засмеялись.
— Сколько тебе лет?
— Об рождестве девятый пойдет.
— Видишь, хлопец, ты еще мал; приходи на тот год.
— Я реветь буду, — все так же хмуро заявил Ваня.
Учитель опять улыбнулся и ласково погладил его по голове.
— Ну, хорошо, оставайся пока; слушай, о чем тут говорят; я сам поговорю с отцом.
Класс стал заниматься, а Ваня, напрягаясь и морща лоб, слушал, ничего не понимая, и чувствовал себя, как в церкви.
Урок подходил к концу. Вдруг все головы повернулись к окну, и учитель остановился на полуслове: в омытом дождем стекле виднелись две морды, внимательно глядевшие в комнату, одна косматая, другая с длинными ушами.
Ребятишки захохотали.
— Это что такое? — спросил учитель.
— Это Ванькин кобель да заяц.
— Одноглазый…
— На задних ногах стоят…
— Они у него выучены…
Учитель строго сказал:
— Это не годится. Нельзя так.
Ваня горько разрыдался:
— Я их убью. Я их прогонял, они не слухают. Я их собаками зацукаю…
Учитель, успокаивая, опять ласково погладил по голове:
— Ну, ничего, ничего, успокойся. Только не бери их с собой в другой раз.
Потом позвал сторожа и что-то сказал ему. Сторож, стуча в сенях сапогами, хлопнул наружной дверью, и в стекле разом исчезли и косматая и ушастая морды.
Когда Ваня ворочался, на косогоре его ждали и Забияка и Одноглазый, невыразимо грязные. Забияка, радостно визжа, прыгал и лизал в лицо, а Одноглазый становился столбиком и барабанил по коленям. Ванятка ласкал обоих и, радостный и счастливый, держась руками за голенища, чтобы не вылезли ноги, добрался домой.
VI
Пришел март. Снега быстро таяли, шумели овраги, птицы летели с юга, и солнце безоблачно сияло.
Ваня каждый день ходил в школу, но ни Забияка, ни Одноглазый его уже не провожали.
