Сергей Григорьев - Мальчий бунт
Стрелочник задудил. Паровоз дохнул и покатил вагон обратно. В окне мелькнуло лицо Мити, и он опять погрозил пальцем и кукиш показал. Гаранин и дворецкий столбом стоят и смотрят: паровоз укатил вагон в другой конец станции и не видать… Они пошли обратно — и видят, паровоз один вернулся; побежали рысцой; задохнулись; Гаранин споткнулся, упал в сугроб; отстал, когда он подбегал к вагону — дверь отворилась, впустив Ивана Филипповича…
— Ну, теперь, все расскажет, старый дьявол: и про Машистого, и про сбрую, и про меня…
В двери вагона, за стеклом стоял Митя; он показал Гаранину кукиш и, приплюснув нос к стеклу, выпучив глаза дразнил Гаранина…
Переминаясь с ноги на ногу перед вагоном, Гаранин ласково улыбался Мите и злобно думал:
— Погоди! Погоди! Я тебе задам! Собачий сын!
Хотя и сам был не уверен, что наступит время желанной мести.
— Верно сказано: «не родись рогатым, а родись кудрявым».
За кудри и бойкий нрав, как-то в фабрике попав на глаза «самому», Митя был взят им в молодцы — и всюду разъезжал с хозяином: на фабрики, в имения; изредка к Макарию на ярмарку.
Митя открыл дверь вагона и пропустил дворецкого… Строго кося глазом, старик сказал Гаранину:
— Велел сюда губернатора привести. А тебе к нему…
Гаранин, хватаясь холодными пальцами за медные поручни, вошел в вагон.
3. Ласка
В салоне-вагоне шторы еще не были подняты. Гаранин, присматриваясь в темноте, остановился в дверях. Митя толкнул его в спину: «Иди — вон он сидит!».
Гаранин увидал Морозова. Всклокоченный, в рубахе с расстегнутым воротом, он сидел на красном бархатном диване, поджавши по-татарски ноги…
— Это кто? Гаранькин сын? Поди сюда, подлец, я тебя поцелую! — хрипло пробормотал хозяин, показав Гаранину кулак…
— Тимофей Саввич! Отец и благодетель — сначала простите — тогда подойду…
Гаранин упал на колени и, простирая руки к Морозову, молил о пощаде…
— Да ты в чем провинился-то, Володя? — спросил из темноты хозяин. В голосе его слышно было недоумение.
У Гаранина мелькнула мысль, что Иван Филиппович не успел рассказать о приключениях сына Гаранина в Зуеве, но он тотчас, зная по опыту хозяйское коварство, — погасил надежду и на приглашение хозяина: «Вставай» — ответил:
— Не встану, пока не простите! Ради батюшки, простите.
— А, ради батюшки? Поди, поди сюда!..
Гаранин пополз к дивану на четвереньках, не вставая с колен…
— Митька! садись на него! Ну!.. Володя! Аля-гоп!..
Митька сел на Гаранина верхом, держа в руках поднос с откупоренной бутылкой и двумя стаканами и ударил своего коня коленками…
Гаранин радостно заржал и подвез Митю к дивану. Морозов нагнулся и легонько ткнул Гаранина в лицо волосатым кулаком… Гаранин, чмокая, ловил кулак и кричал в восторге: — «Ударьте, ударьте! В первый раз ударьте!». Он ловил руку хозяина, чтобы поцеловать, кропил ее слезами и перешел на ты.
— Ударь! Будь милостив — ударь еще! Папаша-то твой — мой-то папаша во гробах возрадуются!
— Ну, довольно про папашу. Знаю, что я Саввы Морозова сын, — угрюмо сказал хозяин, — вставай, пей.
Гаранин встал, взял с подноса стакан и, выпив залпом, опрокинул стакан над головой своей…
— Это ты с зуевскими-то хорошо, Володя, придумал… Ха-ха-ха! Всех «фабрикантов» напугал. Слыхал, Иван Филиппыч что мне сообщил: все вывесили в Зуеве прибавку своим ткачам двадцать пять процентов! Ха-ха! Пускай прибавят. А мы поторгуемся… Как полагаешь: если у меня бунт — могу ли я прибавку делать? Если у меня убыток: одних стекол сколько перебито! Разве я могу прибавку делать? Я еще их спрошу: как это так, господа фабриканты — что же это такое: если вы не можете конкурировать с Саввой Морозовым добротностью товара, так подсылаете котов мои заведения громить? Так? Да когда коты мои заведения разбили, вы им пожалуйте четвертак на рубль прибавки? Это что, су-да-ри мои! Это поощрение бунтов. Крамола!.. Ха-ха-ха! Всех, Гаранькин сын, в трубу! В трубу!..
— В трубу-с, Тимофей Саввич… Хэ-хэ-хэ!..
— А у меня бунт — как я могу прибавку делать… Ха-ха! Ну, може, скощу штрафы — да и то подумаю. Ха-ха!
— Хэ-хэ! Подумать надо, — вторил «самому» Гаранин, смекнув, что оказал хозяину услугу больше, чем сам думал.
— Могу еще тебе добавить то, что и правительственная власть должна принять во внимание — как такой бунт допускать? Теперь гляди же, что получилось: губернатор, прокурор — как мыши прячутся.
— А господа офицеры — вам докладывал Иван Филиппыч? — господином полковником в стену бьют…
— Хо-хо-хо!
— А нижние чины оставлены на произвол — и уже с нашими ткачами пьют вино…
Морозов перестал смеяться и спросил:
— Ты не врешь?..
— Зачем мне врать. Как мой папаша праведно служил вашему папаше — так и я служу… По новым казармам батальон расквартировали — можно сказать, с бунтовщиками чуть не вместе.
— Это уж не дело.
— Какое дело: до ручки доработаешься! Я бы тебе посоветовал: просить их превосходительство казаков полк пригнать, казаки надежнее. А солдат — свой брат рабочему: мужик…
— Ах, Гаранин, ты Гаранин сын! Поди сюда, я тебя поцелую.
Гаранин нагнулся. Саввы Морозова сын легонько ткнул его в зубы кулаком. Гаранин ловко успел чмокнуть хозяйскую руку.
Митя крикнул из дверей:
— Губернатор едет!
— Давай сюртук! — ответил Морозов, спуская ноги с дивана.
4. Совещание
Морозов стал вдруг строг и важен; пригладил перед зеркалом, смочив водою волосы; до верху застегнул сюртук; Митя поднял в вагоне шторы и поспешно подметал пол, прибираясь. Гаранина Морозов послал навстречу губернатору.
Впереди губернатора ехал, стоя в санках и грозно озирая улицу впереди, пристав — но улица была пустынна: обыватели сидели по домам, рабочие по казармам; мужиков в Никольское не пропускали солдатские заставы. В санках пристава умостился в легком пальтеце молодой человек с портфелем на коленях — чиновник особых поручений, губернаторский. Губернатор ехал на морозовской паре дышлом. Рысаки были покрыты синей вязаною сетью, чтобы ископыть не брызгала на шинель его превосходительства. Рядом с губернатором, спрятав, как и он, уши в воротник — сидел прокурор с портфелем подмышкой. У вокзала губернатора встречали жандармы, начальник станции, — Гаранин забежал вперед, отстегнул полость, поддержал губернатора под локоть, высаживая.
— Тимофей Саввич извиняются перед вашим превосходительством, — говорил, суетясь, Гаранин — они не могли вас самолично встретить — они несколько больны; к тому же их вагон на запасном пути стоит, и не лучше ли вашему превосходительству с той стороны подъехать: на путях, ваше превосходительство, снегу намело, и очень трудно ходить — я даже упал…
— Скажите? Ушиблись?
— Мерси вас, нет. Но если бы я ушибся — для государства не может быть ущерба, а если поскользнетесь вы, ваше превосходительство, — то для России может быть ущерб — не угодно ли объехать кругом к товарной платформе?
Губернатор согласился и сел в сани. Гаранин примостился на запятках. Рысаки помчались через переезд к товарной станции. Но тем временем начальник станции, желая услужить, велел маневровому машинисту прицепить морозовский вагон и подвезти к пассажирскому вокзалу. Когда морозовские рысаки примчали губернатора к запасному пути у товарной станции, где раньше был вагон, то увидали, что паровоз мчит вагон по главному пути к вокзалу. Между губернатором и Саввы Морозовым сыном снова легла пустыня снежных заносов. На путях неторопливо сгребали снег в конические сопки бабы из окрестных деревень, распевая частушку:
Царь наш лысыйтолстопузый,не мори наскукурузой.
Навстречу паровозу, расставив руки, словно ловит поросенка, бежит начальник станции в красной шапке и машет красным флагом. Из двери вагона свесился Морозов и грозит:
— Я те! Я те, мухомор! Я те покажу за это!..
Паровоз насмешливо свистит. Трубит, надувая щеки, чтобы не лопнуть от смеха, стрелочник — и наконец вагон прикатили к тому месту, где дожидался губернатор с прокурором.
В вагоне, после приветствий, за столом расселись губернатор, хозяин и прокурор; за спиной хозяина стоял Гаранин, за спиной губернатора — чиновник; губернатор и Морозов были оба злы; прокурор прятал улыбку в портфель, вынимая оттуда бумаги и кладя на стол… Чиновник положил перед губернатором какие-то бумаги…
Губернатор их перелистывал, жуя губами. Прокурор перелистывал свои бумаги. Морозов, угрюмо потупясь, вертел большими пальцами сложенных на животе рук.
— Сегодня утром, — сухо и строго начал губернатор, — я принимал депутацию рабочих вашей фабрики — они принесли на вас жалобу, в которой говорят, что отчаяние их подвинуло к нарушению общественного порядка…
