Елена Серебровская - Начало жизни
Заснуть ей так и не удается. В квартире Никулочкина, за стеной, начинает кричать годовалый ребенок. Вслед за его плачем раздаются громкие мужские голоса, — кто бы это мог быть, ведь самого Никулочкина нет дома вот уже второй месяц?
Анна Васильевна прислушивается. Лампа погашена, но в темноте всё же видно, что и гость настороже, не спит. Шум не стихает. Тогда Анна Васильевна сует ноги в шлепанцы и тихо проходит на галерейку, к наружной двери.
Во дворе — громкие голоса. Хозяин водит каких-то людей по всем квартирам.
— Пятая, четвертая, третья… — отмечает чей-то незнакомый голос. — Теперь идемте во вторую.
— Во второй свои, — говорит хозяин. — Добровольца семья. — Хозяину важно подчеркнуть, что из его дома кто-то пошел в добровольческую армию.
Но человек с незнакомым голосом уже постучал. Замирая от страха, Анна Васильевна подходит поближе к двери.
— Кто тут?
— Не бойтесь, госпожа Лоза, откройте. Это для порядка, тут красного ищут, — слышится голос хозяина.
«Боже мой, хотя бы тот человек сообразил спрятаться в темную комнату», — в отчаянии думает женщина. Но вслед за чувством ужаса откуда-то приходит решимость. Она поворачивает ключ.
— Что случилось? Такой крик, чуть ребенка не разбудили, — сердито говорит она хозяину, будто не замечая двух офицеров с кокардами на фуражках и сопровождающих их солдат.
— Извиняемся, Анна Васильевна, — для порядка. Никого нет у вас?
— Я мужа отдала — разве мало? А сын пока еще грудной, — говорит она заносчиво, глядя прямо в глаза офицеру.
— Извините, мадам… Дело военное. Идемте в первую, — говорит офицер остальным.
— Я ж говорил, — тут интеллигентные люди живут, свои, — бормочет хозяин.
Анне Васильевне становится жарко, точно она окунула лицо в ведро с горячей водой. Эта сволочь говорит о ней: «свои!». А она молчит, будто бы согласна, будто так и надо…
Дверь заперта на два поворота ключа. Незнакомый гость стоит в темной комнате у окна.
— Они пошли в соседнюю квартиру. Спите, сюда уже не придут, — говорит Анна Васильевна.
Он молча ложится на пол, не раздеваясь, не подостлав ничего. В пять часов утра он встает и говорит ей вполголоса:
— Ухожу, спасибо вам. Закройте за мной.
Ключ громко щелкает в ночной тишине. Человек уходит, но направляется не к воротам. Он приглядел себе другой путь, когда шел сюда. Ловко и бесшумно взбирается он на забор рядом с дровяным сараем, легко прыгает на ту сторону. Сквозь стекла галерейки Анна Васильевна смотрит ему вслед: кто он, этот человек, которого она спрятала от белых?
Но спросить пока некого.
Глава восьмая
— Ты уже большая, Маша, пора тебе учиться читать.
— А я читаю!
Маша берет детскую книжку с широкими страницами — «Крокодил» Чуковского — и начинает на память: «Жил да был крокодил, он по Невскому ходил…»
— Ты выучила, это хорошо, но надо читать. Слова состоят из буковок, их надо запомнить. Вот «ж-и-л д-а б-ы-л». Ж похоже на жука, и — на забор, эл — на крышу…
Интересная новая игра! Маша с любопытством растягивает слова заученной сказки, как бы разделяя их на буквы. А вон еще ж — старая знакомая! А вон — л, и еще л! А эта кругленькая — о!
Оказывается, учиться читать легко. Правда, незнакомую книжку читать много труднее, там надо вспоминать, что́ какая буковка значит. Но запомнить все буквы не так-то уж трудно. А главное — интересно: можно никого не просить, самому взять и прочесть любую книгу.
— А теперь сама напиши… нарисуй эти буквы. Вот смотри: «мама!» А если заменить одну букву, будет «Маша». А вот «папа», «брат», «няня».
Мама дает ей карандаш и Маша срисовывает на листке слова, написанные мамой. И всё получается! Правда, у мамы карандаш рисует всё стройненько, пряменько. Буквы — словно отутюженные. А Машу карандаш не слушается: одно м выходит высокое, горбатое, а другое м — коротышка. У буквы и ноги разъехались в разные стороны. Но всё-таки, понять можно. Это же волшебство: не видя человека, написать ему, а он посмотрит на бумажку и узнает твои мысли…
— Я писать научилась!
Маше невтерпеж — хочется похвастаться. Она вынесла листок с карандашом во двор. Малыши смотрят на листок с изумлением.
— Ну и каракатицы твои буквы!
Это подошел Виктор:
— Дай-ка мне карандашик, я подправлю.
Виктор пририсовывает буквам кривые ноги, руки с растопыренными пальцами, головы в виде кружочка на палочке. Буквы стали маленькими чёртиками, уродцами.
— Отдай карандаш! — кричит Маша Виктору. — Отдай, дурак!
Но он дразнит девочку, подымает листок высоко, заставляет ее подпрыгивать и ловить. Он хохочет, раздувая ноздри, щуря от смеха свои и без того маленькие глаза.
Виктор очень любит дразнить Машу — и что она ему сделала! То отнимет фантики — конфетные бумажки, то дернет ее за белокурый хохолок, то ущипнет. К другим малышам он не пристает, а Машу мучает то и дело.
Из Машиной грамоты Виктор сделал себе новое развлечение: он брал кусочек мела, писал на заборе крупными прописными буквами разные непристойные слова и просил ее прочесть. Она догадывалась, что здесь кроется подвох, и вслух не читала. Чтобы не попасть впросак, она бегала на кухню к няне и спрашивала, что означает такое-то и такое-то слово. Няня приходила в ужас, бранила Машу и запрещала произносить эти нехорошие слова.
Иногда Виктор выходил во двор в необычайном виде. Надевал клетчатую рубаху и повязывал зеленый галстук. В таком виде он называл себя бойскаутом, задирал повыше свой подбородок, а «пузатую мелочь» презирал. Что такое «бойскаут» Маша не знала. Она была довольна уже тем, что Виктор не дразнил ее и не мучил.
С грамотой Маше открылся огромный новый мир, всё переменилось. Лето и осень, зиму и весну она запоминала по тому, какие книжки прочла, что нового успела узнать. Мать научила ее читать, но руководить чтением ребенка ей было некогда. Детские книжки были прочитаны по многу раз, но они только раздразнили интерес. В ответ на настойчивые Машины просьбы мама указала ей: «Вот с этой полки книги можно брать, с этих нельзя». Полка, с которой разрешалось брать книги, была тоже не малым богатством: здесь были рассказы о природе, стихи Жуковского, повести Пушкина, серия тоненьких книжек-очерков с общим названием: «Младшие братья в семье народов». На обложках этих книжек были нарисованы папуасы, австралийцы, индейцы.
Очень понравились повести Пушкина: интересные случаи бывают на свете! Дочитав до конца «Барышню-крестьянку», Маша пришла в восторг: ну, наконец-то всё выяснилось, разобрались теперь, кто кого любит! Последняя сцена, когда Лиза читает письмо Алексея, а он входит в комнату, особенно понравилась Маше. Перечитав ее дважды, Маша побежала к няне на кухню.
Няня готовила свеклу к борщу. Она очистила кожуру и на деревянной доске резала свеклу на тонкие красные палочки. Рядом на табуретке сидела соседка, бабушка из седьмого номера. Они говорили о ценах и о том, что торговки на базаре сходят с ума.
— Няня, послушай, как хорошо написано! — сказала Маша, доверчиво подойдя к Татьяне Дмитриевне. — Вот я тебе почитаю…
Няня и бабушка из седьмого номера слушали, подымая брови всё выше, и переглядывались. При словах «Акулина, друг мой, Акулина!» — бабушка из седьмого номера покачала головой. Когда Маша кончила и подняла глаза к взрослым женщинам, они насупились, а бабушка из седьмого сказала няне:
— Вы бы присматривали за ней получше… Конечно, матери некогда, а улица — это улица.
Маша была уязвлена. Морща лоб, она смотрела выжидающе на няню: что она скажет?
Няня хмурилась. Теперь ей нельзя было отстать от соседки.
— Лучше брата позабавь, чем всякие глупости читать, — сказала она сердито.
В сердце Маши закралась тоска: ну почему, почему они смотрели так осуждающе, эти две пожилые тетки? Ведь хорошо написано, и про хорошее: путаница разъяснилась, люди счастливы, — за них хочется порадоваться… Это глупости? А что же не глупости?
