Вера Иванова - Весенний подарок для девочек. Лучшие романы о любви (сборник)
— А что у тебя болит? — Кривая Ручка очень уютно устроился между двумя дверями митрофановской квартиры и в ближайшее время явно никуда не собирался уходить.
— Голова… и вообще…
— Ну, это не заразно, — со знанием дела ответил Кривая Ручка и полез в свою школьную сумку. Он достал из нее майонезную баночку, в которой шевелились маленькие красновато-коричневые черви. — Вот! Это для твоих скалярий. Они очень любят. Мотыль называется. Давай покормим!
— Да ты знаешь, Илья… Они вообще-то не голодные… Я их недавно кормила…
— Но не мотылем же! Я тебе сушеных дафний оставлял, а это — живой белковый корм. Очень полезный для аквариумных рыб.
— Понимаешь, Илья, мне сейчас не до мотыля, потому что… потому что… у меня кошка убежала, представляешь? Уже двое суток дома нет.
— Хорошо, что скалярии не могут убежать, правда? — улыбнулся Кривая Ручка, и Марина решилась. Все равно ведь придется признаться, а потому чем скорее, тем лучше.
— Дело в том, — осторожно начала она, искоса поглядывая на одноклассника, — что кошка сбежала наверняка потому, что опрокинула банку с рыбками… Знала, что ей здорово попадет…
— Опрокинула… И что? — Кривая Ручка несколько позеленел.
— Ну… и ты же… должен же понимать… она же кошка…
— И что? — Илья был уже плотно салатного цвета.
— Я, конечно, не видела, но думаю, что она их… съела…
— А кого же ты тогда недавно кормила? — схватился за соломинку Кривая Ручка.
— Да это я так сказала… чтобы тебя не огорчать…
— То есть ты хочешь сказать, что моих сортовых скалярий съела какая-то кошка?
— Почему это «какая-то»? Это очень хорошая кошка! Очень умная! Ничуть не хуже твоих скалярий!
— Ну знаешь!! — два восклицательных знака явственно читались в каждом зрачке Кривой Ручки. — Я тебе своих почти что самых лучших рыбок принес, — он не смог соврать, памятуя об Изабелле, — как самой любимой женщине, а ты!!! — Третий восклицательный знак изображала уже вся его щуплая фигурка. — Я даже не мог предположить, что ты способна так посмеяться над моими чувствами!
— Я не смеялась, Илья! — отчаянно закричала Марина уже в лестничный пролет, потому что Кривая Ручка с грохотом скатывался по лестнице вниз.
Митрофанова вздохнула и вернулась в квартиру. За что ей такое наказание? Она не хотела никому никаких неприятностей! Почему все сложилось против нее? Ей не нужны никакие Золотые царства, никакие скалярии, никакие возвышенные чувства Кривой Ручки и Вадима с Феликсом! Она даже готова навсегда проститься с Бусей, только бы рядом был Богдан, который последнее время совершенно спал с лица и был взвинчен и расстроен до предела. Она могла бы даже как-нибудь на время пожертвовать собственной жизнью, если бы после этого Рыбарь поверил в ее сильную и нежную любовь к нему.
Марина тронула рукой щеку, которая все еще хранила память о парочке поцелуев Богдана, и вздрогнула от нового громкого звонка в дверь. Она решила, что вернулся Кривая Ручка, чтобы прокричать ей еще что-нибудь оскорбительное, и с самым несчастным лицом открыла дверь. В квартиру влетела веселая, буйноволосая и розовая с холода Милка Константинова.
— Че, заболела? — спросила она, кинула сумку на диван, а сама со всего маху шлепнулась в кресло и, не собираясь слушать ответ Марины, затрещала: — Ты представляешь, мне сейчас Василий в любви признался! Я говорю ему, мол, врешь ты все, потому что нельзя так быстро полюбить, потому что мы еще и недели не встречаемся. А он говорит, будто бы любил меня еще с пятого класса, только боялся признаться. Как ты думаешь, стоит ему поверить?
— При чем тут я? Сама-то как думаешь?
— Я думаю, что врет он про пятый класс, но мне все равно приятно. А с тобой-то что? — Милка вдруг заметила осунувшееся лицо подруги. — Что врач-то говорит? Что-нибудь серьезное?
— Какой еще врач?
— А ты что, не вызывала? Думаешь, так пройдет? Что у тебя — насморк, кашель?
— У меня, Милка, гораздо хуже, чем насморк. Во-первых, у меня Буся пропала, а во-вторых — вообще все пропало… — И Марина наконец от души расплакалась.
— Ну… что касается этой бестии Буськи, то ты меня прости, но туда ей и дорога! Я очень хорошо помню, как она напрудила мне хорошую лужу в новые туфли. А что у тебя еще пропало?
— Все, все пропало! Ты же знаешь… Богдан… он… — рыдала Марина, — Богдан меня подозревает во всяких ужасах… он меня не любит, Милка… Когда любишь, то невозможно так себя вести… Когда любишь, нельзя не верить…
— Ты прекрасно знаешь, что я к этому Рыбарю отношусь точно так же, как к твоей Буське. Два сапога — пара! Кстати, у меня такое чувство, что им, то есть Рыбарем, заинтересовалась Маргошка.
— Как? — подняла к ней заплаканное лицо Марина. — Она же все время смеялась над ним.
— Понимаешь, сегодня опять приходила Элечка со своим праздником. Вечно тебя нет, когда она приходит! Так вот она опять все переиграла. Она, видишь ли, поняла, что мы находимся в таком возрасте, когда нам неинтересно заниматься с малышней, а потому она предлагает провести праздник-игру в параллели 9-х классов, а наш 9-й «Г» ей нужен в качестве ведущих и организаторов. А поскольку она все-таки планирует сделать праздник на основе славянской мифологии, то от нас ей нужны люди как раз со славянской внешностью. Понимаешь?
— Нет.
— Честно говоря, я тоже не сразу поняла, что она на Рыбаря зарится. Мне казалось, что он на скандинава похож или на прибалта, а она решила, что он чистый славянин. Так что наш «Индекс популярности» оказался никому не нужен, потому что Элечка теперь сама себе выбрала Рыбаря и Маргошку. Григорович сначала скривилась, как от лимона, а потом, видимо, к мысли о Рыбаре привыкла, и домой они сегодня из школы вместе шли, представляешь?
— Кто?
— Да говорю же: Маргошка и твой Рыбарь!
— Не может быть… — Марина сделалась такой же зеленой, каким совсем недавно перед ней стоял Кривая Ручка.
— Честное слово, но ты зря так расстраиваешься.
— Да? А ты не расстроилась бы, если бы твой Кура куда-нибудь пошел с Григорович?
— Во-первых, я тебя уже просила не употреблять по отношению к Василию глупых детских кличек, а во-вторых, он никогда никуда не пошел бы с Григорович, потому что признался мне в любви. Рыбарь тебе в любви признавался?
— Нет… Он другое, конечно, говорил…
— «Другое» не считается! И чтобы покончить с этой неизвестностью и неопределенностью, я тебе предлагаю спросить его конкретно про любовь.
— Ну тебя, Милка… скажешь тоже… Как это я его спрошу?
— Очень просто — великим и могучим русским языком! Кстати, знаешь, что еще сказала Элечка?
— Что?
— Что если мы поможем ей организовать этот ее праздник, который ей зачтут в качестве преддипломной практики, то после него будет дискотека, на которой она нам обещает живую музыку. Но ты ни за что не догадаешься, какую!
— Ну?
— Не «ну!», а «Носорогов»!
— Каких еще носорогов?
— Таких! МузТV не смотришь?
— «Носоро-о-огов»?
— Вот именно! Оказывается, их солист Кирилл Верейский — Элечкин двоюродный брат.
Марина удивленно покачала головой. Конечно, в другое время она прыгала бы от радости, узнав, что на их школьной дискотеке будет играть такая клевая группа, как «Носороги», которых даже МузТV крутит, но сейчас радоваться в полной мере не могла.
— Ну ладно, засиделась я тут у тебя, — засобиралась домой Милка. — Уроков задали кучу! Списывать задания-то будешь?
Марина кивнула и быстренько переписала из Милкиного дневника задания себе на листок, проводила ее до дверей и уселась перед телефоном. Милка права. Надо наконец все выяснить, и как можно скорее, потому что дольше тянуться этот кошмар не должен. Она сняла трубку и решительно набрала номер Богдана. Когда он отозвался, Марина сказала:
— Мне нужно выяснить один вопрос. Дай слово, что ответишь честно.
— Ну… я постараюсь… — замялся Богдан.
— Нет. Ты не старайся, а ответь честно. Хорошо?
— Хорошо, — согласился он, и Марина опять отметила в его голосе нотку раздражения. Она глубоко вздохнула и дрожащим голосом спросила:
— Скажи, Богдан, ты меня любишь?
Трубка молчала.
— Ты меня любишь? — в отчаянии повторила Марина. — Не молчи! Я хочу правды!
— Знаешь, я думаю, что нам лучше некоторое время не встречаться… — Голос Рыбаря показался Митрофановой скользким и липким.
— Я тебя спрашиваю про другое. Я спрашиваю, ты меня любишь? — зачем-то упорствовала она, хотя все было и так понятно.
Видимо, Рыбарь все-таки решился поставить точку в их истории, потому что громко крикнул: «Нет!» — и бросил трубку.
Марина Митрофанова не могла даже плакать. С каменным лицом она прошла к дивану, рухнула лицом вниз на подушку и отключилась. Пришедшие с работы родители пытались ее разбудить и заставить лечь как следует в нормальную постель, но она брыкалась, отмахивалась, и они в конце концов оставили ее в покое. Марина проспала до утра. Утром она решила, что жизнь ее кончена, и пошла в школу только потому, что мама была дома по причине своего выходного, а объясняться с ней Марине не хотелось. Кроме школы, идти ей было некуда, а к прогулкам погода не располагала — лил такой немилосердный дождь, что, добежав до школы, Марина промокла до нитки.
