Андрей Некрасов - Завидная биография
Проводив глазами стаю морских хищников, Алексей Алексеевич обернулся к капитану.
— Разыгрались, — сказал он, — будет буря.
— Ну что ж, — ответил капитан, улыбнувшись. — «Мы поспорим и помужествуем с ней»!
И вот буря началась. Вода потемнела. Холодный ветер засвистел в снастях. Шквал за шквалом понеслись над морем, закручивая белые гребни на волнах. Волны росли с каждой минутой. Они упрямо, неумолимо накатывались на низкие борта, холодными потоками рушились на палубы, грозя раздавить корабли. Они валяли корабли с борта на борт, высоко поднимали их на гребнях и бросали в провалы, кипящие соленой пеной… Тяжелые баржи кланялись за кормой и дергались, грозя оборвать стальные канаты. Грозное море шумело. Птицы тучами носились над волнами, а с чистого неба на весь этот хаос бушующего океана лились потоки лучей незаходящего полярного солнца…
Но как ни злилось море, как ни свистел ветер, красные флаги по-прежнему гордо развевались над кораблями и караван в прежнем строю шел, упрямо пробиваясь вперед. И когда ураган, выдыхаясь в неравной борьбе, словно собрав последние силы, еще яростнее заревел над волнами, корабли уже пересекли открытое море и один за другим укрылись в просторной бухте, под защитой острова Вайгач.
За Югорским Шаром стоял сплошной лед. Даже ледокол не смог бы пробиться сквозь него. Но там, где нельзя итти напролом, человеку помогает знание.
Синоптики выследили легкие ветерки, дувшие откуда-то с юга. Они знали, что эти ветерки окрепнут, превратятся в шторм, и, как ни крепки льды в Карском море, ветер сломает их, прогонит на север и откроет путь каравану.
И люди ждали. И день, и два, и неделю. Ждали и знали, что все равно дождутся победы…
Наконец лед тронулся. Снова взвился сигнал «К походу». Круто взяв на север, корабли двинулись в последний переход. И тогда побежденный океан бросил в бой свой последний резерв — туман. Сплошной пеленой он спустился на море и ослепил людей.
Но люди знали: впереди, за туманом, есть лед. Вчерашний враг превратился в союзника. Осторожно, перекликаясь гудками, корабли вплотную подошли к кромке, забросили на лед якоря и медленно поплыли вместе с ледяным полем. А когда туман рассеялся и снова засверкало море, они построились в походный порядок и пошли дальше, к проливу Малыгина… Впереди открылись Обская губа, Енисейский залив. Льды и штормы, туманы и метели остались далеко за кормой. Впереди была победа.
Когда Сережа сдал последний экзамен, Алексей Алексеевич вместе со своим кораблем проходил мимо Дудинки. В Игарке его ждала телеграмма:
«Перешел седьмой класс. Сережа».
В этот день, отправляясь в школу, Сережа в дверях встретился с почтальоном:
— Мордвинову Сергею Алексеевичу, — сказал почтальон, протягивая телеграмму.
Сережа сорвал бандероль и прочитал скупые слова, пролетевшие тысячи километров, через тундру и горы, через тайгу и реки, слова, написанные сильной папиной рукой всего несколько часов назад:
«Поздравляю, желаю успехов, всегда был уверен в тебе. Собираюсь домой…»
В тот же день Сережа прочитал в газете другую телеграмму: правительство поздравляло коллектив экспедиции с образцовым выполнением задания.
И хотя, конечно, к Сереже Мордвинову эта телеграмма прямого отношения не имела, ему почему-то казалось, что в этой большой победе есть скромная доля и его труда.
ЗАДАЧА
Мы подняли паруса и отдали швартовы. Яхта, едва набирая ход, двинулась вдоль причала. Вдруг кто-то окликнул нас. Мы подняли головы. Сверху, с берега, спускался незнакомый мужчина в темном костюме. Он попросил разрешения прокатиться с нами.
Посторонний всегда немного стесняет команду. А сухопутный пассажир на палубе маленького судна стесняет вдвойне: такие пассажиры обычно задают нелепые вопросы, мешают управлять парусным хозяйством и в самых неподходящих случаях подают советы.
Стасик — мой ученик и помощник — отлично знал это и с глубоким презрением относился к людям с берега. Не скрывая иронической полуулыбки, он посмотрел на пришельца, а когда я жестом пригласил того занять место на яхте, Стасик бросил на меня неодобрительный взгляд и молча сел на свое место.
Что пассажир человек сухопутный, Стасик не сомневался. Он догадался об этом по тому, как осторожно тот ступил на палубу, с каким недоверчивым любопытством посмотрел на сложные переплеты снастей, и, главное, по тому, как он спросил:
— Разрешите проехаться с вами на шлюпке?
Моряк сказал бы «пройтись» и уж, конечно, не назвал бы шлюпкой стройную яхту с белоснежными парусами.
Но дело было сделано. Пассажир плотно уселся на банке, открыл серебряный портсигар и закурил толстую папироску. Подчиняясь едва заметному дыханию ветерка, яхта медленно отошла от причала.
— Хорошо! — неопределенно сказал наш пассажир и осмотрелся кругом.
А кругом и в самом деле было хорошо. Огромное зеркало воды отражало глубину синего неба, белые паруса, ленивыми складками падавшие с мачты, зеленые берега, стройные переплеты моста и тяжелые красные тумбы бакенов. И, может быть, потому, что вода в тот день была совершенно неподвижна и в точности повторяла все видимое, простор, и без того широкий, казался вдвое шире, а чистый воздух — вдвое прозрачнее.
Но у Стасика и на этот счет было свое мнение. На его взгляд, ничего хорошего наш рейс не обещал. По тому, как лениво полз дым, едва обгоняя яхту, Стасик понял, что ветер не собирается нас порадовать, и за спиной пассажира скорчил недовольную гримасу.
Впрочем, в этот час мы и не ждали ветра. Не первый раз штилевали мы так и научились находить своеобразную прелесть в этих бесконечно медленных рейсах.
Работы в таком плавании немного, и Стасик, твердо усвоивший девиз адмирала Макарова: «В море — значит дома», — подложив под голову спасательный пояс, безмятежно задремал на палубе. Лишь изредка он открывал глаза, прислушивался к гудку и провожал глазами поезд, бегущий по мосту, или буксир, тянувший откуда-то с Волги длинный воз тяжело груженных барж. Иногда мы часами плавали так, не проронив ни слова.
Но пассажир оказался человеком вежливым и, видимо, счел своим долгом развлечь нас разговором.
Осмотревшись еще раз, он повернулся к Стасику и немного суховатым тоном, нащупывая почву для беседы, сказал:
— Ну, а вы, молодой человек, все экзамены сдали, конечно, на пятерки и теперь отдыхаете со спокойной совестью?
Незнакомец не хотел обидеть Стасика, и тем не менее трудно было придумать худшее начало для разговора.
Совесть у Стасика была далеко не спокойна. У него, как он сам говорил, были «концы за кормой», и каждое напоминание об этом заставляло его заново переживать весенние неприятности.
Но Стасик был не из тех людей, которые дают себя в обиду. Приподнявшись на локтях, он сразу перешел в контратаку.
— А почему вы думаете, — резко сказал он, — да не только вы, а все взрослые… почему вы думаете, что с нами можно говорить только о пятерках? А у меня вот двойка по физике, если хотите знать. Ну и что? Топиться, что ли, по-вашему?
Стасик бросил пояс под палубу и, сев на банку, взялся за румпель.
— Знаю, все знаю, что вы будете говорить, — решительно перебил он незнакомца, открывшего было рот. — Общая культура… кругозор… А я, между прочим, в академию не собираюсь. Я в море пойду. А там отвальный гудок да вода кругом — вот и весь кругозор… — и Стасик широким, театральным жестом, точно на свои владения, показал незнакомцу на синюю гладь водохранилища, на пышные берега, на белые башни судоходных створов и высокие мачты электропередачи.
— Не беспокойтесь, — продолжал он, немного остыв, — что мне нужно, я знаю. И двойка эта самая не навек ко мне прилипла. Исправлю… А только вот почему вы все про пятерки? Что вам мои пятерки? Спросили бы, как паруса работают, как судно идет против ветра, как в море находят дорогу? Это ведь тоже для кругозора полезно… — и Стасик, выбрав втугую шкот, круто повернул румпель.
— Да, — сказал пассажир, немного озадаченный такой стремительной атакой, — все это тоже, конечно, интересно. Но ведь как решить, что важнее? Вот поэтому нас и учат в школах, вот поэтому с нас и требуют знаний, чтобы, встретившись с жизнью, мы оказались во всеоружии. А что нужнее — география или ботаника, физика или история, — это подскажет жизнь. Учиться нужно на пятерки. Ну, а говорить? Говорить можно и о другом. О двойках, например. Между прочим, я тоже плавал и немало. И вот однажды мне пришлось перегонять морской катер из Охотска в Николаевск-на-Амуре. Знаете, где это? Там тоже такая вот губа, как здесь, только раз в пятьсот больше…
Пассажир достал новую папиросу.
— Так вот, — продолжал он, закурив, — названия у нашего катера не было. Был номер — «Два», и, как всегда в таких случаях, звали этот катер «Двойкой». Ничего интересного рейс на «Двойке мне не обещал. В то время штурманский диплом уже не первый год лежал у меня в кармане. Побывал я и в тропиках и в Арктике, но мне везло… или не везло, считайте, как хотите, только в море ни разу не случалось со мной никаких происшествий. Плавал я на больших кораблях. Под руками всегда были мореходные приборы. Отличные карты сообщали мне все, что нужно знать моряку о течениях, глубинах и берегах. Маяки всегда аккуратно появлялись там, где мы их ждали. Буи и вехи во-время предупреждали об опасностях…
