Петр Капица - Мальчишки-ежики
И Ромка рассказал все, что знал. Живнин заинтересовался:
— Где твои Фоничевы живут? Ты обязательно сведи меня к ним, а то у нас мало сведений об этих бандитах. Надо узнать, как каждый из них выглядит.
Не дожидаясь конца занятий, они пошли к Фоничевым. По пути не то в шутку, не то всерьез Николай сказал:
— Ну вот, теперь ты будешь моим помощником. Хочешь?
— Как доктор Ватсон, да? Хочу, конечно хочу, — обрадовался Ромка.
Фоничевы их встретили неприветливо и настороженно. А удостоверение агента уголовного розыска привело их в смятение.
— Никакого Серого ни я, ни моя жена не знаем, — не глядя в глаза, за обоих ответил Трофим. — Так что зря пожаловали к нам.
— Да вы не бойтесь. Бандиты ведь всем угрожают, да руки коротки. Теперь вы будете под нашей охраной, — принялся убеждать их Живнин.
— Милиционера в дом посадите, что ли? — зло спросил Трофим.
Живнин не ответил ему, продолжал свое. Он знал, чем пронять извозчика.
— Нам известно, что вас ограбили. Если вы намерены вернуть своего коня и подводу, то должны описать, какой он был масти и как выглядела подвода. Иначе как мы их вернем вам?
Это, видно, подействовало на жадного Фоничева, но он не хотел, чтобы были хоть какие-нибудь свидетели.
— А чего мальчонка тут путается? — спросил он недовольно. — Пусть выйдет, нечего ему слушать.
— Выйди, Рома, — попросил Николай, — подожди меня на улице.
Ромка, неохотно вышел, доплелся до калитки и там стал ждать Живнина.
Тот пробыл у Фоничевых больше получаса и вышел довольным.
— Ну как, не отпирались больше? — спросил Ромка.
— Все выложили с подробностями. Теперь мы будем различать бандитов по приметам.
— А вы меня возьмете ловить их? — попросил Ромка.
— Навряд ли. Бандиты вооружены. Недавно одного выследили, так он пальбу открыл… живьем не дался. У него-то и нашли носовой платок, на котором вышит ваш знак — на фоне елки ландыш.
— А нашим ребятам можно об этом сказать? — спросил Ромка.
— Пока нельзя, потерпи.
Самогонщики
Измотанная дневными заботами, Миля Зарухно любила по вечерам отдыхать за картами. Она не гадала, как цыганка, и не раскладывала пасьянсов, а играла в грубую мужскую игру «очко». Для карт Миля завела особые деньги. Она их никогда не смешивала с хозяйственными, которые получала от мужа.
Обычно все торговые сделки маклаков заканчивались вспрыскиванием: на столе появлялся самогон или брага. Подвыпившие хуторяне и перекупщики, жаждущие острых ощущений, не прочь были испытать счастье. И тут они слышали голос Мили. Вытащив из кармана фартука засаленные карты, она спрашивала:
— Кто желает сыграть по маленькой? Присаживайтесь.
Охотники почти всегда находились. Они устраивались за малым столом, вытаскивали из кармана мелочь и клялись:
— Вот проиграю это — и ша! Иначе без штанов останешься.
Миля только ухмылялась, клятвам она не верила, сама же играла спокойно, не азартничая.
Мальчишек взрослые не подпускали к игре. Подростки могли лишь стоять за спинами сражающихся и молча наблюдать, как те стремятся набрать двадцать одно очко.
Гурко и Нико больше всего следили за игрой своей дай-ори, любившей банковать. Поставив пятьдесят тысяч «дензнаками», Миля ловко раздавала карты и подбивала игроков на крупные ставки.
— А ну, покажите, не вывелись ли мужчины!
И мужчины показывали себя. То и дело слышалось:
— На всю иду… ва-банк!
Если сумма в банке была небольшой, Миля молча выкладывала карту, а если накапливалось много денег, твердо говорила:
— В долг не даю. Где обеспекция?
И храбрец, забыв о недавней клятве, вытаскивал червонец из неприкосновенного запаса и выкладывал на стол рядом с банком. Лишь после этого получал карту, но сразу не открывал ее, а, наложив на старую, медленно выдвигал краешки, чтобы не «спугнуть очки».
Если к десятке приходила «картинка», то игрок, облизывая сохнувшие губы, прикупал еще карту и вновь медленно вытягивал ее. Все следили за выражением его лица: озарит ли его радость, или оно останется мрачным. Чаще всего игроки в досаде бросали карты.
— Перебор, — упавшим голосом говорили они. — К тринадцати туза — настоящая буза.
Стремясь отыграться, партнеры теряли контроль над собой, шли по банку на плохой карте, и Миля конечно легко обыгрывала их. Если ей удавалось снять крупный банк, то ребята, волновавшиеся за свою дайори, получали по двадцать пять тысяч на кино.
Миля Зарухно так пристрастилась к картам, что если не было взрослых партнеров, то призывала мальчишек сразиться с ней.
Мальчишки играли на спички, но азартничали не менее взрослых. Взрослые, если они проигрывали, могли поставить на кон свою одежду, сбрую, не проданные товары, а с мальчишками Миля поступала круто. Обычно она говорила: «Отец бил не за то, что играл, а за то, что отыгрывался». И больше карты не сдавала. Разжалобить ее было невозможно.
«Очко» со своими волнениями, удачами и неудачами притягивало и Ромку. Иногда он «примазывался» к взрослым — тайно добавлял «дензнаки» к большой ставке. И в этом «примазыванки» ему везло.
К Зарухно часто заходил выпить и сыграть в очко инвалид с деревянной ногой, которого звали все Веней-сапожником. Этот сорокалетний бедолага, умевший тачать фасонистые дамские сапожки с высокими и тонкими каблучками, в дни загулов мог пропить не только свою одежду, но и обувь заказчиков. Поэтому модницы, принеся заготовки, почти поселялись в его избушке-развалюхе. Они приходили с вязаньем или с каким-нибудь другим делом, садились рядом и ждали, когда Веня забьет последний гвоздик. Некоторые даже готовили бобылю завтраки и обеды, только бы он не отрывался от работы. А если дня не хватало, заказчицы забирали незаконченные сапожки домой, а утром возвращались с ними на дежурство. Расплачивались они только после примерки, когда сапожки были на ногах.
Ромка любил наблюдать за смелыми ставками бесшабашного инвалида. Однажды, когда шла крупная игра с перекупщиками, к сапожнику пришел бубновый туз. Веня хотел ударить по банку, но у него не хватало денег на покрытие крупной суммы. И Ромка решил примазать все свои деньги, припрятанные на кино.
К тузу они прикупили короля.
— Как быть? — шепотом спросил у него Веня. — Пятнадцать маловато.
— Бери еще, — посоветовал Ромка. — Авось шестерку даст.
— Нет, брат, там крупная идет, — возразил сапожник и уже с наигранным весельем сказал банкующему:
— Хватит, сумей набрать столько же.
Шла действительно ненужная им карта — восьмерка. Но у банкующего на столе была девятка. Получилось семнадцать очков.
— Казна, — печально сказал тот. — Ваша взяла.
Он не знал, что у инвалида недобор. Ромка, видя, как все его деньги уплывают в общую кучу, не смог удержать слез.
Сапожник тоже расстроился.
— Постой, — сказал он. — Без пиджака останусь, а этот банк сорву.
Карта к нему пришла неважнецкая — дама. И Веня все же снял с себя пиджак, поставил его на кон и твердо сказал:
— Баш на баш! Прикупаю две карты.
К нему пришла десятка и шестерка, набралось девятнадцать очков. Но их не хватило: банкующий набрал двадцать. Уходя в нательной рубашке домой, Веня подтолкнул Ромку и сказал:
— Пошли, дело есть.
По пути он спросил:
— Ты Нюру-самогонщицу знаешь?
Как не знать, Анна не раз посылала за самогоном. Это вонючее питье нужно было проносить спрятанным под рубаху либо в корзине. За самогоноварение сажали в тюрьму.
— Так вот, — продолжал инвалид, — Нюрку нужно выследить. Сама она аппарата не имеет. Самогон ей чухны из хуторов привозят. Они там на отшибе из всякого дерьма его гонят, а здесь лопатой деньги гребут. Но попадаться не хотят, за своим товаром в лес приглашают. Я как-то пробовал поглядеть, но где мне за Нюркой угнаться! Упустил хитрюгу. А ты парнишка шустрый. Только не попадайся. Нам главное не Нюрка, а чужие. Если подглядишь, где они свой товар прячут, будем с деньгой. Понял?
Роль разведчика Ромку устраивала. Он только спросил:
— Может быть, взять ребят с собой?
— А вот это уж ни к чему, — возразил Веня. — Только вдвоем.
Они условились, что удочки и червяков Ромка заготовит с вечера. Веня разбудит его на рассвете, после первых петухов, и они как бы пойдут на рыбалку.
С вечера Ромка долго не мог заснуть, все обдумывал, как он будет ловко следить. Казалось, не успел он уснуть, как послышалось звяканье стекла. Это инвалид едва слышно стучал ногтем в окно.
Быстро одевшись, Ромка выскочил во двор. Еще едва светало. Дорожки и трава были мокрыми от росы.
— Э, брат, босым негоже, — заметил Веня. — Я тут тетке одной поршеньки сделал. Пойдем, оденешь их. Заказчице скажу, что размачивал для мягкости.
