Михаил Штительман - Повесть о детстве

— Абрам, ты слышишь? Кто-то стучит!

— А, брось, тебе кажется! — огрызается дедушка. — Вдруг ночью к тебе придут! — и поворачивается к стенке.

Но стук повторяется, кто-то рвет дверь. Дедушка вскакивает с постели, торопливо натягивает брюки, зажигает свет и, взяв в руки коробку спичек, кряхтя и ругаясь, идет в коридор. Слышно: отодвигается тяжелый засов. Дедушка, побледневший, с синими, дрожащими губами, вводит в комнату трех человек в военной форме. Сема приподнимается на подушке. Одного он знает — этот офицер когда-то уводил папу, — бабушка показывала его Семе. Офицер садится к столу и тихо, скучающим голосом произносит:

— Старые знакомые… Вот я опять к вам. Не радуетесь? Знаю. Радости мало. Придется осмотреть ваш дворец, с вашего позволения, господин Гольдин.

— Прошу! — говорит дедушка. Он немного пришел в себя и, надев пиджак, присел рядом с офицером.

— Посторонних в квартире уже нет? — спрашивает офицер.

— И не было, ваше благородие.

— Ну, не дальше как вчера у вас накрывали стол на четыре персоны…

— У нас девять стульев, ваше благородие, это ничего не значит.

— Так, так… — Офицер выбивает трубку об ножку стола. — Ну, а квартирант-то ваш куда отбыл? Этот, как его…

— Соломон Айзман, — подсказывает дедушка. — Торговый человек, сегодня здесь — завтра там!

— Вы уверены, что он — Айзман?

— У евреев, ваше благородие, есть такой обряд — брис. Я у него на брисе не был.

— И другого имени его не знаете?

— Евреям при рождении дают несколько имен. Я, например, сразу и Аврам и Ицхок — Аврам-Ицхок. Может быть, он Шлойма-Янкель. Все может быть!

Офицер вынимает из кармана пакетик.

— Ну-ка, мальчик, скажи, — обращается он к Семе, — кто это?

Сема смотрит на карточку — перед ним Моисей, только без бороды, с бритой головой, в длинной серой шинели.

— Дайте посмотреть… — говорит Сема. — Ой, какое знакомое лицо! У нас в синагоге был шамес[18] — так точно он!

Офицер забирает карточку и бережно прячет ее в карман.

— Так, так… Хорошая семья Гольдиных, — задумчиво говорит он, — отличная семья!

— Слава богу, — подтверждает дедушка.

— Вы думаете? Гм… Ваш сын не ошибся, выбрав вас в отцы.

— Я тоже не ошибся, выбрав его в сыновья, — говорит дед и, улыбаясь, закуривает папиросу.

— Да, с вами говорить легче. У вас уже опыт. С новичками труднее…

— Растет клиентура? — насмешливо спрашивает дедушка.

Но офицер не слышит его:

— Кончили?

— Ничего не обнаружено, ваше благородие, — отвечает один из спутников офицера.

— Плохо ищете!

— Все обыскано. Решительно все.

— Ну что ж, придется идти… Вы, — говорит офицер, обращаясь к дедушке, — приятный собеседник! С вашим сыном, например, говорить было невозможно — молчальник. Ну, а с вами, я думаю, выйдет легче.

— Немного.

— Ну вот: захватите пару белья, подушку. Побыстрее, мы уже заболтались с вами.

Бабушка вскакивает с постели. Тихий тон беседы обманул ее.

— Что такое, Авраам? Что такое, боже мой? Скажи скорее, что такое?

— Ша! Не волнуйся, — говорит дедушка и целует ее в лоб, — Ша! Наверно, донос. Все выяснится. Со мной им делать нечего!

Бабушка молчит. Схватившись руками за седую голову, она испуганно смотрит на офицера.

Дедушка целует Сему в побледневшие губы и тихо говорит:

— Ты теперь один мужчина в доме. Береги бабушку, внучек. Береги…

Но дедушка не договаривает: тяжелая рука офицера ложится на его плечо.

— Оставьте ваши жидовские штучки, старый клоун, — холодно говорит он, — Ступайте живо! Семеечка, черт бы вас побрал!

Сема увидел потемневшие дедушкины глаза, последний прощальный взгляд, взмах руки — и дверь захлопнулась. Сема выскочил на улицу: вдали слышалось мерное звяканье шпор… Дедушку увели.

Улицы были тихи, и синий туман стоял над местечком, когда Сема, наспех натянув куртку, побежал к Трофиму. Путь лежал через серую базарную площадь, мимо низеньких окраинных домишек — к реке. Здесь у жестянщика Фурмана снимал угол Трофим. Сема постучал в окно торопливо и громко. Со скрипом отворилась дверь. Заспанный хозяин сердито посмотрел на Сему:

— Что ты разбарабанился тут, мальчишка?

— Мне Трофима.

— «Трофима, Трофима»! — передразнил его Фурман. — Ты бы еще ночью пришел, мальчишка!

— Мне Трофима, — угрюмо повторил Сема.

Хозяин с недоумением взглянул на раннего гостя и ворчливо сказал:

— Хорошо! Увидишь твое счастье — Трофима.

Они прошли в дом. В комнате стоял кислый запах пеленок и сна. Окна были плотно закрыты. На постели, покрытой пестрым, сшитым из лоскутьев одеялом, лежали ребятишки, и мать их, раскинув руки, спала с открытым ртом. Мухи медленно ползали по ее бледному лицу, садились на нос и губы.

— Веселая картинка, а?

Сема оглянулся. Широкой рукой почесывая волосатую грудь, стоял Трофим, прислонившись плечом к стене.

— Чего это ты? — спросил он и громко зевнул. — Пойдем уж на кухню. Расскажешь.

В кухоньке Трофим сел на табурет и, подперев кулаками голову, приготовился слушать.

— Дедушку арестовали, — тихо сказал Сема.

— Как так, что ты мелешь?

— Арестовали, — грустно повторил Сема, — пришли и арестовали.

Трофим подошел к ведру, зачерпнул кружку воды, вылил себе на шею и вытерся краем рубахи.

— Так, так… — задумчиво повторил он, сощурив глаза и закусывая нижнюю губу. — Так! Долго сидели?

— Часа три. Про Моисея спрашивали. Как зовут его, спрашивали, где он.

Трофим улыбнулся:

— Это хорошо. Моисей-то не взят. Ищут.

— А зачем же дедушку?

— Допытаться хотят. Подтвердить подозрения.

— И он там был, — горячо зашептал Сема, схватив Трофима за руку, — я его лицо запомнил!

— Кто?

— Тот, что папу забрал. Офицер.

— Это хорошо, что лицо запомнил. Помнить надо!

— Если б я не был маленьким, если б я был сильный, как ты, Трофим, я бы… я бы, может быть, убил его.

— Ну и что дальше?

— Да, убил бы. Только мал я. Разве одолеть мне такого?

— Да ты уж и не мал вовсе, — строго сказал Трофим. — У нас, в местечке Эстерполе, мальчик был — полиция за него трех Трофимов отдаст! Огонь!

— Мальчик? Кто это? — с завистью спросил Сема.

— Мося Гольдштейн. Четырнадцать лет ему!

— А что он делает?

Но Трофим не ответил.

— Садись, поешь. Тощий ты какой.

Он поставил перед Семой тарелку с холодной картошкой, подвинул краюху хлеба и соль. Сема осторожно отломил ломтик.

— Да разве так едят парни? — рассердился Трофим. — Так птички клюют! Надо хлеба побольше, чтоб за обе щеки. Силу, брат, копят!

Сема послушно принялся за еду, стараясь глотать побольше. Трофим улыбался, поглядывая на него:

— Вот это я понимаю! А щи горячие с перчиком любишь?.. Нет? А с коня на коня прыгаешь?.. Нет? И в бабки не играешь?

Трофим вздохнул и неожиданно стал серьезным:

— Слушай, Старый Нос! Что офицера запомнил — это хорошо! Помнить надо. А что щи не любишь — это плохо! Любить надо. И с коня на коня прыгать надо. А то как же, — удивился Трофим, — без этого никак нельзя!..

— Я научусь, обязательно научусь, — успокоительно сказал Сема.

Из комнаты донесся крик детей. Утро началось. Сема напялил картуз и протянул руку Трофиму:

— Идти, что ли?

— Иди, дружок! Бабку утешь. Выпустят его. Подержат и выпустят… Денег вот у вас нет. Денег вам достать надо — это да…

— Я скоро сам зарабатывать буду, — уверенно сказал Сема.

— Ну вот, под твои заработки и занять надо! Дело верное! — засмеялся Трофим, открывая дверь.

Сема вышел на улицу. Маленькая девочка несла с колодца ведро воды. Вода судорожно плескалась, и ведро дрожало в ее слабой руке.

— Ну, давай поднесу! — услужливо предложил Сема.

— Не надо, — испуганно сказала девочка, точно боясь, что ведро будет украдено. — Иди ты, не надо!

Сема расстроился, плюнул и с чувством обиды на глупую девчонку медленно пошел домой.

Бабушка искала заработка. В длинном черном платье с вытянувшимся желтым лицом бродила она по местечку. Сема уныло шел за ней. Он не верил в успех поисков и с тревогой смотрел на бабку. Она шла медленно, тяжело дыша, едва передвигая ноги.

— Может быть, мы вернемся?

— Куда? — спрашивала бабушка.

— Домой.

— Что нас ждет дома?

Сема не находил ответа.

— Я уже стала совсем слепая! — виновато сказала бабушка. — Посмотри, кажется, здесь живет Фейга?

— Здесь.

Они вошли в дом. Хозяйка встретила их у самых дверей. Размахивая полотенцем, она гнала мух из комнаты.

— Хорошо, хоть тебя застали, — сказал Сема.

Фейга ему не ответила. Тяжело хлопнув полотенцем по столу, она зашибла нескольких запоздавших мух.