Карло Коберидзе - Зеленые каникулы

— Садись, сынок, в ногах правды нет, — посоветовала бабушка и придвинула ему стул.

— Сесть — будто дадите слово сказать!

— А кто тебе закрывает рот рукой?

— Вы тут все старшими себя считаете, и до меня не доходит очередь говорить.

— Как же все-таки быть? — спросила мама. — Сын он наш, не можем же рукой на него махнуть да из дому гнать, раз математику не любит!

Отец снова закурил, помолчал немного.

— Что ты сам решил, неужели совсем не думал все лето? — спросил он меня наконец.

— Как посоветуете, так и поступлю, — ответил я и взглянул на Нино.

Она отвела взгляд. Я посмотрел на Михо. Он улыбнулся мне.

— Отправим на пастбища овец пасти, — посоветовала бабушка.

— От него и там толку не будет! — вскипел внезапно отец. — К делу его подпускать нельзя! Положиться на него человек не может: лодырь везде лодыря гонять будет! Живет на всем готовом — кормят, поят, вот и распустился, разленился! Все лето точит меня это. Не знаю, что с ним будет, даже думать нет сил! Пустить его снова в школу, так ему двадцать лет понадобится на среднее образование и все равно человеком не станет… Да что тут говорить! Никакого чувства ответственности у него нет: как выйдет за порог, так не ведаешь, надумает домой вернуться или нет.

— А может, отправить его к Гураму в Манглиси? — предложила мама. — Может, хоть с ним будет считаться?

— Нет, это не выход, он и его измучает.

— Так как же нам быть, сынок, ты все дороги ему отрезал! — возмутилась бабушка. — Наши советы тебя не устраивают, сам ничего не можешь придумать! Ты у меня Соломон мудрый, вот и предлагай, укажи ему путь!

Отец промолчал. И тут Михо решил указать выход:

— Мы вместе будем ходить в школу. Что тут особенного: пускай идет снова в восьмой, я буду заниматься с ним!

— Иди отсюда, пока не получил! — заорал я, вскакивая.

— Вот пожалуйста! — развел руками отец.

Я опустился на стул и застыл.

— Нет, — покачала головой мама, — не выйдет из него человека.

— Это-то меня и мучает, — поддержал ее отец.

— Пап, — вмешалась наконец Нино, — пусть все-таки сам скажет, чего ему хочется, может, метит куда-нибудь? Не верю, чтобы у него не было сокровенного желания! Скажи, Гио, неужели хоть раз не мечтал стать летчиком или шофером, например… Тысяча профессий на свете!

— В космонавты мечу! — бросил я ей прямо.

— Да с тобой и говорить не стоит! — заявила она и больше ни слова не произнесла, кажется, даже не слушала больше.

Михо расхохотался, мама не удержалась от улыбки и отвернулась.

— Плакать надо, а вы смеетесь, потешаетесь! — рассердился отец. — Не видите, у мальчика ветер в голове гуляет! А ты-то что скалишься, чему радуешься! — напустился он на меня. — Неужели тебе не известно, бездельник, что космонавту больше других нужны знания! День и ночь учиться надо, читать надо! Ты думаешь, как наш сосед-шофер: с пустой головой присядешь к рулю — и все, айда! Как же, коврами устелят дорогу и под звуки литавр проводят до кабины!

— Да что это вы в самом деле! У мальчика сорвалось с языка, а вы и рады, нашли себе дело! — оборвала отца бабушка. — Не для того тут сидим, чтобы отчитывать его и бранить. Раньше надо было вразумлять. В его годы и ты у меня не был Соломоном мудрым!

Я самодовольно вскинул голову и глянул на отца. Отец усмехнулся:

— Поддержку получил? Воспрянул духом?..

— Зря мы сидим тут в душной комнате, зря задыхаемся от жары! — заметила мама. — Воду толчем, больше ничего! Жарко. У меня сил уже нет говорить! Делайте что хотите! — и, вздыхая, вышла в кухню, за ней последовала Нино.

Михо подсел ко мне еще ближе.

— Весь свой век во всем себе отказывала, чтобы в люди вас вывести, — заворчала бабушка. — Всем детям образование дала. Теперь, на краю могилы, дом у меня полная чаща, да что с того? Сердце обрывается, как подумаю о Гио — не можешь бедного мальчика на путь поставить. Думала, подрастут дети, надеждой и опорой будут, а какая надежда на тебя — мальчику дорогу указать не можешь! Чего ждать от тебя! — Бабушка тоже встала, с трудом разгибая спину. И такой у нее был несчастный вид, что у меня сердце сжалось к зло взяло на себя…

Я соглашусь на все, пускай решают как хотят…

Только ступила бабушка за порог, отец окликнул ее:

— Послушай меня, мать!

Бабушка медленно вернулась:

— Хочешь сказать что?

— Да. Посиди немного.

Бабушка села, уставилась на него.

— Иди позови маму, — велел отец Михо.

Михо выскочил в кухню и привел маму. За ней вошла и Нино.

— Достань мой выходной костюм! — Отец встал, глянул на часы. — Через час будет автобус, я в Тбилиси поеду, и дальше еще, а пока схожу к председателю, отпрошусь. Будьте спокойны, укажу ему дорогу, наставлю на путь.

И так стремительно он вышел, спустился по лестнице и скрипнул калиткой, что никто ни о чем не успел спросить.

— Интересно, что он тебе готовит, — сказал Михо и оглядел всех по очереди.

Мама бросилась к гардеробу, мы с Михо вышли на веранду, а бабушка осталась сидеть за столом — поникла вся, задумалась моя бедная маленькая бабушка!

Отец мигом вернулся. Переоделся, переобулся, сказал, что приедет завтра вечером, и уехал, даже не попрощавшись.

Я места себе не находил, дожидаясь отца, аппетит потерял, а этого со мной еще не бывало. Что задумал отец?.. Даже ребята — Джумбер с Гелой — сразу заметили, что я не в себе.

Но пришел конец и ожиданию. Вечером следующего дня отец вернулся, спокойно вошел во двор, сказал всем: «Здравствуйте!», и только со мной, со своим, как они думают, непутевым сыном, поздоровался за руку:

— Как ты, старик, не соскучился без меня?

Это уже было добрым знаком.

Часть вторая

Мосты, мосты…

Поезд набит битком, на сиденьях людей больше, чем мест, а вдвое больше народу стоит в проходе! Когда мы сели в вагон, он был почти пустой, а в пустом вагоне, сами знаете, и мест свободных полно, и мы устроились очень даже удобно.

Поезд мчится по Алазанской долине. Сломя голову несутся навстречу нам телеграфные столбы, на перекрестках — будки, а потом — мосты, мосты, большие, маленькие. За окном вагона оцепенелая от зноя равнина, а дальше за ней — устремившиеся к небу снежные хребты Кавказа.

В вагоне гул, все говорят! Чего только не узнаешь, если вслушаешься, — новости и анекдоты со всего света! Отец тоже смотрит в окно, молчит, задумался. Я вспоминаю вчерашний вечер.

Отец вернулся из поездки веселый, довольный. В хорошем настроении он бывает часто, но в этот раз его веселое настроение имело для меня совсем особенное значение. За ужином он даже веселился.

Мама удивилась.

— Интересно, — говорит, — чему ты радуешься?

— Радуюсь, потому что печалиться нечего! — заявил отец. Вид у него был очень довольный.

— Гонишь мальчика из дому и еще радуешься?

— Из дому я никого не гоню, а куда отправляю, очень даже хорошо знаю!

— Здесь он хлеба взять себе не может из шкафа, так разве присмотрит он за собой среди чужих людей?

— Присмотрит.

— Присмотрит! Как сбежит на другой же день да вернется, послушаю, что тогда скажешь.

Сестра моя весь вечер была грустная. У Михо наворачивались слезы. У бабушки тоже были мокрые глаза.

— Смотри, Гио, — говорила она мне, — не давай матери повода бранить отца.

…Утром, когда мы отправлялись на станцию, бабушка снова повторила:

— Смотри, Гио, не сбеги, не давай матери повода бранить отца.

А Гела, прощаясь со мной, сказал:

— Одного оставляешь на растерзание?

— Езжай со мной, если хочешь!

— Пустят меня, как же!

Джумбер дал мне новенький карандаш и наказал:

— Приедешь на место, поточи карандаш и подробно доложи, как тебе там понравится. Понял? Через три дня буду в Тбилиси, адрес мой знаешь?

— Ясно, знаю!..

— О чем задумался, сынок? — прервал мои воспоминания отец, кладя руку на плечо. — Может, переживаешь, что покидаешь дом?

— Об этом раньше надо было спрашивать! — чуть не сердито ответил я. — Что я, по-твоему, совсем тронутый, неужели не стану скучать без мамы?

Больше отец ничего не спрашивал, достал газету и нехотя раскрыл ее.

Не знаю, куда меня везет отец, что он мне уготовил? Правда, он упомянул при мне то ли школу, то ли училище какое-то, но я толком не расслышал. Переспрашивать не стал — все равно не скажет!

Через три часа мы были уже в Тбилиси. Отец оставил меня с вещами на перроне, а сам пошел брать билеты. Тут-то я и расстроился — думал, мы в Тбилиси останемся, а он вез меня куда-то дальше… Куда же?..

Через минут десять мы сели в другой поезд. Отец, видно, заметил по моему лицу, что я недоволен, и смилостивился: