Борис Алмазов - Деревянное царство (с рисунками О. Биантовской)
— Не разбежится. Погрохотал полчаса и уехал. А так трое суток в одном месте топором стучит, вот тут-то оно и разбегается. Жизнь — она на месте не стоит, и худо, если человек от неё отстаёт.
— Ну так чего ж! Давай всё ломай! Круши! Заводи новую жизнь.
— Зачем ломать! — ответил спокойно тракторист. — Разбираться надо — всё хорошее оставить, а худое долой. Вон у нас избы — что раньше строили, что теперь, потому польза, опытом выработано. Была изба и осталась. А лучина — шабаш. Нет лучины. Электричество теперь.
— Живой-то огонь красивее… — не уступал Столбов.
— Чего? — Тракторист даже руль отпустил. — А ты жил при этом живом-то огне? Вот то-то, что нет… А я в войну при лучине насиделся, так пропади она пропадом. Горит, проклятая, быстро. От «живого-то огня» угар, копоть, а свету никакого… Нет уж, ну её к бесу. Погоди, у меня тут кормушечка прилажена.
Они вышли из машины, по еле заметной тропке пробрались на небольшую полянку.
— Смотри, — прошептал взрослый.
А смотреть было на что. На высокой берёзе, совершенно запушённой инеем, словно малиновые яблоки, сидели снегири. Их было больше десятка. Они тоненько посвистывали и степенно клевали развешенные повсюду гроздья рябины. Тут же сновали желтогрудые синицы, а чуть поодаль исследовал дерево красноголовый дятел. Он чем-то напоминал начальника станции в красной фуражке. Деловито и важно ходил он по дереву и выбивал звонкую дробь крепким носом.
— Лет пять уж тут им столовую устраиваю. Выходи. Птицы меня знают, не боятся. Только движений резких не делай.
Птицы и правда не собирались улетать. Наоборот. Синицы стали кружить над людьми и норовили вырвать из рук корм.
— Когда-нибудь всё так будет, — сказал тракторист, когда они вернулись к машине. — Будут люди и звери вместе жить и друг другу не мешать. А природа будет не дикая, а культурная… И голодных на земле не будет, и леса останутся, и поля и болота тоже, чтобы рекам основание давали… Только для этого техника нужна. Сейчас с одним топором много не наработаешь.
Глава девятнадцатая
МИР ДОБРОМ ДЕРЖИТСЯ
Удивительно, как стало Петьке времени не хватать! Подымался он теперь вместе с дедом и не успевал умыться, как приходил кто-нибудь из соседей или бригадир.
— Клавдий Потапыч, — говорил он, снимая каракулевую ушанку с лысой головы, — сделай милость. С парнишкой своим двумя санями сгоняйте на станцию. Там, вишь ты, трубки керамические привезли для мелиорации. А у нас послать некого.
И катили они с дедом на станцию. Не успевали погрузить эти короткие, тяжёлые, как кирпичи, трубки и накормить лошадей, как приходил Катин отец.
— Петруша! — говорил он. — Ты у нас лыжник знаменитый — свези на Касьяновское поле напарнику моему подшипник. У него трактор встал, сейчас по рации передали.
И Петька летел на свистящих своих лыжах через Касьяновский лес на край поля, где застыл трактор, и тракторист, промасленный и пропахший соляркой, ждал Столбова, как спасения! А после обеда приходил Антипа, и они шли в лес заготовлять осиновые жерди, или возить сено на дальние участки, или сыпать соль в лосиные кормушки. Антипа исподволь учил Петьку разбирать следы, примечать дорогу, обращаться с ружьём и всем тем сложным наукам, без которых не обойтись охотнику.
— Глянулся ты Антипе! Привязался он к тебе! — сказал как-то дед. Он вырезал ложку, а Петька вытачивал на станке большого деревянного снеговика, Кате в подарок.
— Он мне тоже нравится, — сказал Петька. Точить было сложно: три шара да ещё ведро на голове. А выточить он хотел большущую фигуру, почти в метр высотой.
— Мужик-то он золотой! — подтвердил дед. — Да только всё злодеев вокруг видит. Я тебе толкую, что одинокий он. И в голову себе втемяшил, что так оно лучше. А так нельзя. Я к тому, Петяша, говорю… Ты резцом-то не ковыряй, но ковыряй! Ты веди плавно! Я к тому, Пётра, что вот он к тебе расположен, дак ты его не гони от себя-то. Он душой застыл. Пущай он к тебе привыкнет! А? — И старик жалостно посмотрел на Столбова, словно для себя просил.
— Дед! — сказал Петька. — Знаешь чего?
— Ну?
— Я тебя люблю! — И Петька чмокнул старика в морщинистую щёку. — Ты у меня самый лучший на свете.
— Ты наговоришь! — расцвёл дед. — Фулюган я!
Петька расписал снеговика цветами и поставил сушиться. А сам взял мороженой рябины и пошёл Катю проведать: он к ней всё время ходил, а то и по два раза в день.
— Петя пришёл! — закричал Васька, тот самый, кто на горшке катался. Петька сделал ему большущий деревянный грузовик, и теперь он раскатывал на собственном транспорте. — Садись с нами картошку есть!
Катя лежала в светёлке. Она очень обрадовалась и Петьке и рябине.
— Можно бусы сделать, — сказала она, перебирая ягоды тоненькой, похудевшей до синевы рукой.
— Ты ешь! Сладко! Необыкновенный какой-то вкус! — сказал Петька. Не мог он спокойно смотреть на эту девчонку, всё его совесть мучала, что загубил ей каникулы.
— Петя! — прямо глядя ему в глаза, сказала девочка. — А что ты не расскажешь, где это мы на болоте были?
— Да не на болоте вовсе! В Гончаровке были.
— Да? А я всё царство какое-то деревянное видела… И будто на мне сарафан парчовый и кокошник, как у принцессы. И огни горели…
— Нет, — отвёл глаза Петька, это тебе в бреду…
Зачем ты меня обманываешь, Петя? — Катя потянулась и вынула из-под подушки ту самую книгу, что читал ей Столбов там, в скиту. — Это вот ты в мешок сунул.
Петька покраснел так, как не краснел никогда.
— Катя! Ты должна меня понять, — запинаясь, начал он. — Это не наш секрет…
Катя внимательно выслушала всё, что он сбивчиво говорил ей и про ценность находок, и про одиночество Антипы, и про опасность со стороны барахольщиков, и про совершенно справедливые опасения старого егеря. Девочка машинально перебирала ягоды, рассыпанные на одеяле.
— Знаешь, — сказала она, подумав, — ты отдай Антипе Андреичу книжку эту. Скажи, мы случайно унесли. Пусть он нас за воров не считает. И ты, Петя, на него не обижайся. Это ведь его родной дом, скит-то. Хочет — пустит туда, а хочет — не пустит… А знаешь, почему наше болото не замерзает? Там ключи горячие. Я в этой книжке прочла. И ещё: как эти ключи начинают сильно бить, так во всей окрестности неурожай. В этой книжке за сто пятьдесят лет наблюдения записаны…
— Видишь — сказал Петька. — Это ж научные сведения! Им цены нет! А он их прячет.
- Нет, — сказала Катя. — Силой ничего брать нельзя.
Глава двадцатая
КАЛЁНАЯ СТРЕЛА
— Ты на меня не серчай! — говорил Антипа. — Я от людей добра-то немного видел, всё больше зло. И никаких у меня обязанностей к людям не имеется.
Они сидели на поваленной осине. Петька только что отдал старику книгу, и тот говорил растерянно, словно убеждал самого себя.
— Сам посуди. Все мои прадеды двести лет в болоте от людей прятались. А ведь не воры, не разбойники! Одного только хотели — воли. А их за это в тюрьмы и в рудники, и в Сибирь! А эти вот пришли, поджигатели-то! Стариков, детишек невинных пожгли. Это как?
— Это фашисты! Понимаете, фашисты! Они не люди! По ним нельзя о людях судить!
— Те фашисты, эти царисты, а то и вовсе пятые-десятые… Все одинаковые!
— Неправда! Неправда! — доказывал Петька. — А дед Клава? Он детей всю войну прятал, жизнью рисковал!
— Пошли! — сказал охотник. — Сам-то ты небось меня рогатиной встретил. А барахольщиков-то чуток не пострелял? А?
— Так ведь это не со зла, а в защиту. А в скиту вообще, я думал, волки забежали…
— Пойдем! Нам ещё двадцать третий участок надо посмотреть. Что-то вчера там двое городских шныряли, не учинили бы беды какой!
Старик оттолкнулся палками и покатил под гору. Петька за ним.
Он бежал легко и сильно, выбрасывая вперёд палки, дышалось свободно, хвойный лесной запах бодрил.
— Замотал ты меня! — закричал Антипа. — Здоров ты на лыжах ходить. Становись первым, я отдохну.
Они поменялись местами. Теперь Петька шёл первым, а старый егерь бежал позади.
— Что, не любишь, когда на пятки наступают? — смеялся он. — А всё ж удивил ты меня с этой книгой! — прибавил он вдруг. — То вон как дрожал, а тут отдал! Удивительно…
— Ничего удивительного! — повернулся к нему Петька. — Это ж ваше!
— Да уж я и то гляжу, — примирительно сказал Антипа. — Хороший ты парень, Пётра. Я к тебе привык, знаешь…
Но в этот момент Петька ткнулся в какую-то проволоку грудью. Она сорвалась, резанула его по горлу. И в ту же секунду что-то свистнуло над головой мальчика. Падая, он услышал, как охнул Антипа. Когда Столбов вскочил, он увидел, что старик лежит навзничь. А из груди у него торчит, Петька не сразу понял что… Стрела? Что тут, индейцы? Большущая стрела, толщиной в два пальца с наконечником в мужскую ладонь, пробила ватник старика и глубоко вошла в грудь.
