Леонид Фролов - Полежаевские мужички
— Я и не вышатываю вовсе… Я и не держался за них. — Из-за угла, посапывая, выбрался Тишка. — Они сами трещат.
— Ну конечно, сами, — язвительно протянула бабушка. — А чего за спиной прячешь?
— Это не вам, — сказал испуганно Тишка. — Это ему, — и кивнул на Сережку.
— Знаю, что мне от тебя ничего не отколется… Ну, а ему-то чего принес? Конфетки, поди?
— Конфетки, — пораженно признался Тишка. — А вы как узнали? Я ведь вам не показывал.
— Я вашу породу знаю, — сказала бабушка. — То ругаетесь, а то дня друг без дружки прожить не можете… Чего? Задабривать пришел? Так он ведь и без конфеток у нас задобренный, для милого дружка последнюю рубаху отдаст.
Тишка смущенно топтался на месте.
— Ну, чего мнешься? — спросила бабушка. — Наверно, больше и дразниться не будешь?
— Не-е, — вздохнул Тишка, — не буду. — И неожиданно для Сережки признался: — За велосипед и я бы коров доил.
— Да ну? — изумилась притворно бабушка и вдруг кинулась к изгороди, где у нее на колу сушилось ведерко. — Так вот он, подойник-то, забирай да пошли на ферму.
Тишка неуверенно повесил подойник на руку.
КЛЮЧИ
Заведующего клубом на пять дней вызвали в Березовку.
Вовка по этому поводу устал давать объяснения. Кому надо и не надо, все останавливали его и спрашивали:
— Вовка, куда это запропастился твой квартирант?
— Геннадий Иванович будет в субботу, — отвечал Вовка сдержанно. — У него методический семинар в районе.
— Ну, хоть бы ты клуб открыл…
Вовка беспомощно. пожимал плечами: и рад бы, товарищи, — не могу. И побыстрее смывался с глаз просителей, а то начнут еще удивляться, почему это Геннадий Иванович не оставил Вовке ключи. Ни в бильярд не поиграешь теперь, ни волейбольного мяча не достанешь — слоняйся вечерами без дела. Ох, не приведи никому держать в квартирантах нужного человека!
Конечно, во всем этом есть и свои преимущества. Так бы Вовку и не замечал никто, а тут всякий пытается его приветить. Все знают: Вовка у Геннадия Ивановича правая рука, внештатный комендант и распорядитель.
Случалось и Вовке характер свой проявить. Заиграются механизаторы в волейбол да со зла, с неудачи — потеряют подачу или пас плохо передадут — и поднимут мяч ногой так, что он свечой в небо взмывает. Вовка — тут как тут: мяч в охапку — и в клуб. Не нарушай правила! Геннадий Иванович сам-то и не увидел бы, а от Вовки не скрыть ничего. Геннадий Иванович в таких случаях всегда Вовку поддержит, и как бы его механизаторы ни упрашивали, мяча обратно не даст. От этого Вовкин авторитет только рос. Бывало, схватит он мяч, игроки и начинают оправдываться:
— Вовка, да не нарочно же, нога подвернулась! Ты же сам видел, что я упал.
Вовка более милостив, чем Геннадий Иванович. Его за это и уважали. С отъездом Геннадия Ивановича спрос на Вовку удвоился. Как же, думают, заместитель остался. И Вовка разважничался. Будь у него ключи в кармане, он бы свою власть показал! И все же не давала ему покоя задача: отчего Геннадий Иванович не оставил ему ключей? Забыл, наверное; другого объяснения тут не найти.
Вечером, когда молодежь собралась у волейбольной площадки, Вовка так и объявил всем:
— Геннадий Иванович по забывчивости увез ключи с собой. Звонил вчера по телефону, передавал извинения.
— Он бы лучше ключи передал, а не извинения, — сказал Толик Неганов.
Вовка на секунду смутился, но нашел выход из положения:
— По телефону пока ключи передавать не научились. Вот, может, вы, будущий великий физик, изобретете такое устройство, что будем передавать на расстояние не только слова, но все, что вздумается.
Кругом засмеялись:
— Ну отбрил! Вот это заместитель у Геннадия Ивановича!
Мало-помалу люди стали расходиться. Осталась одна мелюзга, которую все равно в волейбол играть не пустили бы и которой уже весело оттого, что она вместе.
— Нет, это невозможно, — сказал Алик Макаров, поудобнее усаживаясь на клубном крыльце. Брючки у него отутюженные — стрелками обрезаться можно. И рубашка белая, свежепроглаженная. — Второй день клуб на замке. Культурно и отдохнуть нельзя.
«Ну гусак», — подумал Вовка про Алика. В Полежаеве ребята не привыкли следить за собой: в чем вырвались из дому, в том и ладно. Только бы мамка не остановила да не придумала какое-нибудь задание: картошку окучивать, дрова колоть, воду носить, корове пойло готовить…
Алик осенью пойдет в седьмой класс. Но замашки у него, как у взрослого, и Вовка немного робел перед ним. Со всеми ребятами у Вовки просто, вон даже Толика Неганова высмеял, студента, а с Аликом его сковывала непонятная немота.
Алик достал из кармана расческу, пригладил рыжие волосы.
— Ну что же это такое? — сказал он значительно. — Мы для клуба или клуб для нас?
Ребята слушали его почтительно, не возражали.
— Нет, товарищи, так нельзя. У нас в Улумбеке на каждой улице был клуб, и в любой заходи, каждый открыт. А здесь один клуб и тот на замке. Как вы только живете?
Крыльцо было обшито тесом, как веранда, но окно вделано одностворчатое, узкое, свету через него проникало мало, и из углов всегда напирал полумрак. А уж теперь, вечером-то, было совсем не разглядеть лиц. И все же ребята, стесняясь встречаться с Аликом взглядами, понурились. Вовка скреб босой ногой половицу и не смел выскочить из крыльца, хотя выслушивать упреки ему не хотелось. Он выжидал, когда Алик закончит и когда незамеченным можно будет выскользнуть за угол и убежать.
— Володя, — сказал Алик вежливо, — у меня есть к тебе конфиденциальный разговор.
Ребята переглянулись при незнакомом слове, и Алик, чтобы не интриговать их, разъяснил:
— Как говорят у нас в Улумбеке, разговор т-т-т.
Ну, так говорили и в Полежаеве. Ребята свободно вздохнули.
Алик поднялся, ботиночки на его ногах скрипнули. (Господи, даже Толик Неганов ходил по Полежаеву в кедах!)
Они зашли за угол, и Алик, размахивая руками, горячим полушепотом заявил:
— Я не хотел говорить об этом при всех, чтобы не унижать твоего человеческого достоинства. Надеюсь, ты меня понимаешь?
Вовка насторожился. Такое начало ничего хорошего не сулило.
Алик оглянулся, не подслушивает ли кто-нибудь из ребят, и, успокоившись, приступил к делу.
— А если Геннадий Иванович уедет на месяц? — спросил он зловещим шепотом.
— Не уедет, — несмело возразил Вовка.
— А если уедет? Отпуск, женитьба, похороны — миллион причин.
Тут Вовка сдался. Одна из этих причин — он знал — наверняка может осуществиться: не зря же агроном Шура Лешукова сегодня тоже отправилась в Березовку, хотя ее ни на какие семинары не приглашали.
— Ты отдаешь себе в этом отчет? — вел наступление Алик, догадываясь, видно, что Вовка задумался неспроста.
— Отдаю, — согласился Вовка.
И Алик неожиданно сделал резкий выпад против него:
— А почему он не оставляет тебе ключей?.. Нет, я не стал при всех, я тебя один на один спрашиваю… Он что, не доверяет тебе?
Вовка опустил голову.
У него и у самого возникали такие вопросы, только он отгонял их подальше. А теперь не отгонишь.
Конечно, чего о доверии теперь толковать, когда Вовка первым Геннадию Ивановичу и не доверился. Уж как тогда Геннадий Иванович выпытывал у него: «Вовка, ты не видел, кто негановский фонарик подобрал? Ты же в судьях сидел, должен был заметить, как Толик выронил «жучок» на площадке…» А у Вовки и глаза от стыда не лопались, таращился на Геннадия Ивановича, как баран на новые ворота: «Этого еще не хватало, чтобы я за ним, фон-бароном, следил!»
Потом-то, конечно, пришлось открыться во всем своему квартиранту. Да ведь говорят, дорога ложка к обеду… Вовремя не признался — доверие потерял. Обижаться не на кого. Сам виноват.
— Ты ли ему не помогал, — зудил Алик на ухо. — Ничего не понимаю! Да я бы на твоем месте…
От учительских выговоров Вовка так не страдал, родительские упреки выслушивал вообще вполуха, а тут совсем сник.
— Да он, наверное, и в самом деле забыл, с собой увез, — проговорил он подавленно.
Но Алик трезво остановил его:
— По телефону, конечно, ключа не передать, в этом ты, к сожалению, прав. Но ведь Паша-почтовоз каждый день ездит в Березовку. Захотел бы Геннадий Иванович, мог с ним послать.
Тут уж все козыри оказались у Вовки выбиты. Не возразишь. И он захлопал себя по ногам, будто бы комары кусают, а сам не знал, что и сказать в ответ.
— Ну ладно, ты над этим подумай, — посоветовал Алик. — Конечно, можно бы и не говорить ничего, но я не в силах терпеть, когда человек заблуждается в чем-то. Извини меня, пожалуйста.
— Да ну, что ты! — стушевался Вовка. — Чего извиняться-то, это ты меня извини.
