Сергей Баруздин - Повести и рассказы
Всю ночь ворочался Сенька с боку на бок. Ну, не всю, а полночи наверняка. На луну смотрел раз десять. Она прямо над средним окошком светила. С правой стороны наполовину отрезана, как яблоко какое ножом отхватили. На стене фотографии рассматривал. Хоть темно, а все равно видно. Он их все наперечет знал. Наверху бабушка с дедушкой. Настоящего дедушки Сенька никогда не видел, а только на фотографии этой. На ней и бабушка и дедушка еще молодые совсем — на стариков не похожие. Рядом с ними Митя на двух карточках: маленький, голый, попкой кверху, и в армии. В форме он красивый был. Пограничник! А еще есть — отец на войне. Около танка стоит, а голова перевязана. Ранен был. Потом — мать. Девочкой, когда в школе училась. Школа раньше далеко была. Ребята и учились и жили там. Мать, говорят, занималась хорошо! За это ее и сфотографировали. С отцом они в школе познакомились. Он из другой деревни ходил. Ниже всего карточка, где они как раз поженились. И Сенькина карточка — тут же рядом. Правда, нехорошая. Он плохо на снимках получается. Как испуганный! По соседству от Сеньки отцовы братья-близнецы. Оба они погибли. На войне. И материна сестра тоже погибла. В Германии где-то. Угнали ее туда фашисты. А на карточке она девочка совсем, классе в третьем, видно. Над самой Сенькиной головой — грамоты. Одна отцовская — военная. Там все города написаны и реки заграничные, где он побывал. А вторая — Митина — из совхоза. За работу на уборке. Отцу тоже давали такие. Но их очень много, и он не повесил…
Сенька опять повернулся, теперь — на спину. Все, что на стенке, он наизусть знает, а вот не на стенке…
Свет луны падал на Сенькино одеяло и на занавеску, за которой спали отец и мать. Занавеска еле заметно колыхалась, лунные полосы дрожали на ней и вдруг начали как-то странно прыгать. Почему? Да ведь это Сенька сам задел ногами занавеску — вот они и запрыгали. Сенька посмотрел на пол, где тоже лежали лунные полосы, — они не двигались, будто уснули. И Митя давно спал: во сне он всегда посапывает и иногда кашляет. Это от папирос.
Спать вовсе не хотелось. Когда думаешь о чем-нибудь, то заснуть трудно. Сенька даже закрыл глаза, а все равно не спится. Можно долго лежать с закрытыми глазами и не спать. И Сенька лежал. Сквозь закрытые глаза он видел, как светила половинка луны, и вот эта половинка начала расплываться и куда-то катиться. Куда же она катится? Прямо мимо дома и в сад!
Сенька побежал за луной в сад, но что это? Это уже не луна, а просто деревья, и на них висят блестящие от росы яблоки. Они освещены солнцем. Значит, сейчас уже не ночь, а утро.
«Хорошо, что утро», — подумал Сенька и подбежал к яблоням.
Вдруг появилась мать, и Сенька ясно услышал ее голос:
«Ой, пропадут наши яблочки! Надо скорей продавать».
«Рубль пяток! Рубль пяток!» — слышит Сенька, но это уже не мать.
Ба! Да это сами яблоки наперебой галдят:
«Рубль пяток! Рубль пяток!»
А на соседней яблоне тоже какой-то шум.
Сенька прислушивается.
«Нет! — кричат яблоки. — Тридцать копеек пара! Тридцать — пара!»
А одно, самое крупное, убежденно повторяет:
«Пятнадцать не двадцать! А двадцать не пятнадцать!»
Сенька в испуге бежит из сада, и под ногами у него путаются огурцы и помидоры.
«Рубль штука! — кричат огурцы. — Мы весенние!»
«А мы полезные! А мы полезные! — спорят помидоры. — Мы дороже!»
Отбрасывая ногами огурцы, Сенька мчится к калитке, но чувствует, что глаза у него начинают слезиться от запаха лука. Лук растопыривает свои перья и кричит:
«Гривенник пучок! Гривенник пучок!»
«А я — двугривенный! А я — двугривенный! — подпрыгивает пучок редиски. — Сладенькая!»
На улице Сенька переводит дух. Что это? Неужели такое бывает? Нет, лучше пойти на речку и искупаться. Жарко сегодня. И душно.
Он выходит в поле, сплошь усеянное ромашками и васильками.
Сенька удивляется: «Никогда не видел так много цветов». Он присматривается. Да это и не цветы вовсе, а готовые букеты. Ромашки — отдельно. Васильки — отдельно. Поле начинает волноваться. Уж не к буре ли! Нет, это букеты пускаются в пляс. Они поют, шепчут:
«Гривенник букет! Гривенник букет! Гривенник букет!»
Сенька выходит на тропинку. Вот и знакомый мосток. И здесь стоит невообразимый шум и гам.
«Гривенник! Гривенник! Пятиалтынный пара!» — пищат незабудки.
«Полтинник стакан! Полтинник! Только полтинник!» — шелестят в рощице кусты малины.
Прямо на мосток под ноги Сеньке выходит целая армия грибов. Они топают, как солдаты, кричат хором:
«Только белые! Рубль! Только белые! Рубль!»
И даже из Гремянки высунули свои морды окуни и, тяжело дыша, пыхтят:
«Рубль десяток! Рубль десяток!»
Сеньке становится очень скучно. Он уже не может и не хочет бежать, ему лень двигаться, ноги его не слушаются. Наконец он делает шаг, еще шаг, еще… А вокруг него и лес, и поле, и трава, и песок, и воздух, и речка, и солнце — все шумят о деньгах. И вдруг оказывается, что это уже вовсе не лес, и не поле, и не песок, и не воздух, и не речка, и не солнце, а замусоленные, помятые рубли, и блестящие полтинники, и двугривенные, и пятиалтынные, и гривенники.
«Скучно, — думает Сенька. — Скучно…»
Он возвращается домой, с трудом входит в комнату и вдруг видит горящую лампадку. Сенька удивляется. Ведь икону давно сняли! И в это же время Катькина голова высовывается из иконы и, тряся бородой, произносит:
«Не по Сеньке шапка! Не по Сеньке шапка!»
Сенька хочет отвернуться. Хочет сорвать шапку. Нет шапки!
Он кричит…
Мать подбежала к Сенькиной постели.
— Что с тобой, сынок? Приснилось что-нибудь дурное? Ложись! Ложись спокойненько! — сказала она, укладывая Сеньку под одеяло.
— Вовсе и не приснилось. Я не сплю совсем! — пробормотал Сенька. — На самом деле это…
7
Мать, как всегда, поднялась рано, накормила мужа и старшего сына, а Сеньку не стала будить. Пусть поспит! Намотался вчера! Да и вечером опять в город.
Пока Сенька спал, она успела собрать последние помидоры, нарыть картошки, а заодно и найти на земле десятка два яблок, оставшихся после бури. Яблоки уже с червоточинкой, и мать решила поставить их на стол. «Верно Коля говорил: для своих-то и забываю».
Проснулся Сенька около восьми. Стал мучительно вспоминать что-то. Вспомнил: Катька в иконе. Посмотрел в угол. Иконы нет. И Катьки тоже. Значит, все это — сон. Впрочем, Катька была. И ее опять надо пасти.
Погода хмурилась. Небо в серой дымке, в воздухе — мелкая дождевая пыль.
— Может, не ходить сегодня с Катькой? — заикнулся Сенька.
— Да ты не сиди с ней, сынок, — посоветовала мать. — Отведи к речке, привяжи и возвращайся! А после сходишь…
«И то ладно! — подумал Сенька. — Хоть бы стащил ее кто!»
Мать словно догадалась:
— Вот только бы не украли!
— А кому она нужна! — с сожалением сказал Сенька.
Он пошел в хлев, надел на Катьку ошейник, привязал веревку:
— Пошли, что ли!
Улица пуста. В такую погоду ребята сидели дома. Взрослые работали.
Услышал Сенька и шум отцовского трактора. На крытом току трещала молотилка. Где-то работал движок.
Сенька пересек улицу и вышел на полевую дорогу. Справа на капустном поле стояла грузовая машина, маячили фигуры женщин.
Когда подошел ближе, увидел среди женщин и свою учительницу.
Сенька поздоровался с Лидией Викторовной, спросил:
— Тоже работаете?
— А как же! — ответила Лидия Викторовна. — Самая горячая пора. Хочешь — помогай!
— Лидочка у нас молодец. Доброволка! — похвалила учительницу одна из женщин.
Женщины срезали раннюю капусту. Даже шофер не сидел без дела — подтаскивал тяжелые корзины к машине.
— Вот только козу отведу, — сказал Сенька.
— А пусть твоя Катька капустой полакомится, — предложила учительница. — Привязывай ее здесь. Смотри, листьев-то сколько!
Сенька обрадовался:
— И верно!
Он привязал Катьку на краю поля, где уже сняли капусту, а сам подошел к Лидии Викторовне.
— На! Нож возьми! — крикнул ему шофер, бросив к ногам Сеньки большой ножик. — С возвратом!
Катька с жадностью набросилась на капустные листья. Она моталась по полю, словно ее вот-вот могут лишить такого счастья.
Но Катьку никто не гнал, и она, быстро наевшись, улеглась в полной растерянности между грядками, вяло обнюхивая торчащую перед ней кочерыжку.
А Сенька тем временем вовсю разделывался с кочанами. Срезав два кочана, он не складывал их, как все, в корзинку, а бегом относил к машине и клал прямо в кузов.
— Так-то быстрее! Новый метод! — пошутил шофер.
Повеял ветерок. Небо посветлело, и вскоре сквозь дымку облаков выглянуло мутное солнце. На поле запахло зеленым капустным листом. Закружились над капустой белые бабочки. Сенькина одежда стала просыхать — он один был без сапог и промок с первых же минут работы.
