Мария Парр - Тоня Глиммердал

— Теперь тебе пора домой, я думаю, — говорит великанша. — Кошку я буду кормить сама.

— Не-е-ет!

Тоня ударила себя в грудь, но великанша лишь криво улыбнулась.

— Будет по-моему, — сказала она и кивнула в сторону флагштока и привязанной к нему собаки.

Тоня сглотнула и забрала с табуретки свою кепку.

— Я еще вернусь, — пообещала она спокойно — насколько хватило сил.

Иногда довольно противно быть ребенком. Просто Тоня этого раньше не чувствовала. В Глиммердале с ней обычно обращаются как со взрослой. Ее мнение учитывают, и у людей нет от нее тайн, о которых ей не положено знать. Так Тоня думала, во всяком случае.

Но в тот день мир перевернулся с ног на голову. Тоня вдруг узнала нечто такое, что знали все кругом, но держали от нее в секрете. Лучший друг Тони, ее родные папа и мама, ее собственные бабушка и дедушка, уж не считая остальных, — никто не удосужился рассказать ей это. Салли — и та была в курсе. Но даже Салли, которая пробалтывается обо всем в три секунды, не выдала Тоне этой большой и важной тайны.

И вот как Тоня обо всем узнала.

Чинно спустившись с крыльца и обойдя как можно дальше собаку, Тоня Глиммердал припустила бегом с такой скоростью, с какой она никогда еще не бегала, и домчалась до моста в тот самый момент, когда папа с Салли заруливали к ней на двор.

— Папа, там одна тетка заняла дом Гунвальда и не уходит! И у нее собака, и она…

Папа как раз помогал Салли выйти из машины.

— Что ты сказала? — спросила она взволнованно и сжала папин локоть так, что он скривился от боли.

И запыхавшаяся Тоня стала рассказывать про даму огромного роста с нечесаными волосами и черными глазами, а папа тем временем поднимал по ступенькам Салли и ее сумки.

— Папа, и она знает тебя! — выкрикнула Тоня напоследок.

— Правда? — удивился папа и посмотрел на дорогу к хутору Гунвальда.

Он стоял, смотрел и задумчиво дергал себя за бороду, но вдруг резко перестал. И впервые в жизни Тоня стала свидетелем того, как папа на короткое время утратил свою всегдашнюю невозмутимость.

— Это же никак не может быть Хейди? — спросил он Салли.

— Хейди? — воскликнула Салли недоверчиво.

Тоня оцепенела, превратившись в живой вопросительный знак, а Салли накинулась на свою авоську, перерывая ее содержимое в поисках пузырька с новым лекарством.

— Хейди? — приговаривала она. — Неужели Хейди? Через столько лет? Великий боже!

— Хейди? — переспросила Тоня. — Как в книжке?

Внезапно папа засуетился и заторопился, Тоня никогда не видела его таким спешащим. Ей пришлось семенить вприпрыжку всю дорогу вверх по горке-к-Гунвальду, чтобы не отстать от папы.

— Па-па!

Но во дворе перед домом Тоня все-таки отстала, потому что папа пошел напрямик, а Тоне еще надо было обойти эту злосчастную собаку, которая так и торчала у флагштока и скалилась оттуда.

К тому времени, когда она поднялась на крыльцо, папа уже успел постучать в дверь, а великанская тетка — открыть ее. Они долго молчали, глядя друг на друга. Потом папа прокашлялся.

— Ну ты и вымахала, — сказал он.

Великанша забылась, и лицо ее расплылось в улыбке. Но спустя секунду улыбка стерлась.

— Папа? — окликнула его Тоня из-за спины.

Она ничегошеньки не понимает. Папа взял ее за плечи и поставил перед собой.

— Вы, как я понял, уже успели повстречаться. Это Тоня, моя дочь, — гордо представил он.

А потом кивнул на великаншу в дверях.

— Тоня, а это Хейди…

Папа легонько сжал ей затылок — и закончил:

— …дочка Гунвальда.

Что? Нет!!! Тоня переводит взгляд с папы на тетку в дверях и обратно. За их спинами лает собака.

— У Гунвальда нет дочки.

В голосе Тони нет ни тени сомнения, хотя она и видит, что эта Хейди словно появилась на свет из носища Гунвальда.

— Нет у него никакой дочки, — снова повторила она.

Хейди холодно взглянула на Тоню.

— Верно, нет, — буркнула.

Потом кивнула папе.

— Рада видеть тебя в добром здравии, Сигурд, — сказала она. — Но я сама тут разберусь.

И хлопнула дверью.

Нелегко далась папе обратная дорога. Пока они спустились вниз по горке-к-Гунвальду, сели в машину и доехали домой, Тоня рассвирепела по-настоящему. Что это за выдумки такие?

— В юности, — осторожно начал папа издалека, — у Гунвальда несколько месяцев был роман с немецкой девушкой. Они встретились на каком-то конкурсе скрипачей в Германии.

— С Анной Циммерман? — уточнила Тоня.

Папа удивился.

— Да, с Анной Циммерман. Но довольно быстро всё между ними кончилось, как я слышал. Через несколько месяцев Анна Циммерман исчезла и появилась в Глиммердале только четыре года спустя. Она приехала с четырехлетней девочкой по имени Хейди.

Тоня таращится с открытым ртом.

— Гунвальд не знал, что у него есть дочь, пока не увидел ее на крыльце своего дома. Анна Циммерман провела в Глиммердале несколько дней. А потом оставила девочку Гунвальду и уехала.

Папа мнет бороду и качает головой.

— Началась паника, конечно. Никто не понимал, как Гунвальд с этим справится. Гунвальд всегда жил только собой, а тут ему вдруг надо заботиться о малышке.

— Но как же… — не понимает Тоня.

— Анна Циммерман была известной скрипачкой. Она концертировала по всему миру. И считала, наверно, что Хейди лучше будет у Гунвальда.

— И Хейди жила в Глиммердале? Жила у Гунвальда?

Тоня потрясена. Папа кивает.

— Да. Она выросла здесь. В детстве мы дня друг без друга не проводили, играли вместе. Носились по горам. Хейди учила меня и братьев всему на свете.

Папа почти никогда не говорит так много сразу. Можно подумать, где-то открыли потайной шлюз.

— Анна Циммерман иногда приезжала в гости. Она была настоящая дама, красивая. Хейди она называла Адельгейд, как ее, видно, и звали по-настоящему, разговаривала с ней по-немецки и заваливала ее дорогой одеждой. А нам с братьями всегда дарила заграничный шоколад. Как-то Анна привезла Хейди скрипочку. А в следующий раз другую, побольше. Но она никогда не гостила долго. А стоило ей уехать, Хейди сваливала в кучу дорогие наряды и одевалась в свои обычные одежки. Но скрипки шли в дело. Хейди с Гунвальдом играли на пару. И она брала в городе уроки и делала большие успехи.

— Но… — снова говорит Тоня.

В голове у нее не помещается, почему Гунвальд никогда ей об этом не рассказывал.

— А когда Хейди исполнилось двенадцать, Анна Циммерман приехала и увезла ее.

— Что?!

Папа кивает.

— С того дня прошло почти тридцать лет, и всё это время Хейди никто не видел. Говорили, что она стала скрипачкой и что известна в Германии не меньше своей матери. Но я не знаю, правда ли это.

Тоня стоит, опустив руки по швам, и у нее нет сил ни стоять, ни сесть.

— Что сказал на это Гунвальд? — наконец спрашивает она.

Папа меняется в лице.

— Гунвальд не сказал ничего. Он сорвал со стены все фотографии Хейди, устроил в саду большой костер из ее одежды и…

Папа умолкает.

— Дальше, — командует Тоня. В глазах у нее слезы.

— Тоня, мне было всего десять лет, я плохо помню, — мямлит папа. — Но я долго злился на Гунвальда из-за этого костра.

Когда они наконец доехали до дома и вышли из машины, Чайка-Гейр с воплями спикировал папе на плечо. В хлеву заблеяли овцы, им скоро рожать. Всё было как всегда — и всё не так, как раньше.

— Почему мне никто этого не рассказал?!

Тоня вне себя. Она тут, значит, дружит с этим старым пнем, делится с ним всеми своими секретами, как положено закадычным друзьям, а этот мерзкий тип даже не намекнул, что у него где-то имеется дылда-дочь. И хоть бы кто другой рассказал!

Папа чешет в затылке и украдкой бросает на нее быстрый взгляд.

— С тех пор никто имени Хейди ни разу не упоминал. Гунвальд этого не выносит.

— Что значит — не выносит?

И папа рассказывает, как один из его младших братьев раз спросил, вернется ли Хейди. Так Гунвальд впал в ярость и запустил кухонным стулом в стену. И заявил, что пока он жив, он не желает слышать этого имени.

Тоня дрожит и хватает ртом воздух. Гунвальд. Она виделась с ним всю свою жизнь каждый день, она так любила его, что даже в сердце больно. И вдруг… Теперь она словно совсем его не знает.

— Знаешь, что сказала твоя мама, услышав историю о Хейди и Гунвальде? — спрашивает папа.

Тоня мотает головой.

— «Гунвальду надо опять полюбить кого-то», — сказала мама. Это она предложила позвать его тебе в крестные.

— Правда?

— Да. Гунвальд, конечно, не мечтал стать крестным орущей малютке, но в конце концов сдался и согласился. Правда, мама пустила в ход всю свою смекалку и обаяние.