Мария Мартиросова - Красные, желтые, синие (сборник)
Психологом Жанна Арташесовна стала совсем недавно, и что нужно делать «по всем правилам», пока точно не знала. Поэтому большую часть времени я слушала её рассказы о тбилисском детстве, помогала проверять толстые стопки с домашним заданием четвероклашек, пила чай с абрикосовым вареньем. Хоть Жанна Арташесовна и сама отлично говорила по-русски, но после седьмого урока уставала так, что силы оставались только на армянский язык. Поэтому мы договорились ползанятия общаться по-русски, а половину – по-армянски. А если что-то будет непонятно, спрашивать перевод.
Время от времени Жанна Арташесовна спохватывалась, вытаскивала новенькую общую тетрадь с «тэстами», обещая в следующий раз точно не забыть дома книжку с «трэнингами», и я начинала отвечать на вопросы, рисовать и т. д. Это было нужно для отчётности, если завуч или директор захотят проверить, чем мы тут занимаемся.
С местами учителей в Ереване было туго. Мама обращалась в районо, ходила по школам, искала работу даже за городом. Но, по словам тёти Норы, в Ереване и раньше просто так устроиться в городскую школу было проблемой, а сейчас, после землетрясения и наплыва бакинских беженцев, вообще немыслимо. Пришлось дяде Сурику пристраивать маму машинисткой в своём управлении. Правда, на маленькую зарплату… Но ведь мы жили не у чужих людей, тарелку супа с хлебом, крышу над головой имели бесплатные. Так что дай Бог здоровья дяде Сурику, чтобы он и дальше мог помогать родственникам жены.
Иногда бакинским беженцам выделяли гуманитарную помощь – коробки с американскими персиками в сиропе, зелёным горошком, французскими замороженными курами, мукой и каким-то странным белым жиром, похожим на маргарин.
Мы записывались в очередь почти ночью, запоминая тех, кто стоял перед нами, не теряя из виду стоящих за нами. Но без проблем получили свою коробку только в первый раз, когда очередь за гуманитаркой приехали снимать американские тележурналисты.
Потом, даже если мы оказывались в первой десятке, очередь до нас почему-то не доходила. Нас всё время оттесняли приезжавшие на машинах мужчины и женщины, молча загружавшие в багажники большие жёлтые коробки, исписанные по-английски чёрным фломастером. В конце концов мама устроила в коридоре скандал и пригрозила выглянувшему из кабинета усатому мужчине вызвать американское телевидение. После этого гуманитарки сразу хватило на всех. Стоящие перед нами бакинцы с виноватым видом выслушивали нескончаемую речь усатого об алчности шуртвац айер, вырывающих эти жалкие крохи изо рта ленинаканских и спитакских детей, торопливо расписывались в нескольких конторских книгах, ведомостях, хватали измятые коробки и уходили. Вечером, когда мы с мамой распаковали свою, она оказалась битком набита лишь кирпичиками странного белого жира.
Почти вся ереванская молодежь целыми днями пропадала на Театральной площади. Громкими криками поддерживала выступающих на митингах; потрясала транспарантами с требованиями возвращения «исконных земель»; прикидывала, какие из западных стран примут сторону Армении в «карабахском вопросе»; будто школьную игру «Зарницу», обсуждали ближайшие победоносные планы военных операций «против этих азеров». А в дни приезда американских или французских телевизионщиков учреждения и институты в Ереване почти вымирали. Пожилые вахтёры на расспросы опоздавших делали рукой плавный одобрительный жест в сторону Театральной площади:
– Все на дэмонстрации!
После митингов однокурсники Артура нередко собирались у нас. Погреться, выпить кофе, послушать музыку. Я разглядывала его гостей, подолгу сторожа их у лоджиевого окна, «нечаянно» сталкиваясь в прихожей, всматриваясь в силуэты за матовым дверным стеклом. Тётя Нора, срочно принарядившись, суетливо сновала по кухне, радостным шёпотом рассказывая маме о друзьях сына. Сплошь детях непростых и шат лав[32], о-о-очень хороших родителей. Например, Ашхен, умничка, красавица, тьфу-тьфу, не сглазить – дочка замминистра. Родители Вагана, годами не вылезающие из заграничных командировок, прислали Артуру на день рождения фирменные японские часы. Мушег приходится каким-то дальним родственником знаменитой армянской поэтессе. И все они так любят её сына! Тётя Нора густо уставляла маленький полированный столик чашечками, тарелочками, подносиками и, предварительно тихонько постучавшись в матовое стекло, вкатывала угощения в гремящую музыкой комнату.
Через несколько минут Артур заглядывал в гостиную к дяде Сурику, выпрашивал ключи от «жигулей» и исчезал. На прощание он обязательно, наклонившись, целовал мать в макушку, махал нам рукой. После того как хлопала дверь, тётя Нора выкатывала в кухню полированный столик и начинала ворчать, разглядывая почти нетронутые подносики с едой, раздражённо вытряхивала в мусорное ведро переполненную пепельницу. Возмущённо демонстрировала дяде Сурику единственный надкушенный пирожок, оттопыривала мизинец, изображая толщину Артуровой шеи:
– Тандзы кот![33]
В Ереване появлялось всё больше беженцев из Баку, мы нередко встречались со знакомыми бакинцами. А однажды я столкнулась на улице с Ервандом. Сначала, по школьной привычке, хотела сделать вид, что не замечаю его, но Ерванд бросился навстречу, радостно тряхнул за плечо:
– Барев!
Я осторожно ответила:
– Привет.
Ерванд засыпал меня вопросами: когда мы приехали, где живём, в какой школе я учусь, с кем из нашего бакинского класса переписываюсь, получила ли моя мама компенсацию за трёхмесячную вынужденную безработицу.
– Димка со своей маханей тоже тут, – сообщил мне Ерванд, – в одной гостинице с нами. Погосов к тётке в Ставрополь уехал: у неё там, представляешь, целый свой дом. Наша химичка в Москве, ждёт ответа из американского посольства; про биологичку ничего не слышала?
Если бы я не опаздывала в школу, мы, наверное, ещё долго говорили. Вспоминая Баку, учителей, прикидывая, кто где сейчас может быть. Ерванд заставил меня записать название своей гостиницы, номер комнаты и с сожалением отпустил в школу:
– Ладно, давай не пропадай. Родственники выгонят – к нам приходите. Нам, бакинцам, тут нужно вместе держаться. Один за всех, и все за одного!
9Каждый вечер энергичные и решительные позывные программы «Время» будто обещали честные и точные новости о положении в Баку. Вместо этого мы раз за разом слышали осторожное немногословное «Положение сложное, но ситуация под контролем»… Эти же слова то и дело мелькали в письмах Алиды, пересланных знакомыми через Москву, Ленинград, Краснодар, Ставрополь. Изредка заезжавший из Ноемберяна дядя Армен горько вздыхал:
– Да-а-а, под контролем!
Но мы не пропускали ни одного выпуска новостей, ни одной короткого репортажа из «Правды», затерявшегося где-то в середине газеты. Иначе пришлось бы поверить в те невольно услышанные у Армгипрозёма обрывки историй бакинских беженцев – о погромах, грабежах, убийствах, о дотошных членах националистической «Народной армии», легко «раскапывающих» происхождение любого азербайджанца.
Школа Ерванда находилась в нескольких автобусных остановках от моей, но иногда он специально делал крюк, чтобы передать привет от болеющего Димы Туманяна или всучить привезённую ещё из Баку пачку азербайджанского чая.
– Бери давай, – приказывал он. – Здесь ни в одном доме чашки человеческого чая не дождёшься. А лично я их кофе пить не могу, горькая бурда.
Мы проходили мимо Театральной площади под усиленные микрофонами крики митингующих: «Мы требуем уважать конституционное право армян Карабаха на самоопределение!», «Беспощадную кару и смертную казнь извергам Сумгаита!», «Волю армян Нагорного Карабаха сломить невозможно, их можно только уничтожить!», «Карабах – маяк для всего армянского народа!»
– Слушай, Ерванд, – однажды спросила я, – а ты когда-нибудь в Карабахе бывал?
Ерванд отрицательно покачал головой:
– Не, мы из Баку только один раз, в позапрошлом году, в Кисловодск ездили.
– А я думала, ты каждое лето в Армении бываешь, – удивилась я, – по-армянски говорил, и вообще.
Ерванд усмехнулся:
– Э-э-э! В Арменикенде[34] кто армянский мат не знал? Даже маленькие дети знали!
– И я не была в Карабахе. И моя мама не была, и папа, и Алида. И бабушка с дедушкой. А они говорят: «Маяк всего народа…»
– Говорят, да! – махнул рукой Ерванд. – Там говорили, здесь говорят… Мы тоже с пацанами, когда на переменах дымили, говорили. И тёте Тамаре за Димку ещё в Баку обещали азеров порезать…
– Ты их тут видел? – перебила я Ерванда. – Я про них спрашиваю, а мне все доказывают, что азербайджанцев тут никто и пальцем не трогал. Говорят, они сами собрались и уехали, добровольно.
– Ага, – «согласился» Ерванд, – «пальцем не трогали», «сами уехали»! Ещё скажи, с оркестром и цветами на вокзале проводили!.. Я тут их ещё застал. На окраине один азербайджанский дом оставался, с побитыми стеклами, исписанными стенами. Папа, мама, пять дочек и пацан, мой ровесник. Я специально один пришёл. Как только его ни задирал, и по папе, и по маме «трогал»! Ещё и не ударил, а он уже руками закрывается.
