Давай поедем в Уналашку - Анна Красильщик
Подозреваемый № 1: Йохан Янсен, Нидерланды.
Его фотографии я уже видел на выставке. В «Википедии» была статья о нем – правда, на английском. Родился в 1956 году в городе Энсхеде. Воспитывался мамой, так как отец не известен. Поступил в Утрехтский университет на факультет физики и астрономии, но так его и не закончил. Начал снимать в конце семидесятых, быстро стал известным фотографом и по заданию журнала «Лайф» объездил весь мир.
Я нашел в интернете фотографию Йохана Янсена и попробовал сравнить с бабушкиным фотографом. Первый был скорее толстый, второй – скорее худой. Первый – рыжеватый, второй – черноволосый. Но ведь фотография черно-белая… Чертики-бортики, какой же я идиот! Татуировка! Я схватил лупу и поднес к изображению: на руке у фотографа было написано: “Together we stand, divided we fall”. Вместе мы держимся, по отдельности – падаем. Что за ерунда? Ладно, это сейчас не важно. Нужно найти фотографию, где будет хорошо видна правая рука Йохана Янсена. Вот. Сидит в каком-то кафе за столиком, пьет пиво. На руке ничего нет.
Я вычеркнул Янсена из списка, взял на кухне большое зеленое яблоко и включил на ютьюбе мультик. В тот день мама спала так долго, что, когда она наконец проснулась, я по-настоящему умирал от голода, перед глазами у меня мелькал блюющий радугой гном, а в ушах звучал хохот безумного старика Макгакета.
После завтрака мама в третий раз сварила себе кофе и зависла в телефоне, а я вспомнил о задании, которое нам дал Макс, и пошел в свою комнату за мыльницей. Вернувшись, я сообщил ей, что нам задали снять портрет любимого человека.
– А мой любимый человек – это ты.
– Только не сейчас. Я плохо выгляжу. Давай попозже, когда я обрету человеческий облик.
– Макс сказал, что лучше всего снимать, когда человек тебя не видит.
– Но я тебя вижу очень хорошо.
– А я воспользуюсь моментом и незаметно тебя сфоткаю.
– Можно я хотя бы сниму этот ужасный халат?
– Макс сказал, что лучше всего снимать человека в домашней обстановке и когда он расслаблен.
– А больше он ничего не сказал?
– Еще он сказал… – и тут я воспользовался моментом и щелкнул фотоаппаратом.
Мама сразу смутилась и откинула назад волосы.
– Ты красивая, даже когда непричесанная. Ты вообще самая красивая на свете.
– Морковкин, ты невероятно милый, но все-таки я предпочла бы причесаться. – Она подошла к окну и посмотрела вниз, а я щелкнул еще раз. – Смотри, там снег пошел. Я тоже выглянул в окно и увидел, что черно-коричневое море застыло и стало белым.
– Вот и опять скоро Новый год, – тихо сказала мама.
– Ура! – завопил я. – А мы сможем отпраздновать его вместе с папой? И с бабушкой, и с Девицей. И с Кошкой. Сможем?
– Морковкин, подумай сам: ты счастливый человек, потому что у тебя может быть не один Новый год, а два. Как минимум.
– Как это?
– Один со мной и с Кошкой. Другой со мной и с бабушкой. А третий – с папой.
– И с Девицей? – уточнил я.
– И с Девицей, – вздохнула мама.
– Ты скучаешь по папе?
– Иногда. Но уже не так, как раньше.
– А он по тебе?
– Это лучше у него спросить, хотя, по-моему, он доволен жизнью. Иногда мне вообще кажется, что он считает ошибкой наши с ним отношения.
– И меня?
– Нет, Морковкин, тебя он очень любит. Уж поверь мне.
– Я бы так хотел, чтобы вы дружили. И с Девицей тоже. Она правда классная. И ты классная. И папа. И все вы любите меня.
– Морковкин, в моем возрасте уже не заводят новых друзей.
Я подумал о Крысозайце, но на всякий случай решил не напоминать о нем. Вместо этого я сказал ей, что она еще не очень старая.
– Спасибо, это приятно слышать. – Мама допила кофе, поставила чашку в раковину и потянулась, а я еще раз нажал на кнопку фотоаппарата.
– Морковкин, ну прекрати! Я же не фотомодель.
– А я, что ли, фотомодель? Меня ты вообще сразу после рождения сфотографировала. И, между прочим, даже разрешения не спросила.
– Тоже верно, – признала она и уткнулась носом мне в макушку.
В такие моменты мне кажется, что я люблю маму так сильно, что эта любовь переливается через край. Как из бочки. Или до луны и обратно, как в книжке про зайцев, которую мы читали, когда я был маленьким. Бабушку почему-то тревожит, что мы так сильно друг друга любим. Например, мама любит меня зацеловывать. Но бабушка говорит, что это а) негигиенично, а б) что я мужчина, а мужчину нельзя зацеловывать. Может, она случайно зацеловала дедушку до смерти, а потом уничтожила его останки?
– Марика, ты растишь маменькиного сыночка, – говорит бабушка.
– Он и есть мой сыночек, – отвечает мама.
– Он никогда не женится, – парирует бабушка.
– И слава богу, – начинает злиться мама.
– Подумай, каково ему будет в жизни? Он слишком нежный и плачет, как девочка.
– Это гендерные стереотипы. Мужчина может плакать так же, как и женщина.
Что такое гендерный стереотип, я не знаю, но мама всегда говорит, что плакать не стыдно. Наоборот, нужно обязательно плакать, когда хочется: «чтобы эмоции не накапливались». Поэтому, если уж я хочу плакать, то делаю это по полной программе, в свое удовольствие.
Когда мама с папой перестали жить вместе, мне было примерно два года. Или три. В общем, я был еще маленький. Наверное, маме было холодно спать одной или просто грустно, но с тех пор она стала брать меня спать к себе. Она выхватывала меня из постели сонного как муху и клала себе под бок. Сам я, конечно, этого не помню – но именно так она рассказывает. Мама говорит, что со мной приятно спать, потому что я не дергаюсь и лежу тихо – «как суслик». Наверное, поэтому она иногда называет меня сусликом – даже чаще, чем моим настоящим именем. Мы до сих пор иногда спим вместе. Как вы считаете, что об этом думает бабушка? Правильно: ничего хорошего.
Глава 15. Я думаю о Мисаки Ямаути
Мамины фотографии получились очень красивые. Я сохранил их на компьютере, а потом скопировал на флешку, чтобы принести в пятницу.
– Ты кого сфоткал? – спросил Егор, когда я подсел к нему перед занятием.
– Маму. А ты?
– Собаку.
– Но задали же портрет любимого человека?
– Я подумал, собака тоже считается.
– Если бы у меня была собака, я, наверное, любил бы ее не меньше, чем бабушку, – согласился я.
