„Язык“ мой - враг мой - Евгений Захарович Воробьев
На днях мясо с кашей Бондарин по-чудному назвал «эскалоп с гарниром», а вчера суп из манной крупы переименовал в бульон.
— Это еще что за бульон? — спросил наводчик Никишин недоверчиво, протягивая котелок.
— Бульон пейзан, — с достоинством ответил Бондарин. — Сухари пойдут вместо гренок.
— Бульон! Наверно, курица мимо котла прошлась, — мрачно заметил стоящий сзади подносчик патронов, паренек с оттопыренными ушами и обмотками, которые вечно разматывались.
Бондарин уничтожающе посмотрел на него, и этот взгляд был тем красноречивее, что повар стоял на ступеньке кухни и смотрел сверху вниз.
Подносчик патронов, чьей фамилии по-прежнему никто не знал, первый отхлебнул бондаринского бульона. Он аппетитно причмокнул губами и, довольный пробой, деловито пододвинул котелок поближе. Дело, в конечном счете, не в названии, если суп наваристый, ароматный и на его поверхности плавают золотые кружочки жира.
1943
ЕЩЕ ОДИН СЮРПРИЗ
Батальон ворвался в Черемшанку, когда пасмурный июньский день был на ущербе. Роты прошли вперед, и в деревне остались только саперы.
Тишина встретила их.
Петухи не поют. Бабы на речке не полощут белья. Из холодных печных труб не поднимаются пахучие дымки. Дома стоят без стекол, в них вечный сквозняк.
И только в доме с резными ставнями и нарядным крыльцом чудом сохранились оконные стекла. Дом подозрительно целехонек.
У саперов не принято входить в незнакомый дом через двери. Фашисты любят устанавливать мины на пороге. Человек взбежит по ступенькам крыльца, потянет дверь на себя — и конец.
Когда есть подозрение, что дом минирован, сапер привязывает за ручку двери бечевку и дергает ее издали. Иногда при этом следует взрыв. Для того чтобы дом остался в живых, лучше всего проникнуть в него через окно.
Мохов приказывает низенькому веснушчатому бойцу в непомерно большой каске:
— А ну-ка, Хлястик, отопри окошко прикладом. Или, в крайнем случае, плечом потревожь.
В мирное время Петр Хлестов, он же Хлястик, работал стекольщиком. И до сих пор он зачем-то таскает с собой в кармане алмаз для резки стекла.
Хлястик виновато моргает, переминается с ноги на ногу. Он поправляет каску. Чтобы она не налезала на глаза, Хлястик носит ее, сдвинув на затылок.
— Уж вы лучше сами, товарищ сержант, в окошко постучитесь, — говорит он просительным тоном. — Не поднимается у меня рука против стекла. Хрупкое вещество. Вот если бы застеклить…
— Эх ты, хрупкое вещество! — посмеивается Мохов.
Он навьючивает на Хлястика свою амуницию и подходит к окну.
Мохов вышиб окно, перемахнул через подоконник, осторожно ступил на половицы и присмотрелся, не отдирал ли их кто-нибудь, не прогибаются ли они, не соединены ли в подполье с капсюлем мины.
Мохов приблизился к двери и увидел черный шнурок, привязанный к дверной щеколде.
«На мякину ловят», — сказал он про себя и усмехнулся.
Мохов не стал резать шнурка, а проследил, куда он протянут. Оказалось, в низ печки, туда, где обычно хозяйки держат ухваты.
Как все саперы, Мохов носит на поясе гвоздь, привязанный на цепочке вроде брелока. Гвоздь вставляется на место чеки, которую минер выдергивает, когда заряжает мину.
Он взял гвоздь, но не спешил дотронуться до диска, начиненного взрывчаткой. Одно неловкое движение — и острая вспышка пламени. Взрыв. Землетрясение. Пустота. Не успеешь зажмурить глаза, почувствовать боли, понять, что погиб.
Мохов поставил взрыватель на предохранитель. Осторожно отвинтил капсюль, но с места мину не трогал. Одну за другой он нашел две нитки. Одна, скрытая ковриком, привязана к ножке кровати, другая — к низу печи. Это была опаснейшая мина натяжного действия с двумя сюрпризами. Достаточно было неосторожно приподнять или потянуть в сторону обезвреженный, казалось бы, диск — и человек попадал в смертельный капкан.
Через несколько минут, которые показались ему часами, Мохов отложил мину в сторону: она лежала на полу присмиревшая, безобидная.
— Ишь модничает, — скорее с любопытством, чем с озлоблением сказал Мохов. — Сюрпризная игрушка, серьезная.
— Да уж, — подтвердил Хлястик, — с ней хаханьки плохие…
Он обшарил миноискателем крыльцо, коридор, вошел через дверь и начал обыскивать дом.
В доме, где много металлических предметов, миноискатель частенько врет. Нужно пересмотреть и перетрогать весь домашний скарб, всю мебель.
Прежде чем покинуть по-саперски обжитой дом, приятели сели на крыльцо и скрутили по цигарке.
Но покурить не пришлось. По деревне зачастили минометы. Проскакал связной. Где-то на задах деревни строчили из автоматов.
Командир саперной роты лейтенант Мокрый перебегал от дома к дому.
— Отходим! — крикнул он еще издали. — Задача выполнена. Утром придем на танках.
— Разрешите задержаться в деревне по личному делу? — попросил Мохов.
— По личному делу? — переспросил Мокрый. — Нашел время для личных дел! Противник рядом.
— Непорядок в этом доме, товарищ командир роты, — доложил Мохов. Он не хотел примириться с мыслью, что вся его работа пошла насмарку. — Приборочку надо сделать.
— Приборочку? — переспросил Мокрый. Он уже понял, о чем идет речь, и в глазах его, как у Мохова, зажегся веселый огонек. — А успеешь?
— Да пока из рук как будто ничего не выпадало.
— Тогда торопись, Мохов. А потом отползай за нами. Огородами, вон той лощинкой — до опушки.
На «приборочку» ушло минут десять. Посуда, мебель, самовар, мины — все было водворено на свои места. Когда Мохов перелез через подоконник и вставил обратно выбитую раму, на другом конце деревни уже показались фашисты. Они продержались в Черемшанке недолго. Утром Саперы «пропололи» минное поле, открыли дорогу танкам, и деревня снова перешла в наши руки.
Мохов и Хлястик прошли вперед по улице, но не нашли домика с крыльцом. На его месте были развалины. Около дома лежало шесть фашистов, лица их были обожжены черным минным порохом.
— Доигрались! — сказал Хлястик, презрительно сплюнув. — Забыли, где сами наследили. Что же они, своих мин не признали?
— Свои-то мины они, может, и признали, — сказал Мохов и лукаво улыбнулся. — Только я вчера в доме после приборочки еще и перестановочку сделал. Один секретный шнурок на них истратил. Ну и мину, конечно, тоже пришлось к тому шнурку привязать.
— Сюрпризная работа… С ней хаханьки плохие, — сказал Хлястик почтительно.
Он сдвинул на затылок большую каску и вытер платком задымленное лицо.
1942
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА АЭРОДРОМ
Дым проник в кабину, дышать стало нечем, и захотелось сорвать с головы потяжелевший шлем,
