Александр Кононов - На Двине-Даугаве
Зыбин молча затряс головой.
— Это я — Лехович, — отозвался Сергей.
Усач щелкнул каблуками:
— Юзеф Жмиль, рушонский помещик. Я о вас наслышан, пан Лехович. Но я не думал, что вы столь молоды.
Он огляделся по сторонам, пыхтя и вытирая лицо платком.
Лехович подставил ему дырявый стул. Гость уселся — и стул заскрипел жалобно.
— Да, я не полагал, что вы столь юны. Но все равно. У меня до вас дело.
Он грозно поглядел на Жмиля-младшего, и тот виновато потупился.
— Видите мухолова? Займитесь с ним, прошу как благородного человека. По всем предметам. Обратите благосклонное внимание: не вылезает из двоек.
Он передохнул после долгой речи. Потом снова начал:
— Я, пан Лехович, имел честь когда-то учиться в том же учебном заведении, в котором вы… эк-хм… преуспеваете с таким блеском. Но я, правду скажу, я не преуспел. Дроби! Дроби, будь они прокляты! По совести: зачем они Жмилям? С меня довольно той дроби, что я забиваю на охоте в дуло своего ружья. Хы-хы-хы! Ты что?! — заорал он вдруг сыну, на лице которого появилось подобие несмелой улыбки. — Стань ровно! Голову выше! Мухолов… Если ты приедешь домой второгодником, другого довольствия, кроме березовой каши, тебе не будет, слышишь?
Лехович стоял вольно, прислонившись спиной к косяку двери; красивый локон спускался у него на левую бровь. Он даже посмеивался слегка, глядя поочередно на обоих Жмилей.
Но тут Жмиль-отец повернулся к нему всем своим грузным туловищем и принялся рассматривать его бесцеремонно; это не вязалось с недавней галантностью помещика.
— Пан — дворянин? — спросил он неожиданно.
Лехович вдруг страшно покраснел. И выговорил с трудом:
— Это разве откосится к делу, которое вы имеете «до меня»?
— Я дворянина узнаю сразу. Дворянин имеет гонор, честь. Как благородному человеку признаюсь: я бы и не нанимал моему лодырю репетитора. Я бы и в гимназию его не отдавал. Э, Жмили от гимназий мало добра видали. Но — жена! Супруга моя — поимейте в виду — окончила институт для благородных девиц. «Ах, боже! — кричит мне. — Оставить сына без достойного дворянину образования!» — «Хорошо, — говорю. — Оставьте, мадам, вашу визготню. Дадим мухолову образование». — Помещик с размаху ударил своими ручищами по голенищам сапог: — Эт-ть! Так не лезет же в него это образование. Ну, не лезет! А там пойдут дроби, будь они прокляты? Я уж его в частную гимназию… в реальное и не думал отдавать, знаю, какими там пряниками кормят, — там с шестого класса анализ бесконечно малых проходят. — Толстяк поднял палец и с ужасом выпучил глаза: — Бесконечно!
Лехович опять усмехнулся. Жмиль-отец угрожающе налился сизой кровью:
— По рублю! Предлагаю по рублю за урок. Попробуете?
Сергей поправил на лбу локон и ответил не сразу:
— Ну, разве что попробовать. Попробовать можно.
Рушонский помещик вскочил и, сжав обеими ладонями руку Леховича, начал трясти ее так, как будто обрадован был необычайно:
— Главное, лодырь мой будет у вас все время на глазах! Потому и кладу по рублю за урок! — Он устремил на сына бычий взгляд: — Слушайся этого молодого человека, пана Леховича, как меня самого! Как отца родного, понял?
Малыш испуганно кивнул головой.
— Проводишь меня до экипажа.
Помещик щелкнул каблуками, раскланялся с Леховичем, задумчиво посмотрел на Гришу, на Зыбина и, решив после раздумья, что прощаться с ними незачем, ушел в сопровождении сына.
Лехович повалился на свою койку:
— Видали чучело?
Гриша глядел на него с неприязнью: ну и жадный, видно! «Папахен» ему деньги каждый месяц шлет, так нет, все мало… Недолго Жмилю пришлось его уговаривать. Богатый-богатый, а на рубль польстился?
Гриша подошел к окну. Кухарка Настя выгружала из плетеной повозки бочонки и мешки — видно, с картошкой.
— А зачем тебе деньги? — раздался хрипловатый бас с зыбинской койки.
— Пригодятся, — коротко ответил Лехович.
— Имение — полная чаша… Лошади, и скаковые и какие там еще, а тебе, видишь ли, надо уроками заниматься, нервы себе портить!
— Это уж мое дело!
Гриша продолжал глядеть в окно. Помещик уселся наконец в пустую повозку-плетенку; маленький Жмиль подбежал к нему и снова чмокнул его руку. Лошадь призывно заржала, и повозка покатила колесами по снежному первопутку, оставляя за собой черные колеи.
После этого Сергей Лехович и с Зыбиным перестал разговаривать.
Уж так, видно, повелось: когда люди живут бок о бок, то либо начинают дружить, либо надоедят друг другу.
Придя из училища и наскоро пообедав, Лехович, ни на кого не глядя, садился за какую-то книжку, которую читал со вниманием необычайным.
Зыбин не один раз окликал его по привычке, Лехович не отзывался.
Тогда Зыбин, задетый таким невниманием к нему, начинал с язвительной медлительностью:
— А, осмелюсь спросить, какой именно породы лошадей изволите держать в своей усадьбе?
Сергей и этих слов не слышал. Наконец, как будто очнувшись, оглянулся на ухмылявшегося Зыбина, схватил фуражку и ушел в прихожую — одеваться. После этого исчез надолго, до поздней ночи.
Ночью Гриша проснулся от шепота, лившегося, как ему показалось, в самое ухо. Кто-то и в самом деле шептал поблизости:
— Спишь? Это я, Сергей.
— Сплю, — недовольно ответил Гриша. — А что, опять пожар?
— Нет.
— Так чего ж будишь? Спать хочу.
— Слушай, — зашептал Сергей. — Слушай-ка, я решил тебе признаться…
— В чем?
— Я тебе наврал. Я врал все время. И об отце, будто он у меня богатый помещик, и о лошадях. Обо всем.
— А зачем?
— Сам не знаю, зачем.
— А кто ж твой отец?
— Конторщик. На лесном складе.
Гриша подумал и сказал:
— Вот и опять врешь. Если б твой отец был конторщиком на лесном складе, все бы знали. Никаноркин первый, от него не скроешься.
— Мой отец в Вильне служит. Потому здесь и не знает про него никто… Когда-то он здесь был, потом его перевели. Что молчишь?
— А что мне говорить?
— Ругаешь меня в душе?
— Не мое дело, — ответил нехотя Гриша.
— Я б не признался, если б не узнал одного человека. Я теперь сам стану другим. Совсем другим, вот увидишь! Дурацкое это богатство, имение, лошади — все это теперь к черту!
— Да ты ж говоришь, что нет у тебя имения. И лошадей нету.
— Нету!
— Ну, тогда легко послать к черту. Если бы имение было на самом деле, тогда б, может, и не послал бы.
— Послал бы! Клянусь!
— Ну, а какого это ты человека узнал?
— Его зовут Овод. Это человек необыкновенный, с железной волей! Стоит жить, чтобы стать таким, как он. И я стану! Не веришь?
Гриша помолчал размышляя. Наконец решил:
— Не верю. Один раз соврал, соврешь и в другой… Погоди-ка. Сколько ж жалованья получает конторщик?
— Пятнадцать рублей в месяц.
— Откуда тогда у тебя все это: стек, кавалерийская фуражка, перчатки лайковые… Одеваешься ты — дай бог барону Тизенгаузену.
— Я уроки даю. Сейчас, если считать Жмиля, у меня уже четыре урока. Хватает.
— Выходит, отец тебе вовсе и не посылает денег?
— Нет. Наоборот — я посылаю домой. Матери. Недавно послал восемь рублей. У нас в семье пятеро. Приходится помогать.
Гриша даже заворочался на кровати; дело было непонятное.
— Не возьму в толк: зачем тебе врать-то было? «Лех-Леховичи… Со Львом Сапегой…» Зачем?
— Ну, нравилось. Казалось интересным.
— Что ж интересного, если ничего этого на самом-то деле не было?
— Ну, какой ты! Вот Тараса Бульбы тоже, скорей всего, не было, а тебе ж интересно про него…
— Как это так — не было Тараса?! — забыв про все, закричал Гриша.
Проснулся Зыбин, заворчал:
— Кто орет?
Потом — видно, вгляделся в предрассветный сумрак — сказал со злостью:
— Словно институтки — по ночам секретами делятся!
Наступило долгое молчание. Потом Зыбин снова захрапел самозабвенно, с подвыванием.
— Экая дубина! — прошептал Сергей. — Гриш, так, значит, ты мне не веришь?
— Я ж сказал: соврал один раз… Потом привыкнешь, так и будешь врать.
— Я волю буду в себе закалять! Не веришь?
Гришу легко было рассердить и легко разжалобить.
Бабушка говорила, что Шумовы все такие: сердитые, да жалостливые, потому и доли им нету.
Ему стало жалко Сергея:
— Ну ладно, верю…
Потом опять задумался: чудак все-таки Лехович. Сергей тоже молчал. Потом оба уснули незаметно.
Грише снился ксендз Делюль. Накрытый конской попоной, он с грохотом и лязгом мчался по сверкающему полу актового зала.
13
Сон был неспроста. На следующий день Делюль вышел на урок из учительской третьим. Небывалый случай в истории реального училища! Оказалось, его задержал по какому-то случаю директор.
И нужно же было этому случаю произойти, когда Дерябин ставил на ксендза две последние ставки: свою и Гришину, больше денег не было ни копейки! Весь месяц перед этим тянулась полоса неудач. Опаздывал известный до тех пор своей точностью Мухин. Первым ни с того ни с сего выходил законоучитель, отец Гавриил. Все перевернулось!
