Владимир Добряков - Новая жизнь Димки Шустрова
— Спасибо, — поблагодарил Любчик.
А Димка ничего не сказал. Даже вздохнуть при Любчике побоялся. За мать было обидно.
— Пошли отсюда, — дернул он приятеля за руку. — Все ясно.
В общем, и Любчику было ясно. Только вот закушенные Димкины губы, его сузившиеся, с холодными льдинками глаза… Любчик страдал за друга. Что ж, ладно, слесарь, на заводе работает… Но, может, какой-нибудь особенный слесарь? Чем-то знаменит?
— Сейчас, — увидев на другой стороне улицы мальчишку примерно их возраста, сказал Любчик и поспешил к нему.
Мальчишка был рыжий. Рыжие не только волосы, но и скуластое лицо забрызгано яркими, как яичный желток, веснушками. В прозрачном мешке он нес батон, а другой батон держал в руке и с одного конца уже успел почти на треть обкусать его.
— Привет! — сказал Любчик. — Вкусный?
— А тебе что?
— Да так, спрашиваю просто. Очень аппетитно жуешь.
— Сам хочешь? Фига! — Рыжий изобразил хорошо известную комбинацию из трех пальцев.
— Ты знаешь Сомова, который там живет, в четырнадцатом доме?
— А тебе что?
— Да ты ответь: знаешь?
— Дурака этого! — Рыжий погрозил кулаком в сторону дома с проволочной оградой.
— Почему дурака?
— Потому!
— Ну ты можешь сказать предложение хотя бы из четырех слов?
— Иди ты! — Рыжий замахнулся батоном. — Дурак, и все! За уши меня! Вот! — Он потянул себя за ухо. — Ни за что! Дурак! Я им стекла повыбиваю!
— Идем! — нетерпеливо позвал Димка. И когда Любчик пересек улицу, зло добавил: — Чего ты связался? Не видишь — придурок!
— Я хотел…
— Нечего и хотеть! Поехали обратно.
Виндсерфинг
Зеленоглазый Дымок был согласен на все. Пусть даже снова Димка стреляет своим белым шариком. Не всегда же попадает шарик в нос. Зато молодой хозяин тогда веселый, бегает, играет, кричит всякие глупые команды.
Дымок отыскал под шкафом шарик, ударил по нему лапой, и вслед за ним пулей выскочил на середину комнаты. Но играть одному не очень интересно.
А хозяин, будто он и есть настоящий хозяин, развалился в кресле перед телевизором.
Не понимает Димка своего пушистого друга, смотрит футбол. Когда у ворот возникает острый момент, глаза у него расширяются, а нога сама собой напружинивается, словно он — там, у ворот, и вот сейчас с лету, как…
Но игра перемещается в центр, отобьют мяч в аут — и снова вспоминается поездка по дальнему маршруту девятого номера, дом за сетчатой оградой, румяная женщина с компотом, рыжий придурок.
Когда вернулся домой и бабушка усадила его за стол, накормила салатом со свежим парниковым огурцом, Димка испытывал большое искушение рассказать, где был и что видел. Однако сдержался. И в первую очередь, наверно, потому, что Елена Трофимовна сообщила: звонил Борис Аркадьевич, справлялся о маме.
— Ответила я, Димочка, как и велела Надя, что в командировку уехала. А он, Димочка, вежливо так поблагодарил и сказал, что снова позвонит, когда она вернется. И тебе, Димочка, привет передал. Скоро, говорит, славный отрок вкусит прелесть свободы. Это он — про каникулы, значит. Видишь, помнит тебя.
Поэтому Димка ничего и не сказал бабушке. Зачем расстраивать? Может, посмотрит-посмотрит мама на этого Сомова, посмеется, да тем и дело кончится. Что она, без глаз? Собиралась же зайти к нему. Значит, и дом видела его, и как добираться туда, и… вообще, смешно даже. Железки пилит. Паяет. Слесарь. Каблуки еще прибивает и подметки…
Но все же настроение у Димки было скверное. И утром проснулся без всякой радости.
Любчик по дороге в школу пытался развеселить друга — не развеселился Димка. Тогда решил удивить: сказал, что будет по-настоящему заниматься физкультурой. Сначала Димка не удивился, но когда услышал, что отец Любчика врезал в дверной проем железную трубу, чтобы Любчик мог упражнения делать, даже не выходя во двор, то, естественно, удивился. Почему-то не мог себе представить, как тучный — едва в дверь проходит — папаша Любчика врезал эту самую трубу.
— Что, не веришь мне? — чуточку обиделся Любчик. — Зайдем после школы — увидишь!
— А чего это вдруг ты захотел физкультурой заниматься? — спросил Димка.
— Ну… надо же начинать… Вон ты какой здоровый! Вчера тот рыжий замахнулся, хорошо — ты рядом был. А то и ударил бы. Потому что не боится — что я ему сделаю? А буду посильней, подрасту — и не всякий полезет. Кроме того, вообще, спорт и физическая культура… Как же без этого? Знаешь, у космонавтов какой режим тренировок — по нескольку часов в день. Экстремальные условия…
— Что это — экстремальные? — спросил Димка, удивившись, как Любчик запросто сказал такое мудреное, незнакомое слово.
— Напряженные, значит, — объяснил Любчик. — Самые сложные и трудные условия…
А в классе Димка пополнил свой словарный запас еще одним мудреным словом, которого никогда раньше не слышал: виндсёрфинг.
И что самое интересное: слово это узнал он не от какого-нибудь очкастого отличника или учительницы — ничего подобного. Сказала его Марина. Она стояла у открытого окна и смотрела во двор. До начала уроков еще было немного времени, Димка положил в парту портфель и подошел к Марине. Коса ее, туго заплетенная и лежавшая на белом переднике с волнистой кружевной оборкой, искрилась на солнце таким ясным, переливчивым светом, что Димке ужасно, просто до невозможности захотелось потрогать ее. И он, загородив собой Лизюкову от класса, действительно, тихонечко тронул пальцем искристый ручеек волос.
— Здравствуй, — смутившись, сказала она.
— Недавно ездил с одним дядей на машине, — сказал Димка, — вот так же блестели колеса…
Марина подержала в руке косу, повернула и так, и этак. Ей и самой понравилось, как теплым, живым светом переливается на солнце коса.
— А ты с кем ездил на машине?
— Ты не знаешь… Инженер один.
— Мы в воскресенье тоже ездили в лес. Я видела ужа с желтыми пятнами. И не испугалась.
— А чего бояться! — сказал Димка. — Я бы его и за пазуху себе положил.
— Ой! — в распахнутых глазах Марины метнулся ужас.
— А машину твой отец хорошо водит? — спросил Димка.
— Очень. Он еще до моего рождения купил машину. Да, — с гордостью добавила она, — мой папа все умеет. Даже на виндсёрфинге плавает.
Вот когда Димка услышал это удивительное слово. Конечно, у него было такое лицо, что Марина поспешила объяснить: оказалось, виндсёрфинг — обыкновенная доска с парусом. На ней плавают в море.
Марина до самого звонка рассказывала, как трудно научиться плавать на доске. Даже самые умелые надевают спасательные жилеты.
— Я скоро поеду на море, — поглядев в синее небо, мечтательно сказала она и, потупившись, погладив косу, добавила: — Если найду красивую раковину, то привезу тебе. Хочешь?
— В ней море будет слышно? — стараясь не показать охватившей его радости, спросил Димка.
— Наверно.
За партой Любчик пытливо посмотрел на Димку:
— О чем это так долго разговаривали?
— О виндсёрфинге.
Не все было Димке удивляться — теперь и всезнающий Любчик заморгал глазами…
А после школы Димка с удивлением узнал: в три часа у кинотеатра «Маяк» его будет ждать отец. Это бабушка ему сообщила. И, погладив внука по спине, добавила:
— Сходи, Димушка. Все-таки родной отец. Худа тебе не будет, а польза, глядишь, и может получиться. Голос у него по телефону был хороший, ласковый. Сходи. И кино посмотрите.
Подарок
Отца Димка увидел на скамейке, у входа в кинотеатр. На нем был серый костюм и шляпа, совсем новая, с необмятым верхом. Отец сидел, держа в руке сигарету, закинув ногу на ногу, смотрел, улыбаясь, на Димку, и по углам рта сияли две золотые коронки.
— Точно, как в аптеке! — сказал он и выставил Димке на обозрение голубовато-темный, как зрачок лошади, циферблат электронных часов.
В длинном окошечке, рядом с числом «14–58», сменяя одна другую, мгновенно возникали желтоватые цифры секунд. Дав вдоволь наглядеться на часы, отец пощелкал по массивному металлическому корпусу желтоватым ногтем.
— Высший класс машина! Ходи год и не проверяй! В кино хочешь? Индийская картина. Говорят — песни, танцы и слезы.
— Про любовь? — без интереса спросил Димка.
— Еще и стреляют. Видишь, — Федор Николаевич показал на огромный рекламный щит, — пистолет за поясом.
— Тогда пошли.
— Как раз в пятнадцать начало. Журнал можно и не смотреть.
Пока стояли у темной портьеры, за которой слышалась громкая музыка, отец ощупал мускулы на руках сына.
— Здоровый стал. В меня. Как живешь? Нормально? Живем — хлеб жуем?
Димке и рта можно было не открывать — отец сам за него отвечал.
«Хоть бы в зал скорей пустили», — подумал Димка.
Через минуту штору отдернули, и они заняли свои места.
