Эсфирь Цюрупа - Жил-был Пышта
А по пути в автобус они купили в магазине творогу, и сейчас Женя вываливает его из промокшей бумаги в миску.
— Ну, а лекция как прошла?
Пышта ответил:
— Хорошо. Быстро она прошла.
— Владилен! Вставай! — позвала Майка. — У нас роскошный ужин — творог и молоко!
— Не выношу молока и молочных продуктов! — буркнул в ответ Владик.
Глава 11. Заяц, трусливый как заяц
Зачем писать: «нравится купаться», когда гораздо лучше написать: «нравица купаца»? Все слова назло Пыште пишутся не так, как слышатся, а наоборот. Когда Пышта вырастет и станет министром правильнописания, он всё переделает, чтоб было удобно детям.
Пока он ещё не министр, приходится писать диктант. Вместо доски — запотевшее оконное стекло. На нём можно писать пальцем. Пышта пишет:
Мы гуляли Ф лису. Ф лису
Мне нравица. Мы нашли гнисдо.
Ф гнисде лижали шест птичиг иичиг.
В конце двух последних слов Пышта чуть не написал правильные буквы. Но он был хитрый и подумал: «Меня не проведёшь! Раз слышно так — значит, пиши наоборот!» И написал: ПТИЧИГ ИИЧИГ.
Даже насмешник Женя от ужаса растерял все свои насмешки. И протянул палец, чтоб написать на стекле заслуженную отметку.
Но вдруг Майка взмолилась:
— Братцы! В канистрах ни капли воды! Как готовить обед?
За рощицей — деревня. Остановились. Фёдор взглянул на Пыштин диктант, покачал головой и вылез из кабины:
— Мы с Пыштой сходим за водой.
И Пышта — р-раз! — стёр со стекла все буквы.
— Будешь писать вторично, — сказал Владик.
Как встрёпанный воробей, удравший от кошки, Пышта выскочил на волю. Фёдор нёс две канистры. Пышта — одну.
— Удрал от двойки и рад? Плохо работаешь! — сказал Фёдор.
— Пышто я уже голодный, — ответил Пышта. — Кто не ест, тот не работает!
Фёдор в изумлении спросил:
— Ты где взял такие слова?
— Конечно, — повторил Пышта, — кто не ест, тот не работает! Я видел кино про революцию. Рабочие несли такой плакат.
— Ну и поразительный ты тип!.. — Фёдор рассматривал Пышту так, словно видел его в первый раз. — Даже революционные лозунги и те перевернул для своего удобства! Не так там было написано!
— Нет, так — заупрямился Пышта.
— Иди со мной рядом, не отставай и слушай. До революции всё, что рабочие своим трудом зарабатывали, буржуи…
— Знаю, — сказал Пышта, — клали в свой буржуйский карман. Сами ели сытно, а рабочие были голодные.
— Вот видишь, как ты хорошо знаешь, — сказал Фёдор. — Тогда ты, наверно, знаешь и то, что Советская власть отняла у буржуев заводы и землю, отдала их трудовым людям и утвердила новый революционный закон: КТО НЕ РАБОТАЕТ, ТОТ НЕ ЕСТ. И никто из людей не смеет забывать, что этот закон завоёван в жестокой борьбе, добыт кровью многих прекрасных людей.
— Ну, тогда… наверно, просто ветром перевернуло тот плакат, и на нём получилось всё наоборот! — быстро сказал Пышта.
Ему стало очень, очень неприятно, что он перепугал такое важное.
Миновали облетевшую рощицу и вошли на деревенскую улицу.
— Что молчишь? Отчитывайся, как дело было утром, — сказал Фёдор.
— Какое дело? — смутился Пышта. Не хотелось ему про это говорить. — Пышто она сама виновата! — сказал он.
А дело было такое. Сегодня утром, когда ещё автобус спал, покрытый снаружи, как гусиной кожей, каплями холодной росы, Пышта проснулся. Он протёр окно и увидел поле.
И представилось Пыште, как в земле тайно копит силы армия страшных сорняков. Перезимовав под снегом, весной она раздвинет комочки земли, и высунутся острые зелёные шлемы, и поднимутся до самого горизонта прожорливые полчища.
И тут попались Пыште на глаза Майкины васильки.
Майка крепко спала. Густые тени под ресницами лежали неподвижно.
Пышта вылез из-под одеяла и схватил букет.
Вдруг Майка вскочила: «Ты что?!» Она выхватила у него цветы да ещё прихлопнула Пышту по затылку. Хоть и не больно, а всё-таки…
На этом месте Пышта прервал рассказ. Они подошли к колодцу. Женщина набирала воду из старого деревянного колодца — крутила за ручку вал, выбирая цепь, к которой подвешено ведро.
— Доисторическая техника, — сказал Фёдор. — Дайте помогу.
— Не отпустите ручку, — предупредила женщина. — У нас колодец с норовом. Чуть отпусти — вал раскрутится. Гремит, летит как угорелый, вёдра сбрасывает…
— Всё будет в порядке, — пообещал Фёдор.
Он крутанул с силой несколько раз. Цепь накручивалась, но ведро всё не показывалось.
— Глубокий, — сказала женщина. — Намаешься доставать воду. Особенно когда стирка. Носишь, носишь… Всё обещают водопровод построить. В других сёлах давно есть, а нас всё обещаниями поят…
Наконец показалось запотевшее от холода, полное ведро.
— Тащите все порожние вёдра из дома, наберу вам про запас!
Женщина обрадовалась, пошла за вёдрами. А Фёдор стал снова опускать цепь с ведром.
— Дай я покручу! — попросил Пышта.
— Ещё упустишь. Лучше рассказывай. Значит, ты отобрал цветы?
— А она дала мне по затылку. Хоть и не больно, а всё-таки. И не цветы вовсе, а сорняки!
— Цветы, — сказал Фёдор.
— Ага, Владик всё наврал? — стал задираться Пышта.
— Нет, он сказал верно. В поле — они вредные сорняки. Но ведь их унесли с поля! А в букете они — цветы, очень красивые.
Пышта рассердился. Вот ещё! Фёдор защищает Майкин букет? Он Пышту должен защищать, раз Майка, вредная, дерётся!
— Сорняки! Я всё равно выдернул их у Майки обратно!
— А она что? — Фёдор заглянул в колодец, ведро приближалось.
— Она обратно выхватила. И мне назло эти дурацкие сорняки поцеловала!
Тут случилось невероятное: Фёдор отпустил колодезную ручку. И цепь помчалась вниз, раскручивая тяжёлый вал, кидая ведро в стенки колодца. Гром и звон пошли кругом, и Пышта заорал:
— Ай, ай, упустил ведро-о!..
И как сумасшедшая залаяла и стала бросаться на забор собака, а за ней залаяли все собаки в деревне, а гусак, сидевший неподалёку от колодца, побежал по улице с железными криками.
А Фёдор, взрослый, бородатый Фёдор, вместо того чтобы хватать-останавливать крутящуюся ручку, захохотал, гикнул, свистнул и вдруг, такой огромный, пружинисто перевернулся в воздухе, стал на руки и пошёл, пошёл на руках по деревенской улице.
Пышта обалдело, не моргая, глядел. Вообще-то Пышта любил, когда люди ходят вверх ногами. Но сейчас время неподходящее. Может, Фёдор с ума сошёл?
Тут вернулась женщина с вёдрами. А цепь как раз раскрутилась донизу, колодезный вал грохотнул в последний раз и остановился. Только ручка покачивалась, отдышивалась от бешеного бега.
Фёдор, смущённый, встал на ноги.
— Понимаете ли… — начал он объяснять.
— Понимаю, — оборвала она. — Понимаю, что молодцы! Упустили вал! А я считала — самостоятельные люди, всё-таки с бородой. А они — вверх ногами… — И она стала крутить ручку, поднимать ведро. И Фёдора отстранила: — Отойди.
Пышта заглянул вниз. Из колодца тянуло сыростью. Далеко в глубине маячил неясный четырёхугольник неба. И Пыште подумалось: это не колодец вовсе, а подземная башня вниз макушкой. Она протыкает земной шар насквозь. И он, Пышта, вот сию минуту, верхом на цепи, обхватив ногами ведро, промчится сквозь планету и выскочит с другой стороны, прямо среди империалистов. И крикнет: «Кто не работает, тот не ест!» А в руках у него красный флаг, и Пышта сейчас же сделает там революцию…
А в то время как бесстрашный Пышта совершал подвиги, из глубины колодца, звено за звеном поднималась цепь. Она легонько покачивалась, и наконец показался пустой крюк. Ведра не было.
— Ездят тут всякие… — рассердилась женщина. — Недавно только новенькое общественное ведро повесили! Теперь как его достать?
— Достанем, не сердитесь, — сказал смущённый Фёдор.
— Языками чесать — не велико дело! — не унималась женщина.
Фёдор молча скинул куртку, бросил на землю.
— Крути! — приказал он Пыште. — Опускай цепь. Медленно!
Вал завертелся. Цепь пошла вниз. И пока она шла, Фёдор прощупывал её, иной раз приостанавливал, рассматривал звенья. На пальцах и ладонях оставался ржавый, коричневый след. Когда же цепь вся раскрутилась и повисла, тихонько покачиваясь, Фёдор стянул с себя свитер.
— И не думай лезть! — испугалась женщина. — Ты здоровый, разве она тебя выдержит! Оборвёшься, пропадёшь!
— Надеюсь, выдержит, — ответил Фёдор. — Ногами буду в стенки упираться, не вся тяжесть на цепь. Вот если бы кошки были…
— Батюшки! Да на что тебе кошки? У нас их полна деревня!
Фёдор засмеялся:
— Не те! Кошками называются острые, кривые крюки, монтёры их на ремнях к ногам крепят, на столбы лазать.
— Нет у нас кривых кошек… — сказала женщина. — А изо всей деревни у нас только один парнишка, кузнеца сын, снизу вёдра доставал. Так он лёгкий, вёрткий, чего в нём весу! Его сам отец и опускал. К цепи, заместо ведра, качель детскую прикрутил, вожжой привязал. А паренёк бесстрашный, у мальчишек атаман! Ничего, достал вёдра…
