Владимир Арро - Вот моя деревня
— А это, — говорят, — не лес, а лагерь, мы здесь живем.
Смотрим — и правда, меж сосен домики деревянные виднеются, а на большой поляне на шесте висит флаг.
По дорожке к нам заспешила женщина в белом халате, видно, местный фельдшер. Она и спрашивает у своих:
— Вы кого это привели?
— Да вот, Вера Сергеевна, какие-то посторонние.
Я говорю:
— Да нет, никто здесь не посторонние, это Куварин, это Коля Семихин, они тоже наши равенские, здрасьте!
— Вы к кому?
Я говорю:
— К вашим, вот, пионерам. Они звали, вы не думайте. Они к нам, а мы, стало быть, теперь к вам. Вы собирайте их, собирайте, вы только скажите, мол, равенские приехали, они знают, они сразу прибегут!
Коля шепчет:
— Антон, ты речь скажи…
Я говорю:
— Да речь что-то неохота, а сейчас чего-нибудь придумаем, да хоть в футбол можно сыграть, у нас вон только Санька хромает…
Тетка говорит:
— Мальчики, да нельзя к нам, нельзя!
Я говорю:
— Как нельзя! А ну позовите черненького пионера Сашку!.. Или Лену Скворцову. Или Куканова. Как так нельзя?
— А ты не кричи, — говорит тетка, — ты успокойся…
Я говорю:
— А я спокойный!
Она говорит:
— Ну, вот. Как я тебе их позову, если они в изоляторе. Заболели они, понимаешь ты такое дело? И у нас карантин.
Тут я, конечно, кричать перестал.
— Чего это, — спрашиваю, — они у вас заболели?
— Кто их знает. Объелись какой-то дряни в походе, теперь у них животы болят.
— Ничего, — говорю, — там не дрянь была, а морковка с бабушкиного огорода, а что они кильковский щавель ели, то я же говорил им: не ешьте щавель! А они ели!.. Да улыбались еще.
Тетка говорит:
— Ну, не обижайтесь. Я им привет ваш передам.
Я говорю:
— Приветом сыт не будешь. Каков привет, таков и ответ.
Вышла тетка с нами за калитку.
— Теперь-то вы куда?
Я говорю:
— Куда еще, в Равенку, конечно.
— А на чем?
Я говорю:
— На чем еще, уж не пешком, чай, на автобусе. Автобус-то до самой нашей Равенки ходит.
— Вот вы какие самостоятельные, — говорит тетка. — Не то что наши. И закалка, видно, у вас хорошая, болеете не так часто, как городские.
Я говорю:
— А заболеем, так нам горя мало, у нас амбулатория есть.
Пионеры говорят:
— Они в Чернушке купались, видите, волосы мокрые!
Я говорю:
— Не в Чернушке, а в ручье!
Тетка говорит:
— А ручей наш и есть Чернушка.
— Неправда, — говорю, — Чернушка это наша река. Она мимо Килькова и Равенки протекает, их берег левый, наш берег правый…
Тетка говорит:
— Это правильно, а начало-то она здесь берет!
Вышли мы из лагеря, а я смотрю на ручей и думаю: какое дело, значит, это наша Чернушка! Вот где повстречались с тобой, наша река.
На площади стояло много разных автобусов
На площади стояло много разных автобусов, но нашего среди них вроде бы не было. И всё толпились кругом незнакомые люди.
Я у них спрашиваю:
— Который тут на Кильково?.. Который?
Все головами мотают, у всех своя забота. Наконец, один шофер отвечает:
— Ваш в город ушел, ждите, он через час придет.
Я говорю:
— Давайте ждать, ребята, а то ведь дядя Коля такой — шмыгнет и не заметишь. Вот бы нам кого-нибудь своих встретить, например, кильковскую почтальонку, нам бы веселее было ждать.
Но тут открылся один ларек, и в нем стали продавать мороженое. Люди на остановке как это увидели, так и побежали. А из автобусов руки протянулись с деньгами: «Клава! Шура! Возьми и мне!»
И сразу у ларька образовалась очередь, потому что было очень жарко, а мороженое ведь охлаждает, об этом и по телевизору говорят.
Все наши в ту сторону головы повернули, смотрят — люди идут с мороженым. Санька спрашивает:
— Это что они сосут?
Я говорю:
— Санька, это мороженое!
Санька спрашивает:
— Что замороженное?
Федяра говорит:
— Просто мороженое. Снег, значит.
Я говорю:
— Нет, Федяра, не просто снег, а это мороженное молоко.
Коля говорит:
— Не молоко, а сметана.
Куварин говорит:
— Я очень люблю мороженое. Только денег нет.
Федяра говорит:
— Деньги-то есть, да вот Антон не дает.
Я говорю:
— Да? А на автобус?
Тогда Куварин спрашивает:
— А вы зачем на автобусе хотите ехать, поехали на машине. Мы на Агафоновой машине сюда приехали, она за нами на обратном пути заедет и прямо в Равенку отвезет.
Все закричали:
— На Агафоновой, на Агафоновой! Молодец, Куварин!
Мое дело маленькое, я-то мог бы и без мороженого, я его сроду не ел, мне и не надо, но раз они все так захотели, их теперь не переспоришь. Я говорю:
— Ну, как хотите, мое дело маленькое.
И мы заняли очередь.
Куварин потоптался и говорит:
— Вы и мне купите, я ведь вам квас покупал.
Мороженое было вкусное
Мороженое было вкусное, с изюмом и хрустящими корочками, но мне еще больше захотелось встретить кого-нибудь из наших, хотя бы кильковскую почтальонку. Почта была на площади. Я говорю:
— На почту-то зайдем!..
Вот пришли мы на почту. Я в окошко голову просунул и спрашиваю:
— Где тут у вас кильковская почтальонка?
А мне отвечают:
— Была, да вся вышла.
Смотрю: за стеклом конвертики всякие выставлены, открытки. Я спрашиваю:
— Почем конвертики?
— Пять копеек, — отвечают.
Я говорю:
— Ладно, вы, ребята, идите покуда погуляйте. А мне нужно написать письмо.
— Не потеряться бы нам, — говорит Коля.
А Санька с Ванькой говорят:
— Мы тут, под дверью будем стоять.
Выбрал я самый красивый конверт с цветами, отдал за него пять копеек. Сел за стол, обмакнул ручку в чернила и начал писать.
«Лене Скворцовой от Антона Ивановича Иванова. Письмо. Лена, я ведь говорил, чтобы ты не ела щавель, а ты ослушалась, и вот теперь у тебя понос. Но это пройдет, ты не думай, у нас тоже бывает, надо бы тебе черники, а ее сейчас нет, а то бы я в лес сбегал и мигом набрал корзинку, знаешь, сколько у нас черники возле Березниц! У нас все есть. Красная Гора мне не понравилась, уж больно песку много и сухо, но зато у вас мороженое продают. Лена, мы ели мороженое и пили квас, квасу мы еще выпьем, а домой все равно поедем на Агафоновой, это Куварин предложил, знаешь, я думал, что он пропащий, а он парень ничего. Лена, еще напишу тебе про Митю и про Любу, но это в другой раз. Лена, давай переписываться — я тебе письмо, а ты мне письмо, у нас почтальонка каждый день носит. Только Куканову не говори. Остаюсь, под сим подпись поставил: Антон».
Послюнявил я конверт, письмо это в него запечатал, а на конверте адрес написал:
«Красногорский лагерь, пионерке Лене Скворцовой (больной)».
Пока я писал, Федяра несколько раз в дверь заглядывал. Когда я вышел, он и говорит:
— Знаем, знаем, кому ты письмо писал!..
Я говорю:
— Молчи, малявка!
А он говорит:
— Знаем, знаем…
Я говорю:
— Вот по шее сейчас как дам!
Но мне не хотелось давать Федяре по шее. Это я для острастки ему сказал.
Вон дядя Коля
— Во-он дядя Коля! — говорит Санька. — Во-он почтальонка!
— Побежали! — кричит Ванька.
Я говорю:
— Тише, вы, тише! Сдурели, что ли? Нам и показаться ему нельзя, ведь мы неоплатные должники!
— Это верно, — Коля говорит. — Худо будет.
Федяра шепчет:
— А может, простит?..
Я говорю:
— Не-ет, мы уж на Агафоновой, правда, Куварин?
Куварин отвечает:
— Правда.
Федяра говорит:
— Эх вы, ну тогда давайте за ними следить.
Стали мы следить, как люди в наш автобус влезают. Вдруг вижу, дядя Коля площадь оглядывает, будто кого-то ищет. Нас заметил, руками замахал и кричит:
— Эй, вы! Ну, чего стоите! Давайте сюда!
Ах, думаю, вылезать-то не надо было! А мы уже и не стоим! Бросились мы в переулок между почтой и парикмахерской, какая-то собака за нами погналась, да сразу и отвязалась.
— Эй, — кричу, — в боковушку давайте, вдруг он за нами бежит!
А из-за угла вдруг выходят четверо пацанов. Один на нас пальцем показывает и кричит:
— Вот они! Эти самые!
— Да не эти мы! — кричу. — Промашка вышла! — но поздно уже, бежать надо.
Что ты будешь делать, облава со всех сторон!
Несемся мы между сараями, на грядки какие-то наступаем, заборчики перепрыгиваем, от цепных собак шарахаемся, а впереди всех Куварин, рраз! — и он уже рядом с матерью стоит. И мы стоим рядом с его матерью, картошкой вроде торгуем, а кто хочет нам чего сказать, будь любезный, за прилавок не заходи. Не положено за прилавок!
Но никто к нам и не заходит, пусто на базаре, ни одной души нет, только Куварина мать семечками поплевывает. Кепку увидела:
