Борис Алмазов - Считаю до трех!
Ногти на руках у него были круглые, крепкие, некоторые отбиты.
«Строитель», — решил Лёшка.
— Где оно, счастье-то? Всё раньше думал — в заморских землях. А оно вот где! Спохватишься потом, а уж возвращаться-то некуда.
— Вы в посёлок поезжайте! — сказал Кусков.
— Хе! — усмехнулся горько мужик. — Да я в таком же посёлке живу! Посёлки-то, милый, все одинаковые, а вот деревни такой больше во всём свете не было… Это я тебе точно говорю, уж я-то повидал всякие края на своём веку…
— Что ж, — сказал Вадим. Он стоял рядом и слышал весь разговор. — Что ж, люди по этим посёлкам скучать не будут?
— Отчего ж, — сказал мужик, докуривая. — Будут и по ним скучать. И они тоже кому-то будут родина. Только не скоро это ещё будет. Мне бабушка моя сказывала: домовой живёт в доме. Человек из дому уходит, домовой в одиночестве скучает, вот человека домой и тянет… А домовые, слышь, тоска по дому, — он задавил окурок о ладонь, и Кусков подивился, как он руку не обжёг, — домовые в посёлках ещё не завелись… Вот так-то. А ножик возьми! — сказал мужик Федьке. — Это я тебе дарю на память о нашей деревне…
Он встал и пошёл к автобусу, куда садились приехавшие смотреть, как будут ломать деревню.
— Федя! — кричала какая-то женщина из кабины грузовика. — Домой поехали! Мать зовёт.
— А костёр? — расстроился мальчишка.
— Потом посмотришь. На той неделе Глинянку ломать будут.
— До свидания, — крикнул мальчишка Кускову и Вадиму, — приходите в гости. Мы на пятом этаже живём теперя! У нас из окна далеко видно.
Фырчали, отъезжая, грузовики, гремели бульдозеры. Школьники помогали грузить на самосвалы яблони, которые экскаватор вынимал прямо с землёй.
— Пойдём! — сказал Вадим. — Мы в лесную избушку перебираемся.
Все их вещи уже лежали на телеге. Незнакомый старик поправлял на лошади упряжь.
— Тронулись, что ли? — спросил он, впрыгивая на передок.
Кусков уселся сзади с Вадимом, телега тронулась и скоро въехала в лес.
— Не сказал чьих? — спросил вдруг возница.
— Что вы говорите? — переспросил Вадим.
— Ну этот, в шляпе, фамилию свою не сказал? — спросил старик.
— Нет.
— Вот я и гадаю: чей он? Да разве угадаешь. Ну! — крикнул он, сбивая с крупа лошади слепня. — Много их отсюда за счастьем поехало…
Телега раскачивалась, прыгая по корням, что густо пересекали дорогу.
— Да! — вздохнул вдруг Вадим каким-то своим мыслям. — И остался один кран с петухом, да и тот сломанный…
Глава четырнадцатая
Лесное житьё
Часа через два они заехали в такую глухомань, что удивительно было, как это лошадь ухитряется тащить телегу: дорога совсем исчезла. Кускову то и дело приходилось наклоняться, защищаясь от ветвей. Вадим лёг на дно телеги.
Охотничья избушка вывернулась откуда-то сбоку. Она стояла на самом краю леса. Сразу за ней начиналось кое-где утыканное кривыми сосенками и чахлыми берёзками болото.
Лёшка даже не сразу догадался, что это избушка. Она так вросла в землю, что больше походила на землянку или погреб. На крыше её густо росла трава и даже кусты. Внутрь свет шёл от двери, окон не было. Вдоль стен тянулись нары, в углу была навалена груда камней.
— Это вёшала! — показал старик на колышки, вбитые в стену. — Одёжу сушить! Над очагом, значит.
— А готовить где? — спросил Кусков, понимая, что это, наверное, его обязанность.
— Готовить на улице. На костре. Здесь дымно.
— Не могли печку сложить! — буркнул Лёшка.
— Могли, да не стали! — значительно сказал старик и уехал.
Тишина навалилась на Кускова, точно они с Вадимом остались вдруг на необитаемом острове. Вроде только что гудели машины, валились старые избы, грохотали бульдозеры, а теперь будто и не было ничего, будто это был сон.
Лёшка собрал для костра хворост и, когда вновь вошёл в избушку, чтобы взять консервы, увидел, что Вадим по всем нарам разложил свои наброски и рассматривает их.
— Сколько я в технике растерял за эти годы! — сказал он, ни к кому не обращаясь. — С другой стороны, кому это нужно? Вот видишь! Видишь, Альберт! — повторил он, небрежно сгребая наброски в папку. — Я как старая полковая лошадь, заслышавшая голос трубы! Начал наброски просто так, вернее, для иных, отличных от рисования целей, а вот теперь не могу остановиться… Ну ладно, — сказал он, переобуваясь в болотные сапоги, — я пойду поброжу вокруг, а ты не отходи от избушки — заблудишься!
— Куда я пойду! — засмеялся Лёшка. — Я королевский обед буду готовить.
Ему совсем не хотелось, чтобы Вадим уходил. Ему ужасно не хотелось оставаться одному.
Он собрал в кучу хворост. Нашёл в вещах газету и поджёг её. Бумага быстро сгорела, костёр подымил и погас. Сколько раз поджигал костёр Кусков, столько раз невесть откуда взявшийся ветерок гасил его. Лёшке стало казаться, что ветер дует со всех сторон. Он уже и курткой заслонялся, и чуть ли не в самый костёр залез, а ветки так гореть и не начали. Больше газеты не было.
Лёшка плюнул с досады в костёр и среди вещей в рюкзаке Вадима увидел бутылку с надписью: «Растворитель». Бутылка пахла спиртом и олифой.
Воровато оглянувшись, Кусков вылил половину на хворост. И, торопясь, ломая спички, поджёг.
Пламя рвануло кверху столбом! Лёшка отшатнулся и увидел, как вспыхнула трава вокруг хвороста и быстрый огонь побежал полосою по прошлогодней траве к кустам. Дымящееся чёрное пространство оставалось за ним. Не помня себя от страха, Кусков схватил длиннющую ветку и стал хлестать пламя, топтать его и опомнился, когда огонь погас. Вся полянка перед избушкой выгорела.
Чёрной от гари рукой Лёшка вытер пот и, оглядевшись, увидел старое кострище. Не один десяток лет, наверное, разводили на этом месте охотники костёр. Почва тут выгорела, образовалась ямка, но в ней не собиралась вода, потому что на дне был заботливо насыпан песок.
И тут же Кусков увидал дрова, лежащие под крышей избы. Несколько полешек, завёрнутых в берёсту. Мальчишка перетащил свой хворост в эту ямку и начал складывать костёр сначала, не торопясь.
На дно он положил берёсту, поверх домиком тонкие сухие ветки-лучинки, а уж сверху веточки побольше.
Костёр вспыхнул с первой спички! Лёшка готов был прыгать вокруг, как первобытный человек, когда тот впервые добыл огонь.
Он отыскал ведро. Раз поставили избушку, должна быть поблизости питьевая вода! В какую сторону идти? Нужно ходить кругами!
И не успел он обойти избушку, как отыскал родничок, заботливо выложенный камнями.
— Во! — сказал он, удивляясь, что рассудил правильно.
Он поставил ведро на огонь.
«Можно было и не ходить кругами. Ясное дело: родник должен быть в лесной стороне. Болото родник бы залило».
Глядя на огонь и вдыхая кислый запах берёзового дыма, он вспомнил, что ведь об этом они проходили ещё в четвёртом классе, на уроке природоведения… Или, может, на географии? Ему всегда казалось, что школа — это одно, а жизнь — совсем другое.
«Ну зачем, — сказал он однажды учителю математики, — зачем мне алгебра? Где это я буду корни квадратные извлекать, если стану дзюдоистом?»
Учитель ответил, что алгебра учит человека думать… Но Кусков тогда не понял: как это — думать?
«Ставить перед собой задачу, — сказал учитель, — и искать правильный ответ».
«А может, я сейчас первый раз в жизни поставил перед собой задачу и нашёл ответ? — удивился Алёшка. — Что же, и воду искать алгебра учит?»
И тут ему так захотелось рассказать обо всём кому-нибудь, ну хотя бы Штифту! Чтобы он удивился! Чтобы порадовался вместе с Кусковым.
Но Штифт был далеко. И Лёшка подумал про Катю. Вот если бы эта рыжая девчонка была здесь… Он представил, как они живут в этой избушке. Как он ходит на охоту, ловит рыбу, а она сидит у огня, выделывает шкуры, варит обед!
Он представил себя выходящим из леса с медвежьей шкурой за плечами… Сильный и могучий охотник!
«Хорошо было первобытным, — подумал он. — Сильные всегда были уважаемые, а я-то сильнее всех, я бы всех победил! А что, — думал он, горстями засыпая в кипящую воду рис, — я сильнее всех! А раз сильнее, значит, главный! А кто стал бы спорить, я бы того по макушке дубиной! Раз, и всё!»
Ему захотелось рассказать про всё, что он здесь видел: и про деревню, и про стариков, и про костёр…
И он вдруг подумал, что когда он станет богатым и сильным и все ему будут завидовать, то он никому не сможет ничего рассказать… Потому что у него будет такая непонятная всем, сложная и красивая жизнь, что ребята вроде Штифта вообще в ней ничего не будут смыслить.
«Так что же? — подумал он и сразу испугался. — Так всю жизнь и молчать?»
Он подумал о Вадиме. Вадим всё время молчит. Он почти ни с кем не разговаривает.
«Неужели и я таким буду?» — подумал он вдруг со страхом. Странное дело: ему так хотелось быть похожим на Вадима, он даже старался ходить, как Вадим, так же засовывать руки в карманы, так же расстёгивать куртку и сдвигать на лоб спортивную кепочку, и вот Лёшке вдруг расхотелось быть на него похожим.
