Вильям Козлов - Копейка
— Слушай, — сказал он. — Дело говорят.
Потом выступили три девчонки, из тех, с которыми не разговаривают. Они тоже напустились на меня. Им-то что надо? Соли я им на хвост насыпал?
Я уже перестал и слушать, что говорили обо мне. Одно плохое. Ни слова хорошего. Как сговорились. И с этими людьми я столько лет учился? Жалко, что нет близко другой школы. Завтра бы перешел.
Не выступила против меня только Нина Шарова. Она настоящая девчонка. Не зря мне понравилась. Раз не выступила, значит, не считает меня таким, как все.
Удивил меня и Олег. Раньше я что-то не замечал, чтобы он выступал, а тут медленно поднялся из-за парты.
— Чего это вы все накинулись на Куклина? — сказал Олег. — Я согласен, что он не Павлик Морозов и не Тимур. Но нельзя же так… не оставлять камня на камне! Куда же мы все раньше глядели? Рядом живем, вместе учимся, а от сбора до сбора не видим ничего вокруг? Не годится так. У Куклина много недостатков. И все тут говорилось правильно. Если он парень с головой, сделает выводы.
— А если без головы? — спросил Щука.
Олег посмотрел на него.
— Ты тоже хорош гусь. Сидишь со своим синяком, как именинник… Доволен, что тебя не ругают.
— Ругайте, — сказал Толька.
— Бесполезно, — заметила Люда. — Не доходит.
— Давайте, ребята, кончать, — сказал Олег. — Надоело.
Олег — справедливый человек. И Нина Шарова. Остальные — болтуны! Я с ними больше и разговаривать не буду. Учебный год кончается. Скоро не буду смотреть на эти противные физиономии.
Хотя меня и ругали в сто раз больше Тольки, наказали нас одинаково: по выговору влепили. А если разобраться, то Щуке все равно больше досталось: выговор и синяк на скуле. А у меня один выговор. А брань, как говорит мой дядя, на вороту не виснет.
Из школы я возвращался один. Щука и Грач с другими ребятами ушли раньше. За ними — Олег. А я самый последний. Я нарочно после всех встал из-за парты. Мне не хотелось идти с ребятами. Какие это товарищи? Очень хорошо, что они выговорились. Теперь я знаю, чего каждый стоит. Да я сам ни с одним из них не пойду в разведку. Разве только с Бамбулой…
Настроение у меня было паршивое. Меня еще никогда так крепко не ругали.
— Куклин! — услышал я голос Нины Шаровой. Я как раз проходил мимо ее дома. Она стояла у калитки, закрыв колени портфелем.
— Плевать я на них хотел, — сказал я, останавливаясь. — Подумаешь, разорались!
— Куклин, — спросила Нина, — ты смелый?
Я уставился на нее и не нашелся что ответить. А она серьезно посмотрела на меня и ждала. Замок на портфеле сиял. И часы на руке сияли.
— Я бы расплакалась, если бы меня так ругали, — сказала она.
Я еще больше удивился. Не хватало, чтобы я заплакал!
— Мне смешно было слушать их глупые речи, — сказал я.
— Куклин, а ты со Щукиным справился бы?
— Видела, какой я синяк ему поставил?
Нина улыбнулась, поддала коленкой портфель и повернулась ко мне спиной.
— Который час? — зачем-то спросил я. Ведь сейчас не урок, и время меня не интересовало.
— До завтра! — сказала Нина. Она поднялась на крыльцо и помахала мне рукой.
18. КОГДА НА ОЗЕРЕ НЕТ КЛЕВА
Домой идти не хотелось. К дяде зайти? Не стоит мешать. Вот уже третий день он стучит топором на зерносушилке. Привезли тес и гвозди. Ничего не поделаешь, надо строить. Бригадир глаз не спускает с него. На дню несколько раз приходит на стройку. Дядя даже позеленел от злости. Больше не улыбается бригадиру. За это время он ни разу не вырвался на рынок. А цены на зелень и овощи с каждым днем падают. У всех на огородах поспел лук, укроп, салат. И курицы стали хорошо нестись. У всех, не только у дяди.
Схожу-ка я на озеро. Посижу с удочкой, подумаю.
Я тихонько пробрался в сени, схватил удочку — и бегом из дому. Мне повезло: мать была в огороде и не заметила. Червей около озера накопаю, есть там одно тайное место… Ребята говорили, что с неделю, как плотва стала хорошо брать. Я этой весной еще ни разу не ловил. Пойду попробую.
Проселочная дорога к озеру тянулась вдоль поля. Озимая рожь стояла высокая, зеленая Над полем пролетали жуки. В одном месте кто-то на телеге заехал в рожь и оставил две глубокие колеи. Скоро во ржи засинеют васильки.
Небо над головой голубое. Солнце припекло макушку. Пожалуй, сейчас плотва не будет клевать. Жарко. А вот к вечеру — другое дело. Но я все равно пошел на озеро. Хотелось побыть одному и все хорошенько обдумать.
До самого озера навстречу никто не попался. Все на поле. Где-то далеко стрекочет трактор. Озеро было в низине. На том берегу краснеют толстые сосны. Из воды торчат коряги. Ветра не слышно, но вода в озере подернута легкой рябью. С лодки, конечно, лучше удить, чем с берега. Лодки стоят в заводях, да что толку! Весла спрятаны. Знаю я тут одно местечко, где всегда берут окуни.
Я отыскал ржавую консервную банку, палкой наковырял в куче прелых листьев красных червей. На такого червя любая рыба возьмет. Кучу снова прикрыл листьями, чтобы не заметили, что я тут ковырялся. А то живо разворочают и не оставят ни одного червяка.
У самого берега из воды торчали черные сваи. Я взобрался на толстый трухлявый пень, спустил вниз ноги и приготовил снасть. Червяк не очень-то охотно садился на крючок, норовил сползти, но я с ним живо справился. Закинув удочку, я уставился на поплавок и стал думать. Когда рыба берет, невозможно о другом думать, а вот если поплавок не шевелится, думай сколько влезет. Все равно больше делать нечего.
Высокий камыш лениво шевелился, поскрипывал. Стрекозы взлетали, снова садились на длинные листья. В воде суетились паучки и букашки. Окуни не спешили брать. Вода еще холодная на глубине. Станет потеплее — от окуня отбою не будет. Посреди озера — небольшой остров. На нем стоят несколько сосен.
У берегов кусты. В камышах прячутся утки. Я видел, как они садятся на воду. Один раз видел гагару. Большая, серая, она не спеша обогнула остров и скрылась из глаз. Гагара близко проплыла мимо меня. Она плыла, как корабль. И вода с двух сторон обтекала ее грудь.
У острова ударила щука. Раз, другой. Я видел, как разбежались круги и закачалась осока. Щуки водились в Белом. На моих глазах дядя Давид поймал на блесну щуку с метр. Она минут двадцать таскала лодку по озеру. А потом Давид подплыл к берегу и с трудом вытащил ее. В щучью пасть свободно могла влезть вся моя рука. Говорили, что на этом озере вылавливали щук по шестнадцать килограммов. Я не видел и врать не буду. Раньше щук было много, а теперь каждую субботу из города приезжают на машинах с ночевкой. Всех наших щук повыловили на спиннинг и кружки. Хорошо, что еще сетями запретили ловить, а то бы нам на озере и делать было нечего.
Поймать бы мне щуку на полпуда! Я бы взвалил ее на плечо, как дядя Давид, и понес через всю деревню домой. Пускай бы люди смотрели. На удочку щуку не поймаешь. Она не дура: на червя не берет. Хотя случалось ребятам вытаскивать на удочку полукилограммовых щурят. У меня тоже в прошлом году один взял, да у самой лодки сошел с крючка. Я видел, как мелькнула в воде его полосатая спина. Хороший был щуренок.
Что же все-таки сегодня произошло? Почему ребята так ополчились на меня? Я никому ничего плохого не сделал. Ни разу словом плохим не обмолвился ни с кем. Кроме Грача. Ну и Щуки, конечно. А Щука с каждым успел поругаться по нескольку раз. И ведь учится в школе всего второй год.
Я снова представил весь этот сбор, и мне захотелось нырнуть в озеро и больше не выныривать. Пусть им совестно станет. Угробили хорошего парня. Не за понюх табаку… Нырять я, конечно, не буду. Пусть лучше Щука ныряет. У него и прозвище подходящее. А с ребятами все кончено. Ни с кем не буду здороваться. И разговаривать. Только с Бамбулой. И с учителями. Тут уж ничего не поделаешь. Ну и с Ниной Шаровой. Она против меня не выступала.
Почему Миша Комов выступил, я знаю. Я ему из резинки залепил в шею. Вот он и отомстил мне. А Игорь Воронин? Он-то почему? И тут я вспомнил: еще в начале учебного года, когда нам только что выдали новенькие учебники, Игорь попросил у меня задачник на переменке. Свой, видите ли, он дома забыл. Я ему не дал задачник. У него руки были грязные. Он свалился с турника и измазал руки в грязи. Я видел, как он потом вытирал их о штаны. А я как раз перед этим обернул все учебники в чистую бумагу. Дай ему задачник — испачкает весь. Наверное, запомнил это Игорь. И вот сегодня высказался.
Грач заявил, что я жадина. Не дал ему ножик! Каждый человек должен иметь свой перочинный нож и не попрошайничать. Я почему-то ни у кого не клянчу ножики. И задачники не прошу. Все, что полагается, у меня при себе. Лучше быть жадиной, чем попрошайкой.
Не жадный я, просто бережливый. Люблю, чтобы все лежало на месте. А так можно все до последней нитки раздать. Мой дядя никому ничего не раздает. И тете Матрене запрещает. У настоящего хозяина, говорит он, все до последнего винтика должно быть в доме. А тот, кто шляется к соседям за каждой ерундой, тот не хозяин, а так, мелочь пузатая. «У глупых людей, — говорит дядя, — и грош скачет, а у нас, Скопцовых, и рубль плачет». У моего дяди все есть. Он ни к кому не бегает ни за чем. У нас и дома все, что полагается, есть. Моя мама тоже бережливая и меня приучила к порядку. Когда маму называют скупой, она говорит: «Скупость — не глупость. Лучше поскупиться, чем промотаться». Мама и дядя друг друга с полуслова понимают.
