Аделаида Котовщикова - Кто моя мама
— Мама Галя в детском доме живет, — хрипло произнес мальчик. Он помолчал. — У мамы Гали волоса. Вот!
— Волоса? — как эхо, повторила Галя. — Ах да, я же стриженная!
Она улыбнулась. Два колеблющихся шага — и вот она сидит на Мишиной кровати, обхватив его двумя руками. От радости Галя тоненько смеется. Она счастлива!
— Это что за обнимки такие? — Толстая няня спешила к ним. — Ишь ты! Пластом лежала, ложку каши не заставишь проглотить, а тут — на тебе! Марш на свою кровать!
— Да она же его мама Галя! — вступилась рыжая девочка.
Прижимая к себе Мишу, Галя оглянулась на нее с благодарностью. Как же она ее прежде не замечала?
— Родные, что ли? — спросила няня.
— Нянечка! Это наш Мишенька! Он в нашем детском доме жил! — радостно объяснила Галя.
— Повстречались, значит? — одобрила нянька. — Экая вам благодать! А на постель свою, все одно, отправляйся! Обход сейчас будет.
Радость
Врач, высокий, широкоплечий, светлоглазый человек, весело подмигнул Гале:
— Что, свечечка, поправляешься? А ты как, морковная рожица? — Он пощекотал Мишу под подбородком. — Глаза-то зачем в ваксу окунул?
Каким шутником оказался этот доктор! Ребята, сидя на своих кроватях, ему заранее в рот смотрели: чем он их рассмешит?
И другие врачи, сестры, нянечки были просто замечательные люди.
— Иди, помощница, утешай Ниночку! — подзывала Галю дежурная сестра. — Сейчас ей укольчик будет.
Галя придерживала за плечи шестилетнюю белокурую Ниночку, распростертую в кровати на животе, и приговаривала:
— И не больно! И не больно! Один миг! А зато поправишься быстро! Вот и все, пожалуйста!
— Сказку расскажи за то, что я не кричала! — повернув к Гале залитое слезами лицо, требовала Ниночка.
Галя подолгу рассказывала сказки, читала вслух книги, которые нашлись в библиотеке скарлатинного отделения. Миша неизменно сидел у нее на коленях. Болезнь у него была легкая, температура спала через два дня, но капризничал он много. Во время уколов отчаянно орал, вцепившись руками в Галю, не хотел есть.
Теперь Гале все приходилось съедать. Оставь-ка хоть кусочек на тарелке, — Миша закричит:
— А сама? А сама? Мне велишь! Какая!
— Ох, мама Галя, избалуешь ты молодца окончательно! — укоряли ее сестры.
Толстая няня, тетя Стеша, положила на табуретку у Галиной кровати большущий пакет:
— Ну, пляши, мама Галя! Корреспонденции тебе целая куча. А это передача. Зараз к письмам приложена.
Галя с недоумением переводила глаза с пакета на сложенные записки. Что это? Откуда?
Она разорвала плотную оберточную бумагу. Апельсины! Как много! На всю палату хватит. Печенье в пачках. Мармелад.
Галя живо раздала апельсины и развернула записки.
Все внутри у нее затрепетало. Да неужели это ей одной столько написано?
«Дорогая Галя! Мы знаем, что тебе лучше, что скоро ты совсем поправишься, и очень радуемся!»
Кто это пишет? «Мария Лукьяновна». Милая, хорошая Мария Лукьяновна!
«Тебе пришли две открытки от Павла Федотовича…»
На момент буквы запрыгали. Галя впилась глазами в строчки.
«Одна еще прежде, а другая сегодня утром. Тогда я не могла тебе переслать, — у тебя была очень высокая температура. Но сейчас тоже не посылаю, а переписала для тебя текст. Открытки очень красивые, ты, конечно, захочешь их сохранить, а из скарлатинного отделения их не вернут. Павлу Федотовичу я уже написала, что ты больна.
Будь умницей, моя девочка, слушайся врачей».
А на обороте того же листка стояло:
«Галка моя, здравствуй! Все думаю о тебе. Осматривал незнакомый город. Говорят здесь не по-русски. Работы много. Пиши, как живешь. Будь здорова! Твой дядя Павел».
И ниже, с новой строки:
«Дорогая Галя! Что же ты не написала ни строчки? Я начинаю беспокоиться и сердиться. Ходил в здешний зоосад, видел слона. Эта обезьянка на открытке немножко похожа на тебя, но, конечно, ты гораздо красивее. Большой привет от меня всем твоим ребятам, воспитательницам и Марии Лукьяновне! Твой дядя Павел».
Дядя Паша! Седые брови нарочно хмурятся, а глаза смеются. Как хорошо, что Мария Лукьяновна уже ответила ему и он знает, что Галя не бессовестная, не просто так не писала.
Хорошо, что существует тихий час. Впервые с тех пор, как появился в палате Миша, Галя была так рада тихому часу.
Лежа и стараясь не шуршать, она под сонное дыханье спящих детей читала драгоценные бумажки.
Коротенькие записки от девочек. Света, Люба, Сима пишут: «Поправляйся скорей! Мы без тебя скучаем».
А вот записка подлиннее:
«Милая Галочка! Я пишу у вас внизу на диване. Мама ждет. Она не отпустила меня одну — очень далеко, и боялась, что я сама не найду. Как я тебя разыскала, это целая история. У лифтерши я узнала, что ты вернулась в детский дом, потому что твой дядя Паша уехал…»
Да кто же это пишет? Недоумевающая Галя заглянула в конец листочка и чуть не ахнула на всю палату. Тоня! Тоня Серпуховская! Чудеса!
«Потом в канцелярии нашей школы мне сказали, где твой детский дом, и мы с мамой поехали, а ты в больнице. Галочка, поправляйся и приезжай ко мне! Тоня Серпуховская».
А глупые мальчишки ее «Гусыней» называли!
Вошла сестра и сказала шепотом:
— Думаешь, я не вижу через стекло, что ты тут читальню устроила? Спи сейчас же. И глаза портишь, сумерки в комнате.
Когда сестра, убрав письма в тумбочку, оглянулась, Галя уже спала, продолжая и во сне счастливо улыбаться.
Дома
Выписалась Галя из больницы позднее Миши, хотя поступила раньше. У нее вдруг распухли железки на шее. Пока не вылечили это осложнение после скарлатины, ее не отпустили.
Завуч Екатерина Дмитриевна привезла Галю в детский дом. Едва они вошли, Екатерину Дмитриевну позвал зачем-то завхоз.
В знакомом вестибюле тишина: все ребята в школе. Как всегда, дверь в кабинет директора открыта. Галя никогда не задумывалась, почему она всегда открыта и прикрывается ненадолго, только когда приходят совсем посторонние посетители. Но это хорошо, что дверь бывает открыта…
Бесшумно Галя подошла к этой двери. Директор сидела за столом и что-то писала. Но вот она положила ручку, сняла очки и задумалась.
У Гали дрогнуло сердце: эта пожилая, полная женщина с усталым и добрым лицом — до чего она своя, близкая, родная. Услышав шум шагов, Мария Лукьяновна подняла голову. Лицо ее озарилось радостью. Она быстро встала, протянула руки навстречу.
Галя бросилась к ней, обеими руками обвила ее шею, прижалась.
— Вернулась? Наконец-то! Родная моя, — прошептала Мария Лукьяновна, целуя Галю. Она сняла с нее шапочку. — Стриженная! Ежик какой смешной! — Провела рукой по Галиной голове. — Как я беспокоилась о тебе, девочка моя! Теперь все будет хорошо. Ты опять дома!
— Вы… — тихонько сказала Галя. — Вы — наша мама!
— Ну конечно! А ты не знала, глупенькая? Ну, как ты? Совсем хорошо себя чувствуешь?
— Совсем. Я там Мишеньку видела! Подумайте, мы в одной палате были!
— Да знаю я, знаю — засмеялась Мария Лукьяновна. — Все знаю…
— Сколько я в школе пропустила — ужас! — с тревогой сказала Галя. — Что же со мной будет? Хорошо хоть, что зимние каникулы были, никто не занимался…
— А я уже договорилась с Майей Владимировной. Знаешь, из института лаборантка? Она с Валериком Громовым и Петей Ерошиным занималась, а теперь с тобой займется.
И об этом подумала Мария Лукьяновна — что за человек!
А потом из школы пришли ребята… Уже к концу дня Галя, сначала только смеявшаяся смущенно, стала сердиться: все наперерыв ухаживали за ней. «Не устала ли ты? Может, отдохнешь?», «Не толкай Галю, она еще слабая!» В столовой дежурные кричали в окошко раздатчикам: «Гале Макушевой наложите побольше. Ей поправляться надо». «Ты не скачи зря, — говорила Софья Павловна, — не утомляйся». Мария Лукьяновна зашла в спальню: «Немножко отставьте от окна Галину кровать — не надуло бы».
На Марию Лукьяновну рассердиться Галя не могла, а на ребят накинулась:
— Да что вы обо мне, как о стеклянной? Вернулась в свой дом, а тут меня всякими заботами хотят извести! Опять заболею да в больницу попаду из-за ваших приставаний!
— А мы тебя никуда больше не отдадим — ни в больницу, никуда! — решительно заявила толстая Сима.
Да что же это такое?
В феврале через город пролетали метели. Снегу навалило столько, что снегоочистительные машины не успевали его сгребать своими клешнями. Вьюжный ветер скособочил сугробы — снежные валы, лежавшие вдоль реки Карповки, накренились на один бок. На кривой верхушке сугроба неуклюже скакала большая ворона.
Котя Черенков стоял в воротах своего двора. С подчеркнуто небрежным видом засунув руки в карманы коротковатого пальтишки и устремив взор на сугроб, он неумело и пискливо насвистывал.
