Николай Дубов - Мальчик у моря
— Иди гуляй, мал еще, нечего тут…
Сашук обижается, хотя это не впервой, мог бы привыкнуть: как только взрослые говорят друг другу про смешное, так обязательно его гонят.
Наконец у пограничной вышки появляется пыльное облачко, стелясь по дороге, несется к бараку. Сашук бежит ему навстречу. «Москвич» останавливается у изгороди. Он уже не оранжевый, а желто-рыжий от пыли. Дверца распахивается, отец вылезает.
— Спасибо вам, — говорит он Звездочету. — Выручили, прямо не знаю как… Вот? — Он протягивает ему смятую пятирублевку.
Звездочет смотрит на пятерку, потом на отца, брови его сдвигаются,
— Вы с ума сошли! Уберите сейчас же!
— Так как же?..
— Вот так. Спрячьте деньги.
— Может, тогда рыбки вам принесть? Свеженькой… А?
— Ничего мне не нужно. Я на чужих несчастьях не зарабатываю. — Тут он замечает Сашука и рад перевести разговор на другое. — А, — говорит он, — неустрашимый охотник на дохлых крабов? Как жизнь? Нашел свою звезду?
— Не, — мотает головой Сашук.
— Еще найдешь, времени у тебя вагон… Слушай-ка, ты мое семейство не видел? Они на пляже?
— Домой ушли. Как вы уехали, они туточка и ушли…
— Туточка? Плохо дело…
Сашук думает, что сейчас Звездочет снова посадит его в машину, даст погудеть в заколдованный гудок, потом газанет и они: помчатся «на край света» — к пятой хате Балабановки. Он даже делает шаг к открытой дверце. Но Звездочет захлопывает ее перед самым носом Сашука. «Москвич», как пришпоренный, срывается с места и исчезает в поднятой им пыли.
— Как там Настя? — спрашивает Иван Данилович.
— Сдал, — вздыхает отец. — Еще меня ругали, почему поздно. Еще б чуток и… А я чем виноват?.. Сразу на переливание крови забрали. Надеются вроде…
— Ничего, поправится, — говорит Жорка, — теперь в два счета. Наука у нас…
— Наука наукой… — неопределенно отзывается Иван Данилович. — Ну ладно, мужики. С Настей — сами знаете… Чего делать будем? Сегодня обойдемся — в лавку колбасу привезли… Только каждый день так не пойдет: и накладно, и при нашей работе всухомятку не потянешь…
— Факт. Без приварка не годится.
— Может, есть до этого дела охотники, добровольцы?
Рыбаки переглядываются, пересмеиваются, но никто не вызывается в охотники.
— Жорку к этому делу приставить. Пускай старается.
— Я настараюсь — не обрадуешься!
— А что? Вон малый и то сварил.
— То малый!
— Ша! — обрывает Иван Данилович. — На базаре, что ли? Дело говорите, а не лишь бы горло драть.
Все молчат.
— Я б взялся, — осторожно говорит Игнат, — только расчету нет.
— А какой тебе нужен расчет?
— В артели я свой процент имею. А тут что?
— Видали жмота? — кричит Жорка.
Даже Иван Данилович покачивает головой:
— Н-да… Ты ж еще и не рыбак — в первую путину пошел, а туда же…
— Я не чужое беру, со всеми наравне работаю.
— Ну, ровней-то ты еще когда станешь… Ладно. Будет тебе твой процент. Тут и всего-то, пока Семен приедет. Передам в Некрасовку, пришлют кого ни то… Нет возражений?
Все молчат. Иван Данилович лезет в карман и протягивает Игнату ключ, который всегда лежал под подушкой у матери Сашука.
— На, тут все хозяйство. С завтрашнего утра начинай кухарить. Теперь пошли заправимся, а то скоро выходить…
Все идут в лавку, покупают колбасу и ситро. Жорка берет себе бутылку червоного, но Иван Данилович так зыкает на него, что тот сейчас же относит ее продавцу обратно. Перед выходом в море пить нельзя.
Колбаса очень соленая, твердая, но все равно вкусная-превкусная. Сашук съедает свою порцию всю без остатка, вместе с кожурой. Ситро он пьет впервые в жизни. Липучее, приторно-сладкое, оно склеивает ему пальцы и губы, но он готов выпить целую бутылку, даже две. Целую бочку. Почему Иван Данилович говорит, что так не пойдет? Лично он согласен. Хоть каждый день…
Потом Сашук и Бимс, которому от рыбаков перепали колбасные шкурки, без конца бегают пить воду.
— А с ним как же? — спрашивает отец у Ивана Даниловича. — Может, с собой?
— Выдумывай! Хорошие игрушки — малого в море таскать. А если погода навалится?
Сашук хочет сказать, что никакой погоды он не боится, пускай его лучше возьмут с собой в море, он все время хочет, а тут одному оставаться не то чтобы страшно, а так… Сказать он не успевает. Иван Данилович поворачивается к нему:
— Вот какое дело, Лександра: ответственное поручение тебе. Останешься один на хозяйстве. Будешь сторожить и вообще поглядывать, чтобы ничего такого. Понятно?
Сашук кивает. Если такое поручение — другое дело.
— Не забоишься один?
— А раньше? Боялись такие!
— Ну и ладно. Может, мы засветло вернемся, сегодня кут ближний. Смотри, я на тебя надеюсь.
— Лучше б запереть хату, — говорит Игнат. — На всякий случай. Мало ли что…
— А ему куда деваться? И никакого случая не будет. Воров тут нет.
Рыбаки уходят, а Сашук, как настоящий сторож, важно обходит свое хозяйство и смотрит, все ли в порядке. Смотреть, в сущности, не на что. Рыбоприемный цех закрыт. В бараке койки с мятыми постелями да мухи. Кладовка заперта, а двор, как всегда, пустой, пыльный, выжженный солнцем. До захода еще можно успеть сбегать и хоть издали посмотреть на «Москвича», но отлучаться нельзя: как же уйти, если Иван Данилович сказал, что надеется на него?
Солнце наполовину уходит за пригорок возле пограничной вышки.
Лучше всего пойти в барак, чтобы не было страшно, и запереть дверь. Но в бараке хуже: по углам уже затаилась темнота, а на улице все еще залито розовым светом.
Краешек красного солнца превращается в полоску, потом в точку и исчезает. Но света пока много, и хорошо видно, что возле пограничной вышки опять стоит лошадь и машет хвостом. Значит, приехали пограничники. Сашуку не то чтобы становится менее боязно — он нисколечко не боится! — а как-то так, спокойнее. Раз там Хаким и другой, с нашивками, он в случае чего даст им сигнал — и все, будет полный порядок… А чем сигналить? Костер зажечь? Пока-то его разожжешь… Лучше бы всего стрельнуть, так нечем. Сашук приносит из барака спички и «летучую мышь». Долго не может ее открыть, но все-таки изловчается, зажигает фонарь. И вовремя. Вокруг уже совсем темно, только на западе небо чуть-чуть светлеет, но скоро гаснет и там. Сашук захлопывает дверь барака, мучается с ключом, который всегда торчит в замке, наконец ключ со скрежетом поворачивается. Сашук вынимает его и кладет за пазуху. На всякий случай. Мало ли что.
Если смотреть на горящий фитиль и ни о чем таком не думать, кажется, что светло везде вокруг, а не только на маленьком пятачке возле фонаря, и тогда совсем не страшно. И Сашук старается не смотреть по сторонам, а только на огонь. К фонарю слетается мошкара. И вовсе маленькая — сущая мелюзга, и побольше, и даже совсем большие бабочки с толстыми мохнатыми животами. Мошкара не такая, как бывает днем, а какая-то блеклая, белесая. Она вьется вокруг колпака «летучей мыши», тычется в стекло и, опаленная, падает на столешницу. Сашук пробует ее отгонять, но мошкара упрямо лезет к огню и обжигается. Чтобы удобнее было наблюдать, Сашук укладывает кулак на кулак, опирается на них подбородком. Мошкара летит и летит, вьется и вьется…
Свет фонаря меркнет, сужается в пятнышко, в точку. Из этой точки вновь разгорается свет, превращается в необыкновенно яркий солнечный день.
Бригада в полном составе сидит под навесом, прохлаждается. И Сашук тоже сидит за столом. Во двор въезжает «Москвич». Звездочет выходит из машины, здоровается со всеми и обращается к Сашуку:
«Ну, как жизнь?»
«Все в порядке», — отвечает Сашук.
«А мамка?»
«Мамка в больнице».
«Так надо ее проведать! Прошу…»
Он открывает перед Сашуком правую дверцу машины.
«Зачем? — говорит Иван Данилович. — Пускай сам ведет, я на него надеюсь».
Звездочет садится справа, пассажиром, а Сашук важно усаживается за баранку и спрашивает:
«А что надо сделать, чтобы поехать?»
«Погудеть, разумеется!» — отвечает Звездочет.
Сашук нажимает на дужку. Раздается такой могучий сигнал, что потрясенные рыбаки зажимают уши.
«Газанем?» — говорит Сашук.
Звездочет кивает и подмигивает:
«Валяй!»
Машина срывается с места и мчится вдоль берега по малоезженому проселку. Пограничники, высунувшись из оконных проемов, машут Сашуку, он высовывает левую руку и шевелит пальцами, как делает это дядя Семен.
Вышка остается далеко позади, скрывается совсем. По выжженной степи вдоль дороги бредет стадо коров. Сашук сигналит, и коров будто сдувает ветром, а пастух, растопырив руки и открыв рот, каменеет от испуга и восхищается.
Машина летит по степной дороге, и вдруг Звездочет говорит:
