Астрид Линдгрен - Приключения Эмиля из Леннеберги
— Так ты не отделаешься, и не надейся! — кричали они. — Отдай мальчишке лошадь, ты же обещал!
Торговец решил, что лучше уступить. Он был богат, все это знали, и не сдержать своего слова на глазах у людей ему было стыдно.
— Ладно, не обеднею я из-за этих трехсот крон, — сказал он и махнул рукой. — Бери эту злосчастную лошадь, и чтоб духа твоего тут не было!
Представляешь, как обрадовался Эмиль! Он вскочил на свою лошадь и выехал за ворота с важным видом, будто генерал. Все его поздравляли, а кузнец сказал:
— Вот какие дела случаются на ярмарке в Виммербю!
Эмиль скакал верхом, сияя от счастья и гордости, и люди расступались, а на Большой улице, где было больше всего народу, он встретил Альфреда.
Альфред, увидев Эмиля, застыл на месте, он глазам своим не поверил.
— Что это? — воскликнул он. — Чья эта лошадь?
— Моя, — скромно сказал Эмиль. — Ее зовут Лукас, и она так же боится щекотки, как Лина.
Тут к Альфреду подбежала Лина и схватила его за руку.
— Нам надо ехать, — сказала она. — Хозяин уже запрягает.
Да, веселью настал конец, всем обитателям хутора Катхульт пора было возвращаться домой. Но Эмиль обязательно хотел показать Готтфриду свою лошадь.
— Скажи папе, что я вернусь через пять минут! — крикнул он и повернул лошадь. Громко цокая копытами, она поскакала в сторону бургомистерского сада.
Октябрьская темень окутала дом и сад бургомистра, но все окна были ярко освещены, и оттуда доносились смех и голоса. Праздник был в полном разгаре.
Готтфрид играл в саду. Званые вечера он не любил — куда интереснее ходить на ходулях. Но когда он увидел Эмиля верхом на лошади, он опять упал в сиреневый куст.
— Чья это лошадь? — спросил он, тут же высунув голову из куста.
— Моя, — ответил Эмиль. — Это моя лошадь.
Сперва Готтфрид никак не мог в это поверить, но, когда в конце концов понял, что это правда, он прямо обезумел.
Разве он не просил у папы лошади? Ведь каждый день с утра до вечера просил, и всякий раз папа ему отвечал: "Ты еще слишком мал. Ни у одного мальчика твоего возраста нет своей лошади!"
Оказывается, это ложь, ложь! Вот папа увидит Эмиля и сам в этом убедится! Если, конечно, у него есть глаза и если он согласится выйти из дому, чтобы поглядеть.
А он, как назло, сидит сейчас за столом и пирует, сидит среди дураков, которым только и дела что есть, пить да произносить речи.
— Нет, я не смогу вытащить его из-за стола, — мрачно сказал Готтфрид, и глаза его наполнились слезами.
Эмилю стало жаль Готтфрида — его друг готов был расплакаться. Что ж, раз бургомистр не может выйти посмотреть на лошадь, лошадь сама придет к бургомистру. Это проще простого — подняться по ступенькам крыльца, войти в дверь, миновать прихожую и очутиться в столовой.
Если тебе довелось когда-нибудь побывать на пиру, на котором вдруг появляется лошадь, то ты знаешь, что гости в таких случаях так и ахают, будто они никогда в жизни не видели лошади.
Так повели себя гости и на пиру у бургомистра. Но больше всех был поражен сам бургомистр. Он так и подпрыгнул от неожиданности и подавился куском мяса. Поэтому он ничего не ответил, когда Готтфрид крикнул:
— Ну что, теперь убедился? А еще говорил, что ни у одного мальчика на свете нет своей лошади!
Но, оправившись от первого шока, гости очень обрадовались, что на пир пришла лошадь. Да оно и понятно — ведь лошади такие чудные животные. Все так и норовили погладить Лукаса. А Эмиль сидел у него на спине и счастливо улыбался. Пусть все гладят его лошадь, он не против.
Но тут из-за стола встал старый майор — ему захотелось показать, что он большой знаток лошадей. Он решил ущипнуть Лукаса за заднюю ногу — он ведь не знал, что Лукас боится щекотки!
Бургомистру удалось наконец кое-как справиться с мясом, и он уже собирался что-то ответить Готтфриду, но как раз в это мгновение майор ущипнул Лукаса. Копыта мелькнули в воздухе и опустились на маленький сервировальный столик, на котором стоял огромный торт со взбитыми сливками. Столик опрокинулся, а торт полетел через всю комнату и — шлеп! — угодил прямо в лицо бургомистру.
— Б-л-у-р-п… — послышалось из-под сливок.
И все начали хохотать. Они, видно, просто не знали, что еще им делать. Не смеялась только жена бургомистра.
Видно, она боялась, вдруг он, бедняга, не увидит, что происходит на пиру в честь его дня рождения.
Но тут Эмиль вспомнил, что ему пора возвращаться домой, в Леннебергу, и поскакал во двор. Готтфрид помчался за ним — ведь с папой, вымазанным сливками, все равно не поговоришь, да к тому же он был просто не в силах расстаться с Лукасом. Эмиль ждал его у калитки, чтобы попрощаться.
— Какой ты счастливый! — сказал Готтфрид и в последний раз потрепал Лукаса по шее.
— Это уж точно, — сказал Эмиль.
Готтфрид вздохнул.
— Зато у нас будет фейерверк, — тут же добавил он, чтобы хоть немного себя утешить. — Вот он!
Он указал Эмилю на стол в сиреневой беседке, где все было приготовлено для фейерверка, и у Эмиля оборвалось сердце. Конечно, ему надо торопиться, но ведь он в жизни не видал фейерверка!
— Давай запустим хоть одну ракету? — предложил он. — Я проверю, хватает ли там пороха.
Готтфрид нерешительно взял пакетик со стола.
— Только вот эту, самую маленькую, — сказал он.
Эмиль кивнул и слез с лошади.
— Да, только вот эту. Дай спичку!
Готтфрид дал ему спичку. И — пах, пах! — маленький сверкающий диск полетел в небо, стал кружиться и кувыркаться. О да, сомнений быть не могло, пороха там было достаточно. А когда диск вволю накрутился, он прыгнул назад, на стол в саду, к остальным ракетам. Я думаю, ему не хотелось оставаться одному. Но этого не заметил ни Эмиль, ни Готтфрид, потому что они услышали, что их кто-то громко окликает. Это был бургомистр, который выбежал на крыльцо, чтобы с ними поговорить. Он уже стер с лица почти все сливки, только уши еще белели в октябрьской темноте.
А по улицам Виммербю все еще ходили люди, смеялись, болтали и кричали и по-прежнему не знали, чего они ждут — праздника или беды.
И вот тут-то и началось! Началось нечто ужасное, то самое, что все так долго ожидали с тайным страхом. По небу, как раз над крышей дома бургомистра, вдруг заполыхали, затрещали разноцветные извивающиеся огненные змеи: воздух засверкал и раскалился, как уголья в печке, клокочущее пламя заметалось по всему небосводу. Раздался оглушительный грохот, и все жители Виммербю окаменели в предчувствии катастрофы.
— Комета! — послышались надрывные крики. — Мы погибли!
Поднялся истошный вой и плач. Горожане думали, что настал их последний час. И кто их осудит? Они с перепугу голосили, метались по улицам, а самые слабонервные даже падали в обморок. Только фру Петрель невозмутимо сидела на своей застекленной террасе и с интересом смотрела на полыхающее небо.
— Я больше не верю ни в какую комету, — сказала она кошке. — Бьюсь об заклад — это работа Эмиля.
И фру Петрель, как ты и сам догадался, словно в воду глядела.
Конечно, это Эмиль, запустив свою петарду, расцветил небо разноцветными огненными всполохами. Хорошо что бургомистр как раз в этот момент случайно выбежал из дому, а то бы он так и не увидел фейерверка в свою честь. Он стоял задрав голову, а кругом все трещало и сверкало, и бургомистр все время опасался, что какая-нибудь яркая звездочка, того и гляди, опалит ему волосы. Эмиль и Готтфрид решили, что бургомистр не нарадуется этому зрелищу — так он крякал. Правда, когда дымящаяся оболочка петарды угодила ему за пазуху, он явно рассердился. А то чего бы он завопил и бросился к бочке с водой? Почему бы он стал совать руку в бочку?
Бургомистр, видно, не знал, что с петардами так не поступают, что в воде они тут же гаснут, не доставив никому никакой радости. Жаль, что он такой недогадливый.
— Зато настоящий фейерверк увидел, — сказал Эмиль, лежа рядом с Готтфридом за дровяным сараем.
Они отлично понимали, что пока им лучше никому на глаза не показываться.
— Это точно, — подтвердил Готтфрид. — Фейерверк ты увидел.
Они молча лежали и ждали. А ждать им, собственно, было нечего. А может, просто выжидали, пока бургомистр перестанет метаться по саду, словно огромный разъяренный шмель.
Когда полчаса спустя жители Катхульта ехали домой, все шипящие змеи и раскаленные шары давно уже погасли. Только настоящие тихие звезды мерцали в небе. Темной лентой лежала перед ними дорога, по бокам ее чернел лес. Эмиль скакал впереди на своем коне и чувствовал себя по-настоящему счастливым. Он громко пел:
Едем, едем мы домой!Конь каурый подо мной!Ты скачи, скачи, мой коник,Пусть никто нас не догонит!
А папа сидел на переднем сиденье коляски и правил Маркусом и старой Юлан. Он был очень доволен своим сыном. Правда, Эмиль чуть не свел с ума фру Петрель, да, пожалуй, и всех жителей Виммербю своими проказами, но все же каурая кобыла досталась ведь им, а не кому другому! А это было важнее всего.
