Наринэ Абгарян - Всё о Манюне (сборник)
Но на грохот прибежала мама и устроила ему грандиозный скандал. Мама вообще умеет устраивать скандалы из ничего. Чуть что не так сделал – полочку в ванной, например, обрушил, или последнюю связку ключей в канализационном люке утопил, или в ливневый дождь под водопроводной трубой до мокрых трусов скакал– и нате вам, получите и распишитесь – скандал. Прямо не мама, а «подзатыльников начальник и скандалов командир»!
– Ты соображаешь что творишь? – накинулась она на папу. – У тебя четверо детей, а ты разные сальто-мортале крутишь?!
Папа, вопреки законам гор, ушами не задымился. Более того, повел себя неожиданно тихо – виновато сопел и ковырялся в стопке измятых книг. Мы сначала даже растерялись от такой папиной покладистости. А потом принялись с жаром объяснять маме, что это не его была идея – посчитать птенцов, а совсем наоборот. Но наше объяснение раззадорило маму еще больше.
– Какой пример ты детям подаешь? – перешла на ультразвук она. – А если завтра они решат повторить твой подвиг? Что делать будешь? Я тебя спрашиваю, Ян Амос Коменский [32]!
– Мам, ну мы же не совсем глупые, чтобы такое вытворять! – встряла Каринка. – Мы без страховки в гнездо не полезем.
– Без какой страховки?
– Ну, веревкой обвяжемся. Или еще чем.
Мама ахнула и свирепо уставилась на папу.
Папа попеременно потирал то лоб, то плечо. Молчал как партизан. Да и что тут скажешь, когда наворотил столько делов?
– Вроде взрослый, серьезный человек! Врач! А туда же! – вздохнула мама.
– Куда это туда же? – мигом откликнулись мы.
– Сами знаете куда! Стойте, где стоите, пока я осколки собираю. Не хватало только, чтобы вы порезались.
Какое-то время, затаив дыхание, мы наблюдали, как она подметает пол. Папа, поджав ноги, сидел боком в кресле и шелестел смятыми страницами. При этом делал такое лицо, будто ищет жизненно важную информацию. Будто весь этот красивый полет был не случайным стечением обстоятельств, а хитро продуманным ходом. Чтобы ввинтиться головой именно в ту часть книжной стопки, где эта жизненно важная информация коварным образом от него скрывалась.
Мама намела два совка хрустальных осколков, демонстративно ходила мимо, скорбно вздыхала.
– Ты эту вазу не очень и любила! – пробубнил папа.
– Ты бы лучше извинился, а не искал оправданий своему дурацкому поступку! – встала руки в боки мама.
– Женщина, можно подумать, я специально это сделал!
– Думаешь, это как-то оправдывает тебя?
– У-у-у, носовой волос [33].
– От носового волоса слышу!
– Тетьнадь, – Манька опасливо ступила на паркетный пол, – можно уже тут ходить, да?
– Можно.
– Я чего думаю. Помните, мой папа тоже падал? Ну, когда дверцу кухонного шкафчика чинил. Оторвал шкафчик и всю посуду переколотил.
– Разве такое забудешь? – покачала головой мама.
– Да вообще не забудешь! Так вот. Думаю, Дядьюра заразился у него безалаберностью. И теперь они оба безалаберные.
– Спасибо, деточка, ты умеешь утешить, как никто другой, – отозвался папа.
– Пожалуйста! – зарделась Манька.
– Пойдем, лед ко лбу приложим, – вздохнула мама и повела мужа на кухню – обрабатывать боевые ссадины.
Пока она обмазывала ссадины йодом, папа демонстративно выделывался и строил страдальческие гримасы. Мы подглядывали за ним из-за двери и тихонечко хихикали. Так, чтобы не раздражать своим хихиканьем маму.
– Ну и сколько птенчиков ты насчитал? – язвительно поинтересовалась мама, когда папа пошел любоваться в зеркале сокрушительной лиловой шишкой над левой бровью.
– Предположительно четыре, – буркнул он.
– А предположительно – это как? – полюбопытствовала я.
– Приблизительно.
Вот так мы и узнали, что в ласточкином гнезде предположительно четыре птенца. Ценой одной выбитой оконной рамы, почившей в бозе хрустальной вазы, вмятины на паркете и большой шишки на папином лбу.
– Даже Трою меньшими потерями брали, – развел руками дядя Миша, когда заехал забирать Маньку домой.
– Чья бы корова мычала! – огрызнулся папа.
– Оба хороши! – сверкнула глазом мама. И было в ее взгляде такое, что мужчины мигом стушевались и спорить дальше, чья бы корова мычала, не стали. И так было ясно, что одной коровой тут не обойтись!
На следующий день папа стал героем утренней летучки. Коллеги долго пытали его – хотели узнать, как он умудрился заработать себе такен– ное великолепие на лоб. Папа прикрывал шишку рукой и уводил разговор в сторону больничных проблем. Признаваться, что полез в ласточкино гнездо считать птенчиков, не стал. Поскромничал.
Если кто-то думает, что папино падение остудило наш жгучий интерес к ласточкину гнезду, то он никогда не был ребенком. Дети вообще странные существа. Процесс познания они могут растянуть на нескончаемое количество попыток довести до белого каления родителей. Словно ставят эксперименты над их терпением. Ждут, когда оно лопнет, и что за этим будет. Ба вообще говорит, что взрослым надо при жизни ставить памятники с надписью: «Прокормил, воспитал, вырастил и не рехнулся». Мол, каждый родитель – это герой Курской дуги. Выстоял и не сдался.
Вот такое неутешительное у нее о нас мнение.
Спустя два дня после папиного полета случилось неожиданное – Ка– ринка предложила смастерить для ласточек кормушку. Мы с Манькой поперхнулись. Впервые за всю историю своего существования моя сестра выдвинула не разрушительную, а созидательную идею. Мы даже уточнили у Каринки, что она подразумевает под кормушкой. Мало ли, может, в ее представлении кормушка – это пыточное сооружение, где с утра до ночи ошпаривают птиц, поджигают им хвосты и отстригают клювы.
– Ну, это такая штука, – повела в воздухе руками сестра, – в общем, куда можно накрошить хлеба и зерен насыпать, и птички будут прилетать поесть. То есть улетать далеко родителям-ласточкам не надо будет, понимаете? Раз – подлетел, раз – забрал зернышко, раз – вернулся к птенцам. Получается… ммм… как оно называется, слово забыла… Экономия сил, во!
– А чего это ты такая добрая? – не вытерпела я.
Вместо ответа Каринка наградила меня оглушительным щелбаном. В голове привычно зазвенели тысячи колокольчиков, в глазах мелко зарябило. Я взвыла больше от обиды, чем от боли, вцепилась в лицо сестры и попыталась выдрать какой-нибудь ощутимый кусок чего-нибудь важного. Но через секунду согнулась пополам – Каринка пребольно лягнула меня в голень. А потом еще завернула за спину руку.
– Сдаешься? – зашипела она мне в ухо.
– Вонючка! – пропыхтела я.
– Ах, так?
– Девочки, ну вы чего? – стряхнула оцепенение Манька. – Каринка, отпусти ее. Нарка, ты что, совсем с ума сошла?
Отцепляться никто не собирался. Я остервенело отбивалась и взвизгивала каждый раз, когда Каринка особенно сильно закручивала мне руку, а она, навалившись на меня всем весом, шипела в ухо: «Ну что, сдаешься?»
Манька немножко попрыгала вокруг, потом полезла разнимать. Ну и получилась грандиозная свалка на полу, с криками, ором и убийственными обзывательствами: «ослица – сама ослица, лысая собака – а ты вообще овца, щас как дам тебе промеж глаз – только попробуй». Кончилось все тем, что прибежала мама, расковыряла кучу-малу на составные части и наградила каждую сокрушительным подзатыльником.
– А куда мы кормушку приладим? – подала голос Манька, когда мама, растащив нас по разным углам комнаты, ушла доваривать суп.
Есть у нас одна хорошая черта – после драки мы тут же делаем вид, что ее вообще не было. Во-первых, дуться скучно, а во-вторых, если после каждой драки дуться, то на дружбу совсем не останется времени.
– Можно вообще на пол поставить. Под гнездо, – потирая ногу, прокряхтела я.
– Или на тумбочку, – выдохнула Каринка.
– Не получится, – отрезала Манька, – ласточки не умеют смотреть вниз.
Мы с недоверием уставились на подругу. Не то чтобы совсем не поверили, скорее усомнились в ее словах. Маньку мы знали не первый день и понимали, что придумать любое объяснение она в два счета умеет. Притом так правдоподобно придумает, что сама себе люто поверит. Потом не докажешь, что это не так. Поэтому с Манькиными версиями надо держать ухо востро.
– Откуда ты знаешь, что ласточки не умеют смотреть вниз? – осторожно поинтересовалась я. Спрашивать нужно было так, чтобы Манька не заподозрила, что я ей не верю. Очень не хотелось ее обижать.
– Оттуда! – боевито шмыгнула носом моя подруга. – Ни разу не видела, чтобы ласточки ковырялись в корме, который Ба насыпает курам. Жаворонки ковыряются, вороны ковыряются, воробьи ковыряются. А вот ласточки – никогда. Какой мы отсюда делаем вывод? Что ласточки не умеют смотреть вниз. У них шея устроена как у китов. Не поворачивается.
Каринка хрюкнула. Час от часу не легче.
– А что, киты тоже не умеют вниз смотреть? – аккуратно продолжила свои расспросы я.
