Улица Пратер - Жужа Кантор
Дул колючий февральский ветерок. Панни поправила шарф. Обидно все-таки. Если кому-то действительно некогда, так он вообще не придет. В конце концов, все прекрасно знают, что надо собирать лом и бумагу, что их класс здорово отстает от других, даже у пятиклашек дела обстоят лучше. Когда захотим поехать на экскурсию, то на какие деньги? Небось поехать на экскурсию никто не откажется, а в кассу деньги собирать не упросишь.
В четверть четвертого явилась Гизи. Ей, как видно, ж в голову не пришло, что она опоздала. С самым безмятежным видом она подошла к тачке и сразу спросила:
— Пошли?
На ней были брюки и полосатое пальто. А на голове ничего. Только копна черных волос. Она подняла голубые глаза на Панни:
— Кого мы ждем?
Никто не сказал ей ни слова упрека. Главное, что она уже здесь. Актрисе все можно. Гизи — «звезда» драмкружка, игравшая множество ролей. Ходит она величаво, плавно, с высоко поднятой головой. Нижняя губка у нее слегка выпячена. Гизи знает, что она красавица, более того, считает себя центром Вселенной.
— Ну, тронулись!
Панни согнала Андраша Чонта с тележки, Длинный поплевал на ладони и ухватился за дышло. Остальные стали подталкивать тележку сзади. Ветер все усиливался, и ребята вдруг побежали, помчались наперегонки с ним. Корзина металась в тележке, грозя вот-вот слететь. Длинный залихватски свистел.
— Не зверей, Длинный!
А что, неплохо вот так разок! Всей ватагой неслись они прямо на прохожих. Тележка вдруг накренилась, корзинка все-таки слетела, и ветер погнал ее по мостовой. Ничего, когда будет полной, не свалится!
Прошло немало времени, пока они наполнили тележку разными железяками, а корзинку — старыми газетами и оберточной бумагой. За это время они успели обойти три больших дома и два магазина и здорово устали, но настроение у всех было хорошее. Теперь они двигались медленно и не галдели. Тележка скрипела, железо на ней дребезжало. Коренником был по-прежнему Длинный. Одна кастрюля вдруг упала, Длинный обернулся.
— Вы что, не можете повнимательней? Пошевеливайтесь, я стоять долго не собираюсь.
Рядом с тележкой, засунув руки в карманы, стоял Герцог и спокойно смотрел на свалившуюся кастрюлю.
— Ну что ты бесишься? Сейчас кто-нибудь поднимет. Чонт или Гизи. Да ты и сам можешь поднять, — не торопясь проговорил он.
— И ты, между прочим, тоже! — заорал вконец обозленный Длинный.
— Вот еще, он же Герцог, — засмеялась Гизи и откинула назад прядь черных волос. — Он боится испачкать свои великолепные джинсы!
— Оставьте в покое мои джинсы! Что плохого, если я не люблю ходить грязным?
Длинный даже покраснел от гнева.
— Не мели языком! Поднимай живее кастрюлю!
Герцог внимательно рассматривал свои ногти.
— Ну вот, так и знал. Ноготь на среднем пальце сломался…
— Перевязать? — И Длинный с угрозой двинулся в его сторону.
Панни торопливо подняла кастрюлю. Не хватало еще драки! Водрузив ее поверх металлического хлама, отчего загремела вся куча, Панни сказала:
— Можем трогаться!
Но никто не шелохнулся. Никто.
— Ничего, — проговорил Герцог, — успеем. Давайте передохнем. Я здорово устал.
Гизи неожиданно поддержала его:
— А что, мы и так достаточно поработали! Лазар вон сидит себе на курсах.
Она сказала таким тоном, будто это только сейчас пришло ей в голову, и уселась на перила, отгораживающие тротуар от мостовой.
— Мог бы и на другой день перенести, — заявил Чонт, — или пропустить. Я тоже три раза в неделю хожу в секцию, а все-таки пришел.
— Ему каждый день надо что-нибудь учить, — вступилась за Лазара Панни, хотя и была зла на него. — Он там загружен по горло. Потому и не пришел.
Чонт потянулся, разминая уставшие ноги.
— А Кочиш? Почему он не пришел?
Наступила тишина. Длинный, усмехнувшись, объяснил:
— Он обиделся. На меня и на Гизи. Может, еще на кого-нибудь. Это его дело. Я из-за него сегодня единицу по истории схватил, так он мне подсказывал.
— И он же еще и обиделся?
— Да. А с нами решил не знаться, собирает в одиночку.
Длинный тоже пристроился на перилах.
— Ха-ха-ха, — сказал насмешливо Герцог, — дайте мне платочек поплакать! — Он присел на край тележки.
Андраш Чонт прислонился к афишной тумбе и, сняв ботинки, вытряхивал из них песок.
— Кочиш и на меня зол, — вставил он, — потому что на днях я ему пару раз врезал.
— Ничего удивительного, — размышлял вслух Длинный. — Тони первый полез. Он вечно лезет на рожон.
Герцог сосал больной палец.
— Тони всегда лезет в драку, — пробормотал он, — и всегда получает. Так ему и надо. Лопоухий воображала…
Гизи засмеялась.
— Лопоухий?
— Да, лопоухий. — Герцог устроился поудобнее.
— Твои уши, конечно, бесподобны! — Панни не на шутку рассердилась. — Все-таки это безобразие: Тони каждый день возвращается домой с синяками. И о чем только думают его родители?
Длинный пожал плечами.
— О чем думают? Да ни о чем. Матери у него нет, а отец все время за границей. Он с теткой живет, а она, по-моему, совсем древняя.
— Все равно безобразие, — сказала Панни.
Длинный пренебрежительно махнул рукой.
— Был я у них. Там своих забот хватает. Им вместе приблизительно двести сорок лет…
— Что ты болтаешь? Как это двести сорок лет?
Длинный вытянул ноги. Он был таким долговязым, что казалось, состоял из одних рук и ног. Задумчиво запрокинув голову, он проговорил:
— Возможно, даже больше, кто знает. У тетки Кочиша вечно сидят в гостях еще две старухи. Смехота. Три старые девы. Пьют чай и
