Эрих Кестнер - Проделки близнецов
— Ну, как она? — шепотом спрашивает отец.
— Неважно, — отвечает надворный советник. — Но вы можете говорить нормально. Я сделал ей укол.
Лоттхен лежит вся красная и тяжело дышит. Лицо у нее болезненно искажено, как будто искусственный сон, вызванный уколом, причиняет ей боль.
— Корь?
— Какая там корь, ничего похожего, — ворчит надворный советник.
В комнату вся в слезах, шмыгая носом, входит Рези.
— Да снимите же, наконец, вашу шляпу! — нервно требует капельмейстер.
— Ах, да, конечно, прощенья просим!
Она снимает шляпу и застывает, держа ее в руке. Надворный советник вопросительно смотрит на обоих.
— Ребенок, по всей видимости, пережил тяжелый душевный кризис, — говорит он. — Вы что-нибудь знаете об этом? Ничего? Может, хотя бы догадываетесь?
— Я, конечное дело, не знаю, может, это как-то и связано… но… Сегодня после обеда она ушла из дому. Ей, видите ли, приспичило с кем-то поговорить! А перед уходом она меня спросила, как ей лучше до Кобленцаллее добраться.
— До Кобленцаллее? — повторяет надворный советник, глядя на господина капельмейстера.
Пальфи тут же бросается к телефону.
— Луиза была у тебя сегодня?
— Да, — откликается женский голос, — но зачем же она тебе об этом сказала?
Он отвечает вопросом на вопрос:
— И что ей было нужно?
Фройляйн Герлах сердито смеется:
— Пусть она тебе об этом тоже сама расскажет!
— Прошу тебя, ответь!
Ее счастье, что она сейчас не видит его лица!
— Ну, если уж быть совершенно точной, то она явилась, чтобы запретить мне выйти за тебя замуж! — отвечает она в крайнем раздражении.
Буркнув что-то себе под нос, он вешает трубку.
— Как ее здоровье? — осведомляется фройляйн Герлах и только тут замечает, что разговор прерван. — Вот маленькая мерзавка, — произносит она вполголоса. — Все средства в ход пустила! Улеглась в постель и притворяется больной!
Господин надворный советник дает еще кое-какие указания и прощается. Капельмейстер удерживает его в дверях.
— Так что же все-таки с девочкой?
— Нервная горячка. Я загляну завтра утром. Доброй ночи!
Капельмейстер возвращается в детскую, садится возле кровати и говорит Рези:
— Вы мне сейчас больше не нужны. Ложитесь-ка спать!
— Но, мне думается, лучше будет…
Он пристально смотрит на нее. Рези уходит. Шляпу она все еще держит в руке.
Отец гладит маленькое горячее личико дочери. Девочка в бреду чего-то пугается и отшатывается от него.
Капельмейстер озирается. На парте лежит школьный ранец. Рядом сидит Христль, кукла. Он тихонько встает, берет куклу, выключает свет и снова садится возле кровати.
Теперь он сидит в темноте и гладит куклу, словно это его ребенок. Ребенок, который не пугается его руки.
Глава девятая
Фотографии господина Эйпельдауэра сеют смятение — Да, а Лотта ли это? — Фройляйн Линнекогель посвящают в тайну — Подгоревшие свиные ребрышки и разбитая посуда — Луиза признается почти во всем — Почему Лотта перестала писать?
Главный редактор «Мюнхенского иллюстрированного журнала» доктор Бернау стонет.
— Дорогая моя, сейчас мертвый сезон! Где нам раздобыть актуальный снимок для обложки? Не красть же!
Фрау Кернер, стоя у его стола, говорит:
— Из «Неопресс» нам прислали снимки новой чемпионки по плаванию. Стилем брасс.
— Она красивая?
Молодая женщина улыбается.
— Ну, для пловчихи сойдет.
Доктор Бернау уныло машет рукой. И начинает рыться в своем столе.
— Я тут недавно получил от какого-то деревенского фотографа, довольно потешные снимки! Девчонки-близнецы! — Он продолжает копаться в папках и кипах газет. — Девчушки — прелесть! Похожи просто поразительно! Э, да куда же вы подевались, маленькие бабенки? Публике по душе такие штуки. Особенно, если будет удачная подпись под снимком! Коли уж нет ничего горяченького, пусть будут красивые близняшки! — Наконец он находит конверт с фотографиями, разглядывает их и одобрительно кивает. — Берем, фрау Кернер! — И протягивает ей снимки. Немного погодя он поднимает на нее глаза, так как его сотрудница молчит. — Эй, Кернер! — окликает он ее, — вы что, в соляной столп превратились, как жена Лота? Очнитесь! Вам плохо?
— Минуточку, господин доктор! — голос ее дрожит. — Сейчас все пройдет. — Она смотрит на снимки. Читает адрес отправителя: «Йозеф Эйпельдауэр, фотограф, Зеебюль на Бюльзее».
Голова у нее идет кругом.
— Надо выбрать наиболее удачный снимок и сочинить подпись, такую, чтобы у читателей душа радовалась. Вы же превосходно это умеете!
— А может быть, не стоит публиковать эти снимки? — слышит она свой собственный голос.
— Это почему же, дражайшая фрау Кернер?
— Мне кажется, эти снимки — не подлинные.
— То есть попросту монтаж? — доктор Бернау смеется. — Слишком много чести для господина Эйпельдауэра! Он не столь изыскан! Подпись может подождать до завтра. Но прежде чем вы сдадите текст в набор, я хочу его просмотреть. — И доктор Бернау склоняется над новой работой.
Фрау Кернер буквально ощупью возвращается к себе в комнату, падает в кресло и, разложив перед собой снимки, сжимает пальцами виски.
В голове у нее полная неразбериха. Обе ее девочки! Детский пансион! Каникулы! Ну, конечно же! Да, но почему же Лоттхен ни словечком об этом не обмолвилась? Почему Лоттхен не привезла с собой фотографий? Если уж они сфотографировались вместе, значит, сделали они это не без умысла. Значит, девочки выяснили, что они сестры. И решили ничего об этом не говорить. Это можно понять, да, разумеется. Но, Боже мой, как же они похожи! Даже безошибочный материнский взгляд… О мои девочки, милые, любимые мои девочки!
Если бы доктор Бернау просунул сейчас голову в дверь, он увидел бы лицо, искаженное счастьем и болью, лицо, залитое слезами, слезами, изнуряющими сердце так, словно вместе с ними из глаз вытекает сама жизнь.
По счастью доктор Бернау не просовывал голову в дверь!
Фрау Кернер пытается совладать с собой. Вот теперь-то и надо высоко держать голову! Что произошло? Что будет? Что должно быть? Я поговорю с Лоттхен!
И вдруг как мороз по коже! Внезапная мысль пронзает ее словно невидимая стрела! А Лотта ли та девочка, с которой она собирается поговорить?
Фрау Кернер явилась на квартиру к учительнице, фройляйн Линнекогель.
— Вы задали мне более чем странный вопрос, — говорит фройляйн Линнекогель. — Считаю ли я возможным, что ваша дочь не ваша дочь, а другая девочка? Простите, но…
— Нет, я не сошла с ума, — уверяет ее фрау Кернер и кладет на стол фотографию.
Фройляйн Линнекогель смотрит на снимок. Потом на фрау Кернер. Потом снова на снимок.
— У меня две дочери, — тихо признается посетительница. — Вторая живет в Вене, с моим бывшим мужем. Эта фотография попала мне в руки всего несколько часов назад, совершенно случайно. Я даже не подозревала, что девочки встретились в пансионе.
Фройляйн Линнекогель то и дело открывает рот, точно карп на прилавке рыбного магазина. И недоуменно качая головой отодвигает от себя фотографию, как будто боится, что та ее укусит. И, наконец, спрашивает:
— И обе девочки до сих пор ничего друг о друге не знали?
— Нет. В свое время мы с мужем решили, что так будет лучше.
— И вы никогда ничего больше не слышали о вашем бывшем муже и втором ребенке?
— Никогда.
— А он больше не женился?
— Не знаю. Но думаю, вряд ли. Он полагал, что не создан для семейной жизни.
— В высшей степени увлекательная история, — замечает учительница. — Неужели девочкам в головы и в самом деле взбрела такая абсурдная идея — поменяться друг с другом? Когда я вспоминаю, как изменился Лоттин характер… И потом почерк, фрау Кернер, почерк! Уму непостижимо! Но, правда, многое можно было бы объяснить…
Фрау Кернер только молча кивает, а глаза ее смотрят в одну точку.
— Не обижайтесь на меня за мою откровенность, — продолжает фройляйн Линнекогель, — я никогда не была замужем, я педагог, а своих детей у меня нет… но я всегда думала, что женщины… настоящие, замужние женщины… они слишком уж считаются со своими мужьями! А на самом деле важно только одно — счастье детей!
Фрау Кернер болезненно улыбается.
— Вы полагаете, что мои дети были бы счастливы, живи мы с мужем в долгом, но несчастливом браке?
Фройляйн Линнекогель в задумчивости произносит:
— Я ни в чем вас не упрекаю. Вы и сейчас еще очень молоды. А когда вышли замуж, и вовсе были почти ребенком. И вы всю жизнь будете моложе, чем я когда-либо была. Что верно для одного, то совсем неверно для другого.
Гостья поднимается.
— Так что же вы намерены делать?
