Ирина Гуро - На красный свет
За Байкалом! В самом названии этом ощущается даль: дальше Байкала! Глубже в таежные, некогда дикие места. Когда Лешка ехал сюда, думал: «Не все ли равно, где баранку крутить? Километры на спидометр накручивать».
«По диким степям Забайкалья»? Давай! «Звериной, узкою тропой»? И то можно.
Песни не солгали.
И хотя город встретил Лешку оживленными улицами, по которым сновали «Волги», «Победы», красные веселые автобусы, и высокими домами, по вечерам залитыми светом, тайга — она все равно была здесь, темнела по сопкам диковато и загадочно. И там, в глубине ее, наверняка вилась та узкая, звериная тропа. А дикие степи? Да, сто́ит отъехать совсем, по местным понятиям, немного — километров за двести, и потянется степь, побежит под колесами, однообразная, серовато-желтая, терпко пахнущая сухой травой и пылью.
Лешка бесом крутился под душем, крякал, отдувался, кричал. «И-го-го-го!» — в пустой душевой отдавалось, словно в горах. Хорошо! Хорошо, что на сегодня отъездился. Хорошо, что сейчас наденет стеганую шелковую, на паралоне курточку, перечеркнутую серебристыми молниями, шапку беличью пушистую посадит набекрень и — долой пимы! — стиляжьи туфли с носами длинными и острыми, как клюв цапли… И в эдаком виде он появится в «Забайкальце».
«А… Алексей Петрович! Однако с погодкой вас!» — поприветствует старик швейцар. Лешка взглянет мельком в зеркало на свое худощавое лицо, чуть-чуть уже спекшееся в мелкие-мелкие морщинки от весеннего солнца, на светлую волнистую прядь на лбу. В общем, останется доволен. Вот если бы только нос не утицей!
Развернув плечи, пройдет между столиками. И чем черт не шутит? Может быть, опять та девушка в сером свитере крупной вязки сидит у окна, задумчиво смотрит на иероглифы морозного узора на стекле.
У нее русые волосы, небрежно подстриженные модной прической «мальчик без мамы», глаза, чуть удлиненные, под светлыми ресницами, и ногти без маникюра — это он тоже приметил и удивился.
«Разрешите?» — спросит Лешка.
И она, конечно, разрешает…
«Пельмени и жаркое из козули! — заказывает Лешка. — Коньяк? Нет, я непьющий. Мне лимонаду». Лешка косится на соседку: что вы на это скажете? Удивленно дрогнули ее ресницы. Пушистые, светлые ресницы, не намазанные черт те чем и не наклеенные, — ресницы как они есть. И вообще в этой девушке все естественно, она не выкаблучивается, как другие, изо всех сил старающиеся выглядеть не так, как их сотворила природа…
— И-го-го-го! — Лешка закручивает краны и выскакивает из кабины душа. Прямо на диспетчера Аксенова.
Аксенов отталкивает мокрого Лешку:
— Ты что? Ополоумел? Одевайся мигом и к начальству! Живо! На носках!
— Приветик! Что ж, другого никого нет, что ли? Только что ночную смену оттарабанил… — Лешка раздосадован: вот тебе и девушка! Вот тебе и ресницы!
— Однако давай, паря, давай! Опосля разберемся! — Аксенов хлопает дверью душевой.
«Опосля!», «Паря!» У, гуран забайкальский!» — беззлобно ругается Лешка, влезая в брюки.
Завгар лежит под машиной — наружу торчат только толстые ноги в новых пимах.
Ого! Значит, припекло!
Завгар вылезает из-под машины, маленький, кривоногий, как гном. Вытирает ветошью руки и говорит скрипучим гномьим голосом:
— Вот что, Куркин. Сядешь за руль, поедешь в рейс. Под твою, главное дело, личную ответственность!
Перекладывать эту самую ответственность со своих на чужие плечи — завгар на это мастер.
— Далеко ли? — спрашивает Лешка, поеживаясь: после душа ему зябко.
— В Аланор.
«На тысячах нор стоит Аланор», — вспоминает Лешка чьи-то стихи.
— Ездил туда?
— Бывал, — отвечает Лешка, — летом. Когда на грузовой работал.
— Теперь зимой побываешь. Ты, главное дело, смотри, в темпе чтобы ездка была. В темпе.
— А что такое стряслось, Иван Иванович? И в темпе, и под ответственность…
Завгар подымает с полу пустую канистру, долго смотрит на нее, словно не знает, что это такое, и наконец говорит:
— Тут цельная история выходит. На руднике у шахтера ребенок, девчонка, главное дело, ногу сломала. По рации управляющему докладают: плохо дело, везти ребенка в машине через степь неспособно, а управляющий пообещай: посылаю хирурга моментом. Ждите. Вот так, Куркин.
— Мне, значит, хирурга везти выпадает?
— Хирурга, Куркин. Твой «газик» в самый раз подойдет.
— Ну что ж, повезу.
— Давай, давай.
Лешка поворачивается.
— «На тысячах нор стоит Аланор», — бормочет он.
Откуда эти стихи — не помнит, а застряли в голове. Очень правильно, между прочим! Лешка вспоминает степь, бугристую от тарбаганьих нор. Каждая нора — холмик, на холмике — серебристый ковыль. А нор этих миллион! Едешь, а тарбаганы столбиками стоят в степи, лапками брюхо придерживают. Между прочим, забавные твари, таких тоже не всюду встретишь. Интересно, неужели они без просыпу спят всю зиму в своих норах? Как медведи? А степь аланорская — что пустыня. Ни деревца, ни кустика. И теперь, под снегом, небось словно на северном полюсе. Да нет. Снег там не держится — ветер сдувает. Ветер с Хингана.
Лешка думает о разных пустяках. «Газик» заправлен горючим. Все готово.
— Куда за врачом ехать, Иван Иванович?
— В седьмую больницу — Сосновка!
День все так же ослепителен. Солнце шпарит вовсю. Лиственницы, багровые от мороза, просвечивают на солнце. Сосны с голыми ветвями, утерявшими хвою на подветренной стороне, толпятся вокруг белого двухэтажного дома больницы.
Дом невысок, приземист, по-старомодному вольготно расположен на склоне сопки. Лешка подкатывает к двери с вывеской: да, точно, седьмая больница… Интересно, что за хирург? Мясник небось, здоровый мужик с руками-кувалдами. Хотя и хирургини бывают. Это точно. Но редко.
Лешка зевает: за ночь дежурства удалось поспать самую малость — часа два. Хорошо хоть погода соответствует. Вообще климат тут подходящий: зимой — морозы, плевок катышком на землю падает, резина дубеет, водка замерзает; один спиртяга в ходу. Летом — жара, пыль, а дожди не идут.
Что это хирург не поспешает? Ага, вот! Эта невысокая, видно, сестра. Провожает, а закуталась, черт те что на себя навертела! А врач — действительно здоровый парень. Да что он, спятил, что ли? В одном халате и в шапочке собрался. Может, он, Лешка, перепутал? Может, это психбольница?
Закутанная до бровей сестрица кивает Лешке головой и лезет в машину, а доктор заботливо ее усаживает. И там, за Лешкиной спиной, творится что-то непонятное: сестра сердитым голосом отдает приказания доктору. А он? Он только беспрерывно повторяет: «Будет сделано». Ну и ну!
— Смотрите, вливания Петрову — точно по графику. Ну, кажется, все. До свиданья… Поехали, товарищ водитель! — распоряжается сестра.
Врач стоит у ограды, приложив два пальца к шапочке.
Лешка оборачивается и ледяным тоном спрашивает:
— Извиняюсь, а что врач, хирург, не едет?
— Я еду, видите же! — заявляет женщина и в сердцах теребит узел платка, завязанного сзади.
— А он? — растерянно показывает Лешка на дюжего мужика, которому, видно, надоело топтаться раздетым у машины.
— Это мой фельдшер. Поехали, товарищ водитель. Время дорого, — объявляет врач.
Хирург! Ну-ну! А в конце концов ему-то что? Его дело крутить баранку.
— Уф! — доносится с заднего сиденья.
Это она наконец развязала узел. Лешка видит в зеркальце у ветрового стекла, как пассажирка высвобождает голову из платка… Но что это?! Она… Или померещилось? Она!.. Лешка оборачивается — она! Девушка в сером свитере.
2
На скрещении улиц стоит милиционер Семен Безуглый. Хотя Лешка с ним в дружбе, Семен может запросто проколоть права. Красный свет! Лешка тормозит.
— Езжайте! — звучит голос хирургини повелительно.
Ну, это ты у себя в больнице можешь командовать!
— Не видите, что ли? Красный свет!
— Езжайте! Это я беру на себя.
Лешка дает газ. Хирургиня высовывается в окошко, Семен прикладывает руку к шапке. Ишь ты!
— Время подгоняет. Больной ребенок. И перелом — не шутка! — коротко и как бы извиняясь говорит врачиха.
— А что может быть? — беспечно спрашивает Лешка.
— Гангрена может быть.
Гангрена!
Этой зимой водитель Давурин проплутал в степи, обморозился. И гангрена. Отняли ногу. А тут ребенок.
Лешка машинально прибавляет скорость. Ему передаются напряжение, беспокойство, которые владеют девушкой, сидящей сзади.
Подумать только! Она!
Лешка молчит: он никак не может успокоиться после своего открытия. Наверное, его насупленное лицо видно врачихе в зеркальце.
— Что с вами, товарищ водитель?
— Ничего, ровно ничего, доктор.
— Вы себя хорошо чувствуете?
— Неплохо. А вы?
— Я — хорошо.
Некоторое время оба молчат. Машина несется улицей деревянного пригорода. Старые дома, черные срубы — черт те что за город! Разное в нем. Глянь кругом — не поверишь, что в центре многоэтажные дома, «Волги» и всякая такая культура.
