Радий Погодин - Лазоревый петух моего детства (сборник)
— Вы сегодня трехсотый, — сказал гражданину пестробородый парень.
— Не понимаю.
— Мало понять — важно почувствовать. Пока мы не отрастили бород, мы даже и не подозревали, как густо мир заселен парикмахерами. Вы как бреете, с мылом или без мыла?
— Да я сторонник прогресса.
Парни захохотали.
— Над чем смеетесь? — спросил гражданин протестующим голосом.
— Просто так.
— Для души.
— Просто так не смеются. Смеются всегда над чем-нибудь или над кем-нибудь. Над чем вы смеялись?
— Ну, просто так.
— Для души.
— Допустим. Но и просто так нельзя. Смех всегда подозрителен. — Гражданин оглядел себя, даже умудрился себе на спину поглядеть. — Ничего нет смешного.
— Конечно, — сказал ему парень с разноцветной растительностью. — Вы элегантны, как торшер.
Гражданин отпустил ему терпеливую вежливую улыбку.
— Я человек широких взглядов, но ведь существуют общие эстетические нормы. Зачем вам эта растительность на подбородке? Вы под кого? Под Сурикова или под Хемингуэя?
— Мы просто так.
— Для души.
— Своеобразие от недомыслия. Самобытность от неумения вести себя в обществе. А ведь еще Антон Павлович Чехов говорил на эту тему…
— Поцелуйте вашу милую кошечку Розу, — сказал ему чернобородый.
— Не забудьте полить ваш любимый кактус, — сказал ему пестробородый.
— Я от вас этого не ожидал. А еще образованные. — Элегантный гражданин отошел. Ему, наверное, очень хотелось уйти совсем, но что-то удерживало его, что-то невысказанное. — Бескультурье, — сказал он. — Деревенщина в шляпах!
Парень с разноцветной бородой улыбнулся и, надеясь вернуть разговор в русло поэзии, протянул гражданину руку.
— Пусть жертвенник разбит — огонь еще пылает.
— Неандертальцы! — закричал гражданин петушиным криком. Поправил сбившийся галстук и ушел, презрительно и гневно выпрямив спину.
— Этот не умрет — культурен до упора. — Чернобородый сплюнул. — Павлин!
За его спиной послышался смех. Над парапетом торчала Ольга. Волосы ее горели осенним пламенем. Ольга смеялась, била кулаком по граниту.
— Да здравствует солнце, да скроется тьма! — сказал ей чернобородый.
— Чего смеешься? Смех всегда подозрителен, — сказал другой.
— И вас дразнят. — Ольга залезла на парапет. Уселась между парнями. — И меня дразнят.
— Нас не дразнят. Нам просто не доверяют.
Ольга провела по голове расческой. Волосы ее подсохли и теперь сияли под солнцем.
— Я думала, мне плохо. А вам еще хуже. Вы бородатые, я рыжая. Вот встретились… А этот мужчина дальтоник. Он не различает красок.
Парни захохотали.
— Павлин-дальтоник…
Ольга спрыгнула с парапета. Надела свитер. Поежилась.
— Хорошо, что я вас встретила. Теперь мне будет гораздо легче. Почему, а? Я знаю, что смеются не только надо мной одной, — и мне легче. А вы не великие люди?
— Нет пока. Но мы постараемся, — серьезно ответил ей парень с разноцветной растительностью.
— Постарайтесь, а то вам житья не дадут. Бороды разрешаются только великим. — Вдруг Ольга потускнела и сникла. — Хотя что вам, вы можете бороды сбрить.
— Что ты! Слово даем!
— Мы уже столько вытерпели. Мы теперь как булат.
— Я тоже не стану расстраиваться, — развеселилась Ольга. — Это зачем же я должна расстраиваться из-за дураков?
— Ты уже почти гениальная, — сказал ей чернобородый.
— Смейтесь, я не обижусь. Я рыжая, вы бородатые. Нам бы сюда еще лысого. Полный набор.
Прямо к ним по дорожке шагал подвыпивший старикан с продуктовой сумкой. Он остановился, хихикнул:
— Р-рыженькая… — Сделал из пальцев козу, пощекотал Ольгу и еще хихикнул: — Рыжик! — Потом он оглядел парней и насупился.
— Папаша, вы, конечно, культурный человек, — торопливо сказал ему парень с разноцветной бородой. — Мы вас очень уважаем, папаша. Не нужно нас разочаровывать. Не надо. Мы все знаем. Мы исправимся.
— Я ч-человек к-культурный. Я к к-культуре всю жизнь стремлюсь и приближаюсь. — Старикан сделал строгие глаза, скомандовал: — Обрить! Наголо!
Парень с разноцветной бородой отвел старика в сторону.
— Идите, папаша, отдыхайте. Дома вас старушка ждет, пирогов напекла с яблоками.
— Напекла? — спросил старикан недоверчиво. — Точно знаешь? Старуха меня уважает. И я ее уважаю. Сонюшка, я иду-у!.. — заорал он нараспев. Потом подмигнул и спросил хитро: — Ребятушки, а зачем вам эти бороды проклятые? Вы же русские люди, зачем вам волосья жевать? А может, вы не русские? Может, скрываетесь? А ну, покажь документы!
Парень с разноцветной бородой снова обхватил старика за плечи.
— А чего ты мне сказать не даешь? Отпусти меня, я сказать желаю. Требую разговора! Ребятушки, вы же советские люди. Зачем вам эта гадость на подбородке?
— Дураков считать, — угрюмо сказал чернобородый.
Старик хихикнул, кашлянул.
— Молодец, сынок. Люблю молодцов. Я молодой был проворный… Погоди, это ты кого дураком назвал? Ага, пьяного обидели. Я вам в папаши годен, а вы обижать. Советская молодежь… «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…» — запел он строго и величественно, отчего задрожал весь. Потом плюнул себе на подбородок, утерся и сказал: — Тьфу на вас.
— Вы, папаша, не плюйтесь, вы прямо кулаком действуйте, — посоветовал ему чернобородый. — Прямо в зубы.
— Э-э, не обманешь. Нынче народ не тот. Ему в морду дашь, а он драться лезет. Сбрейте, а? — Старик повесил сумку на сучок, снял пиджак, сложил его аккуратно, оправил рубашку под ремнем, выпятил грудь и рукой взмахнул. — Я что сказал?! — закричал он. — Развелось всяких рыжих и бородатых. — И заплакал: — Сбрейте, а? Дайте мне сто лет прожить.
— Пожалуйста, — сказал парень с бородой разноцветной. — Мы подарим вам вечность. Нам, папаша, не жалко.
— Ау-у! О-ля-ля! Где вы? — На дорожку выбежала запыхавшаяся девушка в джинсах.
— Поехали! — Она увидела Ольгу, сказала: — Абрикосинка, подосиновик, настурция!
И не успела Ольга ответить, девушка уже командовала:
— Пошевеливайтесь, до нуля остались мгновения… Не мешкайте, бородатые. Обленились тут без меня.
Парни подхватили рюкзак и мотор.
— Куда ж вы, сынки? — обиженно спросил старик. — И не поговорили как следует…
Снизу, с воды, раздался хохот, загремели уключины. Звук весел пошел по воде, удаляясь.
— А может, всех бородатых в застенок? А может, всех бородатых на каторгу? И наголо! — бормотал старик в неуверенности.
Ольга от него отвернулась.
Старик пиджак свой поднял, почистил.
— «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…» — запел он. — Слушай мою команду! Обрить! Наголо!
Когда Ольга обернулась, старик сказал ей:
— Умные? Им кажется, что они выше? А почему они выше? Хамье! — И запел нежно: — Сонюшка, я иду-у… — И пошел сквозь кусты.
— Я знаю, что я теперь буду делать, — сказала Ольга. — Я теперь буду смеяться.
Мимо нее по дорожке шла сиреневая женщина с заграничным портфельчиком. Вслед за женщиной, словно на поводке, торопилась девчонка с черными кудрями, та самая девчонка, которая, конечно, покрасивее Ольги.
— Вы только на меня посмотрите, — говорила эта девчонка. — Я для вас в самый раз.
— Я на тебя уже посмотрела.
— Я сниматься хочу.
— Все хотят.
— А я больше всех хочу. Я три года перед зеркалом упражнялась.
— Все упражняются. И не морочь ты мне голову.
— Я умею петь басом. — Девчонка запела на непонятном языке с восточным акцентом. И заплясала. И так увлеклась, что не заметила даже, как женщина скрылась.
— Тьфу! — сказала она, обнаружив побег. — Стоило глотку портить. Строит из себя режиссершу, а сама ассистентка. Что она понимает! Уж если я им не нравлюсь, тогда понятно, почему нет хороших картин.
Ольга вскочила на парапет.
— Ничего тебе не понятно. Черная ты ворона. Бутылка из-под чернил! Кривляка! Ну, что уставилась? — Ольга принялась петь, кстати, тоже на непонятном языке, и плясать. — Подумаешь, — сказал она, отдуваясь. — Так петь и плясать все могут, только стесняются. Еще перед зеркалом упражнялась три года. Не могла это время на дело потратить. Черная ночь ты. Копоть!
Девчонка попятилась. Ольга соскочила с парапета, взмахнула руками.
— Кар-ррр! Ты в зеркало не видела, какая ты уродина? Ты посмотри и умри от досады. Я сейчас прысну!
Девчонка вскрикнула и пустилась бежать.
— Наповал! — сказала Ольга. Посмотрела вокруг, в глазах ее сверкал боевой огонь. — Берегитесь, — сказала она. — Я буду смеяться над всеми!
Картина восьмая
Вечер приблизился к городу, он развел темные краски на площадях и на улицах. На другом берегу реки дома тесно прижались друг к другу, как заговорщики. Ветер утих.
