Виктор Сидоров - Я хочу жить
И снова насупилась Клаудия, сказала тихо-тихо:
— Как я ненавижу фашистов! Я поклялась: всю жизнь буду бороться с ними, я отомщу им за маму и за папу… Фашисты — самые страшные, самые злые люди. Вы поглядите: они уже почти всю Европу захватили.
Пашка успокоил:
— Погоди, авось обожгутся…
Фимочка тут как тут, произнес в тон Пашке:
— Мы вот с Папой Шиманом придумаем кое-что!.. Фашистам сразу станет жарко.
Ребята засмеялись, засмеялась и Клаудия и снова стала прежней — веселой и задорной. Она обратилась к Пашке:
— Мне очень понравились твои стихи, которые ты присылал нам в письмах. Почитай новые.
Пашка покраснел от удовольствия и, не ломаясь, как это с ним часто бывает, прочел несколько стихотворений. А после обеда Клаудия, Абелардо и Антонио пели нам испанские песни — и веселые, и грустные. Мы тоже пели — свои. Как умели. Конечно, у девчонок это лучше получалось. Особенно у Лены. Клаудия даже не удержалась — обняла ее.
Клепиков увел глаза под лоб.
— Ах!.. Я на ее месте лучше бы Шимана обнял. За стихи… Правда, Папа?
Пашка прошипел страшно:
— Заткнись, болван!
Клепиков закивал:
— Хоросе, хоросе, господин… — и недоговорил, расхохотался довольный.
Когда прощались, Клаудия попросила писать ей почаще. Она обращалась ко всем, а смотрела на Леньку. Я усмехнулся, представив, как у нее округлятся глаза от удивления, когда она получит Ленькин разноцветный лоскут.
Ребята ушли. У меня в душе было и хорошо, и немножко грустно, будто они взяли и унесли часть моей радости.
Запись шестнадцатая
Суббота — суматошный день. В субботу у нас баня, стрижка, генеральная уборка. А сегодня как раз и есть суббота.
Санитары берут нас по очереди и отвозят в купалку, няни, перестилают постели, до блеска протирают стекла, приводят в порядок тумбочки, моют полы. Шумно, как на базаре.
Ванька, розовый, возбужденный, достал из тумбочки посылку.
— Гляди-ка, Саньша! Совсем полная! Счас зашивать буду. Няня Марта Петровна обещалась нынче же отослать.
Он взял химический карандаш, густо послюнявил его и старательно вывел домашний адрес. Полюбовался, склонив голову набок, потом тревожно:
— Слышь, Саньша, а вдруг не дойдет, а?
Я его успокоил: посылка дойдет, никуда не денется, пусть только он и обратный адрес напишет, на всякий случай.
Подошла няня Анна Капитоновна, крикливая, очкастая, с волосатой бородавкой на лбу. Мы все ее недолюбливали. Не за то, что некрасивая, — за недобрый характер. Очень вредная тетка. Ее не попросишь лишний раз подать что-нибудь или помочь в чем-то. Сразу закричит, вспылит, словно ее обидели: «Я тебе что — служанка? У меня своих делов по горло! Ишь пораспускались: никакого режиму! Не подам. Привыкай к порядку!»
И пойдет, пойдет… Наорет так, что в другой раз и обратиться к ней побоишься.
Анна Капитоновна поставила в проходе таз с водой и тряпкой, разогнулась и сразу к Ваньке:
— Это что за мешок у тебя? — Прочла адрес, подобрала тонкие губы. — Вот оно что… Посылочку, значит, наготовил?
Ванька доверительно ответил:
— Ага, теть Аня, поднакопил для своих малых… Пускай полакомятся.
Анна Капитоновна осторожно, будто живое существо, положила на тумбочку посылку, а сама быстро засеменила на другой конец веранды. Через минуту вернулась со старшей сестрой, ткнула пальцем в Ваньку.
— Вот, Надежда Ивановна, полюбуйтесь этим снабженцем! Ему государство лечение-питание дает, а он посылочки рассылает. Я здеся десять лет работаю, а такого, извиняюсь, слыхом еще не слыхивала…
Надежда Ивановна поморщилась.
— Не горячитесь, пожалуйста. И шуметь не надо… Это правда, Ваня?
Ванька не ответил. Он схватил мешочек, крепко прижал к груди: только сейчас понял, что над ним и его посылкой нависла беда.
Ребята, даже те, кто лежал далеко от нас, с любопытством завытягивали шеи: что за шум, кого и почему «разделывают» Анна Капитоновна со старшей сестрой? Приехал из купалки Фимочка, распаренный, лоб и нос в капельках пота, щеки — как два румяных яблока. Не успел как следует отереть лицо, а уже скок на локти.
— Что случилось? За что они Кабана?
Мишка Клепиков, захлебываясь, рассказал, в чем дело.
— Да ну?! — искренне удивился Фимочка. — Посылку домой? Жратву копил? Вот так Обжора Берендеевич!
— Но он же ничего плохого… — начал было я. Анна Капитоновна не дала мне говорить. Она продолжала размахивать руками и визгливо кричать:
— Ты кто такой есть? Может, думаешь, что государство, извиняюсь, — бездонная мошна? Может, ты завтра одеяло или, извиняюсь, что другое вздумаешь отправить домой?
Надежда Ивановна сердито обернулась к Анне Капитоновне.
— Я вас прошу: помолчите и идите работать. — Взглянула на Ваньку ласково и грустно. — Дай мне посылку, Ваня, я посмотрю…
Но Ванька продолжал молчать, все сильнее прижимая к груди мешочек. В его глазах уже закипали слезы, губы жалко дрожали. Анна Капитоновна не унималась. Подступила к Ваньке, потянулась к посылке.
— Ну-ка, отдай! Ты слышал, что Надежда Ивановна сказала? Отдай!
Ванька выдохнул тихо:
— Не надо… Не дам… Для малых моих… Не украл ведь… Саньша вот орехов купил…
Подошел Сюська — привез из купалки Пашку Шимана.
— Что вы уговариваете его? Возьмите и все. Вот так.
И рванул мешочек. Он распоролся, и все, что там было, с шумом сыпанулось на пол, покатилось в разные стороны.
Сразу стало тихо. Надежда Ивановна гневно обернулась к Сюське.
— Что вы наделали? Кто вас просил?
Ванька, зарывшись в подушку, плакал, а Сюська хоть бы бровью повел.
— Ну, дети! Совсем пораспустились. Старших не слушают, делают, что хотят. — Взялся за Ленькину койку. — Собирайся в купалку.
Ленька вдруг произнес:
— Не поеду! Не хочу, чтоб вы меня везли! — И ухватился одной рукой за тумбочку, другой — за оконный переплет.
— Чего еще выдумал? — Нахмурился Сюська. — Живо отцепляйся.
— Не поеду, поняли? Не поеду!
Сюська несколько секунд молча смотрел на Леньку, не понимая еще, что вдруг с ним случилось. Но вот по его щекам пошли бордовые пятна.
— Ну и лежи. Ишь, чем обидел! Меньше устану, таская вас.
И шагнул к моей койке. Не знаю, как случилось, но я тоже ухватился за тумбочку. Сюська совсем рассердился и рванул койку. Тумбочка с грохотом упала, но я уже успел зацепиться за Ленькину койку, и мы вместе покатились к противоположной стене. Сюська сгоряча потащил было нас по коридору, но за нами тронулись Ванькина и Пашки Шимана койки.
Никто не заметил, когда и откуда появился Сергей Львович. Он остановил Сюську за плечо, тихо произнес:
— Идите отсюда.
Тетрадь третья
Запись первая
Утром, только-только взошло солнце, меня разбудили выстрелы. Они гремели то далеко за городом, то близко, казалось, совсем рядом. Били орудия. Били зло, торопливо, будто соревнуясь друг с другом.
Я и те, кто проснулся, конечно же, сразу глаза к морю: что там, не идет ли снова эскадра?
Мишка Клепиков, едва продрав глаза, заорал радостно:
— Вот жарят! Неужели опять маневры?
Но море было пустынным, светлым и веселым, а выстрелы по-прежнему гремели зло и торопливо, не стихая ни на минуту.
И вдруг я увидел! Увидел высоко в небе два блестящих самолетика и вокруг них десятки белых дымков.
— Ребята, — крикнул я в восторге, — глядите вверх! Воздушные маневры!
Самолеты шли почти рядом, не отставая и не перегоняя друг друга, шли медленно и прямо, будто по линейке, совсем, казалось, не обращая внимания на разрывы снарядов. Неожиданно один из них, тот, что летел вторым, густо задымил и резко отвернул вправо.
— Наверное, тоже завесу пустит, как те торпедные катера, — произнес недовольно Пашка Шиман. — Что за привычка: чуть что интересное, так начадят — света не увидишь.
Но самолет уходил назад, волоча за собой черный хвост. И снижался. Сначала будто нехотя, потом все быстрее и быстрее, пока не скрылся за горизонтом.
— Ух ты! — восхищенно выдохнул Клепиков. — Как взаправду! Делает вид, что подбили. Вот вытворяют, вот ловкачи! А первый-то вон уже где! Летит, хоть бы хны.
Мы недосмотрели, куда полетел первый, все так же сопровождаемый дымками разрывов. На веранду, с грохотом распахнув дверь, вбежала няня. Бледная, со сбитой на сторону косынкой, с широко раскрытыми глазами, она крикнула тонко и тоскливо:
— Дети!.. Милые мои… Война! — И зарыдала, закрыв лицо руками.
Мы не поверили. Кто-то хохотнул, кто-то отпустил шутку: «Спятила тетка — выстрелов напугалась!», кто-то цыкнул: «Перестаньте», кто-то включил радио. Раздался суровый голос диктора. Он говорил о том, что на Советский Союз напали фашисты и что дан приказ Красной Армии разбить и прогнать их.
