Л. Кормчий - Юрка
Однако искренность переживаний передалась и ему: он почувствовал некоторую жалость к тетке.
– Ну ладно, ладно, – буркнул он хмуро, освобождаясь от непривычных объятий. – Чего там!
Его поддержал Василий:
– В самом деле, тетка, на смерть, что ли, отпускаешь? Радоваться бы должна, дура!
Затем они вышли в сопровождении хныкавшей тетки во двор, и последним, кого встретил Юрка, был Федька. С ним расставаться было тяжелее.
Рожица Федьки была грустная, и глаза смотрели на Юрку с затаенной печалью: ему жалко было терять друга.
– Прощай, Юрка! Поди, не увидимся!
Юрка крепко пожал руку товарища.
– Увидимся, ладно!
Хотелось еще что-то сказать, но голос перехватило вдруг, и какая-то мутная пелена предательски застлала взор, Юрка нахмурился, торопливо повернулся и пошел. Пройдя немного, он оглянулся: Федька стоял на том же месте, провожая взглядом друга. У Юрки совершенно помутнело в глазах, и несмотря на усиленное моргание и зажимание век, пара горячих капель упала с ресниц.
Дорога до Ораниенбаума показалась очень короткой. В памяти мальчика ничего не осталось, кроме тех минут, когда он садился в поезд и вылезал из него: слишком много дум было в голове, чтобы обратить внимание на что-нибудь постороннее.
Прибыли в Ораниенбаум, разыскали дачу…
Задумчивость на лице Юрки уступила место довольной улыбке, когда он вспомнил, как задушевно встретили здесь его появление.
Его ждали как желанного гостя. Ихтиаров поднял его и поцеловал. Юрка, понятно, смутился и покраснел… Потом все кругом говорили что-то, чего Юрка не запомнил: слова слились в памяти в какую-то хитрую паутину, где узор запутан и непонятен… Бедное сердчишко мальчугана билось так сильно, как никогда прежде. Кровь приливала к голове, и она кружилась даже от наплыва непривычных ощущений. Помнил, что все говорили что-то хорошее, а главное, вполне искренне, и все вспоминали о том, как он спасал мальчика. И только одни глаза смотрели на него несколько сурово, глаза, прикрытые стеклами пенсне и принадлежавшие какой-то почтенной даме, которую Юрка принял сначала за мать Саши.
Юрка присел в кровати и вдруг рассмеялся.
«Умора! Вот бы Федьку сюда!..»
Ему вспомнилось, как он встретился с Сашей. Мальчик хотел поцеловать его, сказав предварительно несколько слов о своей признательности. Юрка вообще не признавал поцелуев, считая их «бабьим лизанием», и вышло маленькое замешательство. Оба смотрели друг на друга и молчали, пока не вмешался Ихтиаров.
– Сашук, что же ты?
У них, вероятно, был свой план встречи «спасителя двух жизней», но план этот разбился о хмурость и сдержанность Юрки.
– Чего там? – пробормотал он, отступая перед Сашиным поцелуем. – Было, что было, а лизаться нечего… Так лучше, – пожимая руку нового знакомого, добавил он.
Саша покраснел и не знал, что делать. Ихтиаров и студент, переглянувшись многозначительно, улыбнулись. Эмма Романовна покачала с неудовольствием головой, словно хотела сказать: «Видите, каков он!»
– Чудны́е! – снова вслух подумал Юрка, откидываясь на подушку.
Он засмеялся довольным смехом и от избытка чувств перекувырнулся в кровати.
«Ишь ты! Поди, пятый час, а все дрыхнут еще… Ну и ну! Покурить бы…»
Но папиросы были отобраны вместе со старым платьем. Юрка вздохнул…
«Вставать разве? – он нерешительно посмотрел на одежду, лежавшую на стуле. – А ну заругают? Ведь баре… Рано вставать не привыкли…»
Мальчик тоскливо потянулся.
Однако в кровати не лежалось. Привычка вставать вместе с тем, как открылись глаза, приобретенная во время скитания по баржам, сказывалась и здесь.
«Встану! Кто узнает?» – и он решительно выпрыгнул из кровати.
Костюм был Сашин, и Юрка с трудом влез в него. Куртка трещала по всем швам, ворот не сходился.
Не лучше было и с другими принадлежностями. Облачившись, мальчик почувствовал себя точно спеленутым.
– Ну, черт, и одёжа, – проворчал он, шевеля всеми членами, отчего костюмчик потрескивал и раздавался по швам, – что пеленки…
Он невольно вздохнул, вспомнив о своих лохмотьях, в которых было так легко и просторно, даже слишком просторно!
Платья Юрке еще не приготовили, а его одежду сожгли на кухне. Приходилось пока примириться с костюмом не по плечу.
Ботинки совсем не лезли на ноги, и Юрка не стал долго возиться с ними и бросил вместе с чулками.
«Так лучше будет!»
Подойдя затем к окну, он поднял штору.
Ярко-зеленые, блестящие от росы листья каштана лезли в самое окно, приплющиваясь к стеклу, точно плоские руки с широкими пальцами. Золотистые блики бегали по дорожке сада, неспокойной волной переливаясь с места на место. Сквозь просвет среди деревьев блестела вдали вода, еще дымившаяся легким туманом. Юрку потянуло в сад.
Выходить из дому обыкновенным путем он не решался.
«Разбудишь кого – заругают», – думалось ему.
Но окно – другое дело. Через окно всегда можно выбраться без всякой канители.
Секунда – и окно распахнулось. Свежий воздух, насыщенный утренним дыханием зелени и цветов, пахну́л в лицо. Юрка раздул ноздри и с наслаждением вздохнул полной грудью.
В саду было тихо… Блестела роса на листочках травы и цветов, то отливаясь всеми огнями алмаза, то мерцая мутным жемчужным блеском… Бегали быстрые, подвижные как ртуть солнечные пятна по влажному песку дорожек и изумрудно-зеленой траве, как в калейдоскопе меняя свой кружевной узор.
Юрка медленно подвигался по саду. Он слушал знакомые звуки утра, что звонким гамом, незаметным для непривычного уха, сливались в воздухе, – слушал и думал в то же время. Думы были перелетные, точно пестрые бабочки в воздухе. То вспоминался ему порт, то Федька, то вчерашний день, полный событий, и наконец, как это ни странно, – тетка.
«Федька дома, поди… Может, на Гутуевку собирается… а там “Гекла”, верно, пришла уже, – во кокосу-то будет! Тетка с похмелья лежит, верно, коли денег нет… А чудны́е эти-то! Эка невидаль – выкупаться раз в одёже… – рассуждал Юрка и с усмешкой потряхивал головой, словно и на самом деле все это было чрезвычайно забавным. – Мальчишка-то этот потешный… Покурить бы!»
Но курить было нечего. Пришлось отогнать назойливую мысль.
«Во тоже… с господами теперь… как-то поживем еще, – спускаясь с пригорка, продолжал раздумывать мальчуган. – Господа, так и есть господа. Вот и не покурить даже… А там мало ли что еще?»
– Здорово, барчук, – раздалось над самым ухом мальчика. Юрка отскочил даже.
Перед ним стоял старик в картузе и переднике, с метлой в руках. Он зорко всматривался в Юрку, и мальчик смутился от этого взгляда.
– Здорово, говорят, барчук! – ворчливо повторил старик, насупив седые клочья бровей.
– Здравствуйте, дедушка, – смущенно отозвался Юрка, разглядывая, в свою очередь, морщинистое лицо старика, заросшее седой бородой…
– То-то… Чай, отвечать-то надо?
– Я думал, не мне это вы, а другому, – краснея, ответил мальчик: он совершенно не ожидал, что его могут принять за «барчука», и чувствовал себя крайне неловко.
– Тебе, кому же еще?
– Так я не барчук, дедушка… Барчук другой, а я так, – попытался Юрка объяснить ошибку, которая, по его мнению, произошла.
– Здорово, барчук, – раздалось над самым ухом мальчика, Юрка отскочил даже.
Старик расправил брови и дружелюбнее взглянул на мальчика.
– Ладно, – усмехнулся он слегка. – А звать-то тебя как?
– Юрка.
– Егорий, значит? Так-так… Это, стало быть, ты барчука спас? Так-так…
Старик снова окинул пытливым взглядом мальчика.
– А чего ты думал так крепко, когда шел? На меня чуть не наткнулся… О новом житье, что ли? Так-так… Будем знакомы теперь. Меня Акимом зовут. Садовник я.
Юрка молчал, словно воды в рот набрал, – так ново и непривычно было все это. Смущенный и даже несколько удрученный, пошел он дальше.
Встреча со стариком произвела на него сильное впечатление. Подвигаясь дальше по саду, он раздумывал об этой встрече и доискивался причины, почему садовник назвал его барчуком.
«Одёжа, должно быть. Не иначе как одёжа, – решил он. – Ну и потеха!»
Юрка окинул взглядом свой костюм, тесный и короткий. Рукава куртки едва прикрывали локти, а панталоны не достигали колен.
«Потеха! – засмеялся Юрка. – Вот бы Федька увидал меня! Умер бы…»
И от избытка веселости Юрка искренне рассмеялся над самим собой, ни капли не беспокоясь о том, что смех его, звонкий и веселый, раскатился по всему саду и что с пригорка смотрел ему вслед старый Аким, смотрел внимательно и задумчиво, опершись на метлу.
Сад спускался прямо к заливу, и, свернув по дорожке, Юрка очутился лицом к лицу со своим любимым морем.
Легкая зыбь рябила его ширину, и в ней переливались красные еще лучи солнца, точно зарево утихающего пожара. Туманная дымка скрывала даль, и сквозь нее виднелись очертания какого-то берега, неясные и расплывчатые: точно бледный призрак проглядывал сквозь дымку утреннего тумана. Кружились чайки, то взлетая в вышину, то опускаясь к воде, и пронзительным крикам их откликалось с берега эхо.
