Люси Монтгомери - Аня с острова Принца Эдуарда
К этому моменту Аня уже выскочила из брички, и Дэви в восторге обхватил ее за ноги, и даже Дора уцепилась за ее руку.
— Потрясный костер, правда, Аня? Только погляди, я покажу тебе, как надо мешать в нем кочергой, — видишь, какие искры? Я развел его для тебя, Аня, потому что ужасно рад, что ты приехала домой.
Отворилась дверь, и на фоне света, лившегося из кухни, появилась в виде темного силуэта худая фигура Мариллы. Ей хотелось встретить Аню в полумраке: она отчаянно боялась, что заплачет от радости, — она, суровая, сдержанная Марилла, считавшая неприличным любое внешнее проявление глубокого волнения. А за ней стояла миссис Линд, счастливая, добрая почтенная особа, такая же, как и в давние времена. Любовь, о которой Аня говорила вечером предыдущего дня, ждала ее, чтобы окружить и окутать своей благословенной прелестью и сладостью. Нет, ничто все-таки не могло сравниться со старыми привязанностями, старыми друзьями, старыми Зелеными Мезонинами! Как сияли Анины глаза, когда все сели за накрытый к ужину стол, как пламенели ее щеки, каким серебристо-звонким был смех! И Диана собиралась остаться с ней на всю ночь — совсем как в старые добрые времена! А стол — его украшал парадный, с розовыми бутонами, сервиз Мариллы! Более яркого проявления чувств от Мариллы невозможно было и ожидать.
— Ну, думаю, вы с Дианой всю ночь проговорите, — заметила Марилла насмешливо, когда девочки направились в мезонин. Она всегда бывала немного язвительной, после того как ей случалось обнаружить свои чувства.
— Конечно, — весело согласилась Аня. — Но сначала мне придется пойти и уложить Дэви спать. Он на этом настаивает.
— Еще бы! — сказал Дэви, когда они двоем вошли в маленькую переднюю второго этажа. — Никакого интереса читать молитву, если ты совсем один. Я хочу, чтобы кто-нибудь опять послушал, как я молюсь.
— Ты не один, Дэви, когда читаешь молитву, Бог всегда слушает тебя.
— Но ведь я Его не вижу, — возразил Дэви. — Я хочу помолиться при ком-нибудь, кого можно видеть, но молиться при миссис Линд или Марилле я не буду ни за что!
Однако, даже уже облачившись в серую фланелевую ночную рубашку, Дэви, похоже, не спешил приступать к молитве. Он стоял перед Аней, потирая одной голой ногой другую, и вид у него был очень нерешительный.
— Ну, дорогой, встань на колени, — сказала Аня.
Вместо этого Дэви подошел и спрятал лицо у нее на груди.
— Аня, — произнес он придушенным голосом, — я все равно не могу молиться. Я уже неделю как не могу. Я… я не молился ни вчера, ни позавчера.
— Почему, Дэви? — с участием спросила Аня.
— Ты… ты не разозлишься, если я скажу? — пробормотал он умоляюще.
Аня посадила маленькую фигурку в серой фланели к себе на колени и прижала к своему плечу кудрявую голову Дэви.
— Разве я злюсь когда-нибудь, Дэви, если ты мне в чем-то признаешься?
— Не-е-ет, никогда. Но ты делаешься грустная, а это еще хуже. И ты станешь ужасно грустная, когда я тебе скажу… и тебе, наверное, будет стыдно за меня.
— Ты сделал что-то нехорошее, Дэви, и поэтому не можешь молиться?
— Нет, я ничего плохого не сделал — пока. Но хочу сделать.
— Что же ты хочешь сделать, Дэви?
— Я… я хочу сказать плохое слово, — выпалил Дэви, сделав над собой усилие. — На прошлой неделе я слышал, как его сказал батрак мистера Харрисона, и с тех пор я все время хочу его сказать… даже когда читаю молитву.
— Тогда скажи его, Дэви.
Дэви в изумлении поднял лицо с пылающими щеками.
— Но, Аня, это ужасно плохое слово!
— Скажи его!
Дэви снова недоверчиво взглянул на нее, а затем тихонько выговорил отвратительное ругательство. В следующее мгновение он прижался лицом к ее лицу.
— Ох, Аня, я никогда больше его не скажу — никогда! Мне никогда больше не захочется его сказать. Я знал, что оно плохое, но не думал, что оно такое… такое… я не думал, что оно такое.
— Да, я думаю, Дэви, что тебе никогда не захочется произнести его — ни вслух, ни мысленно. И на твоем месте я не стала бы общаться с батраком мистера Харрисона.
— Он умеет издавать такой потрясный боевой клич, — заметил Дэви с некоторым сожалением в голосе.
— Но ведь ты же не хочешь, чтобы твои мысли были полны плохих слов, правда, Дэви? Слов, которые отравляют эти мысли и изгоняют из них все хорошее и присущее настоящему мужчине?
— Не хочу, — сказал Дэви с остановившимся взглядом человека, погруженного в самоанализ.
— Тогда не общайся с теми людьми, которые употребляют эти слова… А теперь какое у тебя ощущение, Дэви, — ты можешь прочесть молитву?
— Да, — кивнул Дэви, с готовностью соскользнув на пол и опускаясь на колени, — теперь я ее запросто могу прочесть. И теперь я не боюсь произносить «А если смерть во сне придет»[30], как боялся раньше, когда хотел сказать то слово.
Вероятно, в ту ночь Аня и Диана смогли полностью излить друг другу душу, но никаких записей о сделанных признаниях не сохранилось. А за завтраком обе они были такими свежими и ясноглазыми, какими, отдав несколько ночных часов веселью и признаниям, могут выглядеть только те, кто молоды.
До этого дня снег еще не ложился на землю, но, когда Диана, направляясь домой, переходила ручей по старому бревенчатому мостику, белые хлопья, кружась, начали опускаться на погруженные в тихий сон без сновидений бурые и серые поля и леса. И вскоре все отдаленные склоны и холмы стали призрачными и трудноразличимыми сквозь тонкую белую пелену, словно бледная осень набросила дымчатую вуаль невесты на свои кудри в ожидании своего ледяного жениха. Так что Рождество в Авонлее все же было в этот год белым, и день этот оказался очень приятным. Утром пришли письма и подарки от мисс Лаванды и Пола; Аня распечатала их, сидя в светлой, солнечной кухне Зеленых Мезонинов, которая была полна тем, о чем Дэви, в восторге втягивавший носом воздух, выразился просто, но сильно: «Отлично пахнет».
— Мисс Лаванда и мистер Ирвинг поселились в своем новом доме, — сообщила Аня. — Я уверена, что мисс Лаванда совершенно счастлива: об этом можно судить по тону ее письма. Но здесь еще и записка от Шарлотты Четвертой. Ей Бостон совсем не понравился, и она ужасно скучает по дому. Мисс Лаванда хочет, чтобы я сходила в Приют Эха, пока буду в Авонлее, протопила дом и посмотрела, не сыреют ли подушки. Пожалуй, я сделаю это на следующей неделе вместе с Дианой, а вечер мы сможем провести у Теодоры Дикс[31]. Мне хочется навестить ее. Кстати, как там Лювик Спид? Все еще ухаживает за ней?
— Говорят, что да, — отозвалась Марилла, — и, вероятно, будет продолжать и дальше в том же духе. Но все уже бросили ждать, что это ухаживание к чему-нибудь приведет.
— На месте Теодоры я бы его немного поторопила, вот что я вам скажу, — заявила миссис Линд. И не может быть ни малейшего сомнения, что именно так она и поступила бы.
Было среди писем и столь характерное для Филиппы, небрежно и наспех нацарапанное послание, почти целиком посвященное Алеку и Алонзо, тому, что они сказали, что сделали и как выглядели при встрече с ней.
"Но я все еще не могу решить, за кого из них выйти замуж, — писала Фил. — Я очень хотела бы, чтобы ты приехала и решила за меня. Кому-то придется это сделать. Когда я увидела Алека, у меня сильно забилось сердце, и я подумала: «Должно быть, он — тот самый!» Но когда пришел Алонзо, мое сердце снова забилось. Так что сердцебиение не признак, хотя, судя по всем романам, которые я читала, должно им быть. Уже твое-то сердце Аня, забьется только в присутствии самого настоящего Прекрасного Принца, правда? С моим же что-то явно на в порядке. Но время я провожу совершенно великолепно. Как бы я хотела, чтобы ты была здесь! Сегодня идет снег, и я в восторге. Я так боялась, что Рождество будет зеленое, — терпеть его не могу. Когда Рождество — какая-та грязная, серовато-коричневая штука, у которой такой вид будто ее сто лет назад положили куда-то отмокать, и с тех пор она там и лежала, это называется зеленым Рождеством! Не спрашивай меня почему. Как говорит лорд Дандрери[32], «ешть веши, которых ни один шеловек не в шилах понять».
Аня, тебе случалось когда-нибудь сесть в трамвай и вдруг обнаружить, что нечем заплатить за проезд? Со мной такое произошло на днях. Это совершенно ужасно! Когда я садилась в трамвай, у меня был пятицентовик. Я точно знала, что он лежит в левом кармане моего пальто, и, усевшись поудобнее, сунула туда руку, чтобы нащупать монету. Ее там не было. Меня пробрала холодная дрожь. Я сунула руку в другой карман. И там нет. Меня снова пробрала дрожь. Я пошарила в маленьком внутреннем кармашке. Все напрасно. Меня пробрали две дрожи враз. Я сняла перчатки, положила их рядом с собой на сиденье и еще раз обшарила все свои карманы. Монеты не было. Я встала, встряхнулась и затем посмотрела на пол. В трамвае было полно людей, возвращавшихся из оперы, и все они таращились на меня, но мне уже было не до таких мелочей.
