Джоанн Роулинг - Гарри Поттер и Орден Феникса
— Почему?
— Чтобы ничего не разбудить.
— Как это?…
— Потом объясню, сейчас некогда, мне надо на собрание — вот только покажу, где ты будешь спать.
Прижимая палец к губам и передвигаясь на цыпочках, она провела его мимо двух длинных, проеденных молью, портьер, за которыми, как предположил Гарри, должна была находиться ещё одна дверь. Затем, обогнув подставку для зонтов, сильно напоминавшую отрубленную ногу тролля, они стали подниматься по неосвещённой лестнице вдоль ряда декоративных тарелок, из которых торчали сушёные головы. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это головы домовых эльфов с одинаковыми, очень похожими на свиные рыльца, носами.
С каждой ступенькой удивление Гарри росло. Зачем они здесь, в доме, явно принадлежащем чернейшему из магов?
— Миссис Уэсли, почему?…
— Дорогой, Рон с Гермионой тебе всё объяснят, а мне и правда надо бежать, — рассеянно прошептала миссис Уэсли. — Вот, — они поднялись на площадку второго этажа, — твоя дверь — справа. Когда собрание кончится, я приду.
Она сразу же пошла вниз.
Гарри пересёк грязную лестничную площадку, повернул дверную ручку в форме змеиной головы и открыл дверь.
Перед ним, как видение, мелькнула мрачная комната с высокими потолками и двумя одинаковыми кроватями; затем раздался громкий клёкот и ещё более громкий вопль, и Гарри перестал видеть что бы то ни было, кроме густой массы кудрявых волос. Бросившаяся с объятиями Гермиона чуть не сбила Гарри с ног, при этом крошечная сова Рона, Свинринстель, от восторга выписывала бешеные круги над их головами.
— ГАРРИ! Рон, он уже здесь, Гарри здесь! Мы не слышали, как вы вошли! О-о, как ты? Ты в порядке? Ты очень злишься? Знаю, что очень, мы писали такие никчёмные письма… но мы не могли тебе ничего рассказать, Думбльдор взял с нас клятву не говорить, о-о, мы столько всего должны тебе рассказать, и ты тоже… Дементоры! Когда мы узнали… и ещё это дисциплинарное слушание… самое настоящее безобразие, я все законы просмотрела, тебя не могут исключить, просто не имеют права, в декрете о разумных ограничениях колдовства среди несовершеннолетних оговорено, что в опасных для жизни ситуациях…
— Гермиона, он же задохнётся, — сказал широко улыбающийся Рон, закрывая за Гарри дверь. За прошедший месяц он подрос как минимум на несколько дюймов и стал ещё больше похож на каланчу. А вот длинный нос, ярко-рыжие волосы и веснушки остались прежними.
Сияющая от радости Гермиона отпустила Гарри, но, прежде чем она успела произнести ещё хоть слово, раздался громкий шорох крыльев, и нечто снежно-белое, слетев со шкафа, мягко опустилось ему на плечо.
— Хедвига!
Белая сова защёлкала клювом и принялась нежно щипать хозяина за ухо. Гарри ласково гладил её красивые перья.
— Она нам тут такие сцены закатывала, — сообщил Рон. — Когда принесла твои последние письма, чуть до смерти не заклевала, вот смотри…
Он продемонстрировал Гарри правый указательный палец с наполовину зажившей, но очень глубокой раной.
— Какая неприятность, — процедил Гарри. — Уж прости — но я, знаешь ли, хотел получить ответ.
— Мы очень хотели написать, честно, — принялся уверять Рон. — Гермиона уже на стенку лезла, говорила, что ты можешь сделать какую-нибудь глупость, если и дальше не будешь получать известий, но Думбльдор…
— …взял с вас клятву не говорить, — закончил за него Гарри. — Я помню.
Теплота в груди, которую он почувствовал при виде своих лучших друзей, вдруг исчезла, уступив место ледяной ярости. Он столько времени мечтал с ними встретиться, а теперь… Пожалуй, он даже хотел бы, чтобы они ушли и оставили его в покое.
Повисло напряжённое молчание. Гарри, ни на кого не глядя, машинально перебирал перья Хедвиги.
— Но он думал, что так будет лучше всего, — почти не слышно пролепетала Гермиона. — В смысле, Думбльдор.
— Ага, — сказал Гарри. На её руках он, без капли сочувствия, тоже заметил следы клюва Хедвиги.
— По-моему, он считает, что у муглов ты в наибольшей безопасности… — начал Рон.
— Да что ты? — Гарри поднял брови. — А скажи, на кого-нибудь из вас в это лето нападали дементоры?
— Нет, но… поэтому он и приставил к тебе людей из Ордена для постоянного наблюдения…
Внутренности Гарри ухнули вниз, как если бы он, спускаясь по лестнице, нечаянно пропустил ступеньку. Так, значит, все знали, что за ним следят, — кроме него самого.
— Только это не помогло, — заявил Гарри, изо всех сил стараясь не раскричаться. — В конечном итоге мне пришлось самому о себе позаботиться, не так ли?
— Он жутко рассердился, — сказала Гермиона голосом, преисполненным благоговейного ужаса, — Думбльдор. Мы сами видели. Когда узнал, что Мундугнус ушёл с дежурства до конца смены. Это было что-то страшное.
— А я рад, что Мундугнус ушёл, — холодно отозвался Гарри. — А то мне не пришлось бы колдовать, и Думбльдор, наверно, так бы и продержал меня на Бирючиновой до конца лета.
— А ты… не боишься дисциплинарного слушания? — тихо спросила Гермиона.
— Нет, — с вызовом солгал Гарри. Со счастливой Хедвигой на плече, он отошёл от Рона с Гермионой и принялся осматриваться. Увы, вид этой комнаты едва ли мог поднять настроение. Здесь было темно и сыро. Покрытые лупящейся краской стены украшал лишь большой кусок пустого холста в резной раме. Гарри прошёл мимо него, и ему показалось, что из невидимой глубины картины раздалось противное хихиканье.
— И почему же Думбльдору так сильно хотелось держать меня в неведении? — спросил Гарри, всё ещё стараясь, чтобы его голос звучал как обычно. — Вы… э-э… не дали себе труда поинтересоваться?
Он поднял глаза как раз вовремя, чтобы заметить взгляд, которым обменялись Рон с Гермионой. Этот взгляд означал, что он ведёт себя именно так, как они и боялись. Но это мало что изменило.
— Мы говорили Думбльдору, что хотим тебе всё рассказать, — попытался оправдаться Рон. — Честно. Но он сейчас так занят. С тех пор как мы здесь, мы и видели-то его всего два раза, и то у него не было на нас времени, он только заставил нас поклясться, что мы не станем сообщать тебе в письмах ничего важного, на случай, если совы будут перехвачены.
— Вот только не рассказывайте, что, кроме сов, у него не было другого способа со мной связаться, — заявил Гарри. — Захотел бы, обошёлся бы и без них.
Глянув на Рона, Гермиона сказала:
— Я тоже об этом думала. Но он не хотел, чтобы ты знал хоть что-нибудь.
— Может быть, он мне не доверяет, — бросил Гарри, наблюдая за выражениями их лиц.
— Ты что, дурак? — растерялся Рон.
— Или думает, что я не способен о себе позаботиться.
— Конечно, он так не думает! — вскричала Гермиона.
— А почему же тогда вы во всём участвуете, а я сижу у Дурслеев? — сбивчиво заговорил Гарри, с каждым словом повышая голос. — Почему вам можно знать всё, а мне ничего?
— Это не так! — перебил его Рон. — Мама и близко не подпускала нас к собраниям, она говорит, что мы ещё малень…
Но Гарри, не помня себя, начал орать:
— ТАК, ЗНАЧИТ, ВАС НЕ ПУСКАЛИ НА СОБРАНИЯ?! ГОРЕ-ТО КАКОЕ! ЗАТО ВЫ БЫЛИ ЗДЕСЬ! ВМЕСТЕ! А Я ЦЕЛЫЙ МЕСЯЦ ПРОТОРЧАЛ У ДУРСЛЕЕВ! А Я, УЖ КАК-НИБУДЬ, УМЕЮ ПОБОЛЬШЕ ВАШЕГО! И ДУМБЛЬДОР ЭТО ЗНАЕТ! КТО ВЫЗВОЛИЛ ФИЛОСОФСКИЙ КАМЕНЬ? КТО УНИЧТОЖИЛ РЕДДЛЯ? КТО СПАС ВАС ОБОИХ ОТ ДЕМЕНТОРОВ?
Казалось, из него неудержимо лились все обиды, копившиеся целый месяц: и тревога от отсутствия новостей, и досада на друзей, что они проводят время вместе без него, и возмущение оттого, что за ним следили, а он ничего не знал… Все чувства, которых он почти стыдился, внезапно вырвались из-под контроля. Хедвига, испугавшись крика, улетела обратно на шкаф; Свинринстель тревожно застрекотал и принялся нарезать круги ещё быстрее.
— КТО СРАЖАЛСЯ С ДРАКОНАМИ, СФИНКСАМИ И ПРОЧЕЙ НЕЧИСТЬЮ? КТО БЫЛ СВИДЕТЕЛЕМ ЕГО ВОЗВРАЩЕНИЯ? КТО СУМЕЛ ОТ НЕГО ВЫРВАТЬСЯ? Я!
Растерянный Рон стоял с полуоткрытым ртом, явно не зная, что сказать. Глаза Гермионы быстро наполнялись слезами.
— ТАК ЧТО ОБО МНЕ БЕСПОКОИТЬСЯ? ЗАЧЕМ МНЕ О ЧЁМ-ТО РАССКАЗЫВАТЬ?
— Гарри, мы хотели тебе рассказать, правда… — начала Гермиона.
— ЗНАЧИТ, НЕ ОЧЕНЬ-ТО СИЛЬНО ХОТЕЛИ! ИНАЧЕ ЧТО-НИБУДЬ, ДА ПРИСЛАЛИ БЫ! НО ВЕДЬ ДУМБЛЬДОР ВЗЯЛ С ВАС КЛЯТВУ…
— Но он и в самом деле…
— Я ЧЕТЫРЕ НЕДЕЛИ СИДЕЛ НА БИРЮЧИНОВОЙ! ТАСКАЛ ГАЗЕТЫ ИЗ УРН, ЧТОБЫ УЗНАТЬ, ЧТО ПРОИСХОДИТ!…
— Мы хотели…
— ПОЛАГАЮ, ВАМ БЕЗ МЕНЯ БЫЛО ОЧЕНЬ ВЕСЕЛО? УЮТНЕНЬКО?
— Но, правда же…
— Гарри, нам очень, очень жаль! — в отчаянии воскликнула Гермиона. На глазах у неё ярко блестели слёзы. — И ты совершенно прав — если бы так поступили со мной, я была бы в бешенстве!
Гарри некоторое время сверлил её гневным взглядом, потом отвернулся и заходил по комнате. Со шкафа неслось мрачное уханье Хедвиги. В комнате повисло долгое молчание, прерываемое лишь траурным скрипом половиц под ногами у Гарри.
