Алексей Свирский - Рыжик
— Эй, жинка, засвети огонь! — гаркнул с порога Тарас и, обернувшись к куму, добавил шутливым тоном: — Ползи, кум, и не бойся: Катерины твоей нет здесь.
Но едва он это сказал, как длинная, сухопарая Катерина быстро отделилась от стены и набросилась на мужа. Тарас ахнул от изумленья и развел руками. Затем очередь настала за Аксиньей. Она принялась, по обыкновению, причитывать, осыпая мужа самыми горькими упреками.
— Душегуб ты окаянный! — рыдая, выкрикивала Аксинья. — Сгубил ты меня, по миру пустишь ты, Мазепа безбожный, семью свою… Приемыша погубил… Говори, басурман, где Санька? Где Санька, пьяница ты этакий?.. — все сильней и настойчивей приставала она к мужу.
Тарас стоял, насупившись, ожидая, когда жена наконец сделает передышку и он получит возможность вставить и свое слово. Но резкий и громкий голос Аксиньи не умолкал. Не переставала кричать и Катерина. Можно было подумать, что обе женщины об заклад побились, кто кого перекричит: так долго и старательно они бранились. У Ивана и Тараса от столь любезной встречи жен даже хмель стал проходить. Оба они, громадные и неуклюжие, стояли с опущенными головами и, казалось, готовы были при малейшем удобном случае шмыгнуть вон из хаты.
— Тише, бабы, говорю вам! — вдруг закричал на женщин Тарас и стал к чему-то прислушиваться.
Женщины как-то машинально замолкли, и в хате наступила тишина. В это время под окном завыл Мойпес. Собака убаюкала маленького хозяина и пришла выть домой. Трудно передать впечатление, какое произвел собачий вой на находившихся в хате; даже мужчины сочли нужным плюнуть три раза, а о женщинах и говорить нечего.
— Вот до чего докричались вы! — заговорил Тарас, обращаясь к своей и Ивановой жене. — До собачьего воя докричались…
IX
В яме
На другой день, на рассвете, Рыжика разбудил все тот же Мойпес, который, по-видимому, никак не мог помириться с необыкновенным положением вещей. Ему, преданному псу, приходилось видеть своего маленького хозяина в самых разнообразных положениях: не раз видел он своего друга лежащим на верстаке, когда отец его наказывал; видел он Рыжика и сидящим на деревьях, ворующим яблоки или вишни; чувствовал он не раз его у себя на спине, когда проказнику приходила фантазия «погарцевать» на собаке по улицам города; и не раз приходилось ему со своим хозяином разделять ложе в темных сенях. Но в глубокой глиняной пещере Мойпес впервые увидал Саньку, и это его крайне обеспокоило, тем более что хозяин, несмотря на его отчаянный вой, и не думал вылезать из ямы. Всю ночь Мойпес глаз не смыкал. Пока светила луна, пес знал, что ему надо делать: сидя на задних лапах, он до глубокой ночи не переставал выть на нее, спокойно и горделиво плывшую по звездному небу; но с исчезновением луны Мойпес совершенно потерял голову и с жалобным визгом раз двадцать бегал от ямы домой и обратно.
Только на рассвете Санька проснулся, и радости собаки не было конца.
Совсем иначе почувствовал себя Рыжик. Сначала он было вообразил себя заживо похороненным и не на шутку струсил, но лохматая морда Мойпеса вывела его из заблуждения, и он ясно вспомнил все вчерашние происшествия. От этих воспоминаний ему ничуть не стало легче. Мысль о том, что его все забыли, что им никто не интересуется, болезненно сжала сердце Рыжика.
— Мойпеска, голубчик! — обратился он к визжавшей наверху собаке. — Ты один меня любишь, больше никто, никто меня не любит… Я ничей… — На ресницах мальчика блеснули слезы.
— Мойпеска, у меня нога болит, — поспешил он поделиться горем со своим четвероногим приятелем; но того уже и след простыл.
Исчезновение Мойпеса окончательно удручило мальчика.
Из-за реки между тем поднялось солнце и рассыпало вокруг горячие лучи. Одни из них попали в яму и быстро стали согревать Рыжика. Почувствовав тепло, он поднялся на ноги, надел картуз и хотел было выпрыгнуть из пещеры, но не тут-то было: после недавно случившегося обвала стены ее сделались до того отвесны, что без посторонней помощи и взрослому человеку нельзя было бы из нее выбраться. По этой самой причине и Мойпес, при всей его преданности, не решался прыгнуть в яму, понимая, должно быть, что из нее не скоро выкарабкаешься. Несколько раз Рыжик подпрыгивал вверх, намереваясь ухватиться за край ямы, но все попытки ни к чему не привели: яма была для роста мальчика непомерно глубока. Окончательно обессилев, Санька совершенно растерялся. Еще минута — и он бы, наверно, принялся кричать и звать на помощь; но в это время снова показалась лохматая голова собаки. На этот раз собака прибежала не одна, а вместе с нею явилась и Дуня, которую Мойпес чуть не насильно притащил к яме.
Наклонившись и увидав на дне пещеры Саньку, Дуня разинула рот.
— Ты здесь, Санька? А мы тебя ищем, ищем!.. И мама твоя тебя ищет, и я тебя искала, искала… Что ты тут делаешь?
— Я здесь ночевал.
— Ночевал?! И тебе не было страшно?
— Это бабам страшно, а нам, мужчинам, не страшно, — машинально повторил Санька слова Андрея-воина. — Принеси мне хлеба, я есть хочу, — вдруг добавил он, переменив тон.
— Да ты вылезай скорей, и пойдем домой. Вылезай скорей!..
— Не могу: яма глубока… Беги-ка ты лучше домой, принеси мне хлеба. Да смотри никому не говори, что меня нашла, а то узнают и убьют меня. А ежели встретишь Ваську Дулю, скажи ему, что я в яме ночевал и зову его к себе. Ну, беги!
Дуня с Мойпесом убежали. Санька снова остался один. Но теперь он чувствовал себя гораздо лучше, так как был уверен, что Дуня и товарищи его не оставят в беде.
Через час вся детвора на Голодаевке узнала о геройском побеге Рыжика и о его ночлеге в яме. Каждый из мальчуганов счел своим долгом навестить беглеца и хоть одним глазком взглянуть на отважного товарища. Благодаря последнему обстоятельству, вскоре после того как Дуня убежала, Санька, или, вернее говоря, яма, в которой он находился, со всех сторон была окружена мальчишками. Все они наперерыв спешили приветствовать «героя», причем вслух выражали свое удивление по поводу его смелого поступка. Больше всего мальчишек поражало то, что Санька не страшился один провести целую ночь в яме. Уважение к беглецу возросло до таких размеров, что когда Павлуша Жаба осмелился сказать, что и он не побоялся бы сделать то же, что и Рыжик, мальчишки готовы были избить его как хвастуна, дерзнувшего сравнить себя с таким «героем», как Санька.
Сам Рыжик, хотя и находился на дне глубокой ямы, тем не менее чувствовал себя с приходом товарищей превосходно. С каждой новой похвалой, с каждым новым приветствием мальчуган вырастал в своих собственных глазах.
Первым явился к нему Васька Дуля.
Встреча друзей была поистине трогательна.
Васька, девятилетний мальчик, коренастый и плотный, со стогом нерасчесанных волос на голове, в первый момент готов был прыгнуть к товарищу в яму, но Санька остановил его.
— Не прыгай, Васька, ногу сломаешь, — предупредил он товарища и обратился с вопросом, откуда он узнал о нем.
— Мне Дунька сказала, она побежала за хлебом. Ты есть хочешь?
— Страшно хочу.
— Ну, подожди немного: Дунька принесет, а я побегу за ребятами.
С этими словами Васька убежал, а через полчаса вернулся в сопровождении многочисленной оравы детей.
— Рыжик, здравствуй!
— Неужто ты здесь ночевал?
— А ведьмы к тебе не приходили?
— Тебе не было страшно?
Мальчишки, для того чтобы лучше разглядеть беглеца, улеглись на животах вокруг ямы, причем головы их находились над самым ее отверстием.
— Панычи идут, панычи идут! — крикнул кто-то, и детвора на минуту примолкла, а Рыжик, сидя в яме, снял с головы картуз и приосанился.
Володя и Сережа только накануне приехали из деревни. Узнав о смелом побеге Рыжика, они не вытерпели и, уверив гувернантку, что идут в сад, бросились бежать к яме.
Мальчишки из уважения к панычам теснее придвинулись друг к другу и дали им место.
Панычи, как и всегда, были одеты в красивые, изящные костюмчики, резко выделявшиеся среди грязных серых рубашонок и штанишек прочей детворы. На обоих были одинаковые матросские шапочки с черными ленточками. На каждой ленточке золотыми буквами значилось имя владельца шапочки.
— Рыжик, правда, что ты в этой яме ночевал? — обратился к Саньке Володя, и на бледном лице мальчика появилось выражение любопытства и удивления.
— Правда, — твердым голосом ответил Санька.
— И ты не боялся?
— Нет. Я ничего не боюсь.
— Вот молодец! — воскликнул Сережа. — А как ты отсюда выйдешь? — добавил он, глазами измеряя глубину ямы.
— Я отсюда не выйду, я долго-долго здесь буду: я не хочу быть сапожником, — раздался из ямы звонкий голос беглеца.
Заявление Рыжика произвело на присутствующих огромное впечатление. Даже Васька Дуля, самый отчаянный мальчуган, и тот был поражен услышанным. Несколько минут длилось молчание. Догадавшись, что своим заявлением он огорошил товарищей, Санька горделиво выпрямился и поднял голову.
