Владислав Крапивин - Рассказы и повести
Он думал так, но продолжал отыскивать глазами все новые и новые искры. В каждой из них светилась, дрожала тайна.
Лениво шевелился ветер, сырой и зябкий. Казалось, что космический холод тяжелыми каплями просачивается в теплый воздух Земли и растворяется в нем влажной свежестью. Мальчик вздрагивал. Но холодное дыхание неба для него было все равно что для морехода ветер, зовущий в дорогу. Резкий трезвон безжалостно распорол тишину. Мальчик вздрогнул и пяткой прижал кнопку звонка. Будильник опрокинулся и обиженно замолчал. Пришла полночь.
Мальчик отыскал в небе Полярную звезду и взглядом провел от нее точную линию на север — до темного горизонта. Потом на юг, на восток и на запад.
Мальчик запоминал.
Конечно, он не был силен в астрономии, но кое-что знал и рассуждал просто. Небо вращается вокруг Полярной звезды и за двадцать четыре часа делает полный оборот. Так кажется с Земли. Значит, за час звезды проходят двадцать четвертую часть круга. И можно определить, где они находятся в любое время дня и ночи, только для начала надо знать, как они стоят в полночь. Теперь мальчик знал и это.
Созвездия были у него в плену.
— Я все проверил и высчитал, — сказал мальчик.
— А дальше? — спросила девочка.
— А дальше… все. Ведь зонта у меня нет.
Зонт был. Тот самый, с которым он хотел прыгать с крыши. Валялся он за шкафом, потому что и отец и мать мальчика в непогоду надевали плащи. И мальчик считал его своим.
Глупо все получилось. Из-за этой сушеной скуки — Вероники Павловны. Все вечера она сидела дома, а сегодня, в такой дождь, заявила, что пойдет к друзьям своего мужа. У нее, видите ли, там дела. Муж оставил у этих друзей какие-то свои бумаги, и она должна их взять. Это важные материалы. Они имеют отношение к его неоконченной диссертации.
— А может быть, завтра, Вероника Павловна? — осторожно спросил отец.
— О, нет, нет! — сказала она.
У нее был маленький подбородок, серые губы и скорбные глаза с нарисованной вокруг синевой. И еще большие цыганские серьги — золоченые полумесяцы. Зачем она, такая интеллигентная особа, таскает в ушах это средневековье, мальчик никак не мог понять.
Он спросил об этом у отца.
— Не твое дело. Нечего хихикать над старшими! — рассердился отец.
Вероника Павловна была женой папиного брата. Брат умер три года назад, а супруга его ежегодно приезжала к ним в гости. Каждый раз она жила в гостях по две недели. Днем она скучала в комнатах одна, а по вечерам заводила разговоры о муже, который так и не написал до конца диссертацию об исследовании каких-то ископаемых рукописей. Не успел. Но все-таки он был кандидатом наук, и Вероника Павловна этим весьма гордилась.
Мама и отец почему-то перед ней робели. Может быть, потому, что они не были кандидатами наук и ничего не понимали в исследовании новгородских грамот, написанных на бересте?
Смешно!
Веронику Павловну считали близкой родственницей, но звали по имени и отчеству. Только мальчик никак ее не звал.
— Почему ты с ней не разговариваешь? — спросил отец.
— О чем?
— Ты вот порассуждай! — пригрозил отец. — Разболтался совсем. Возьмусь я за тебя…
— Ой, — тихонько сказал мальчик.
Такая была у него привычка. Он сам ее не любил. И ребята иногда дразнили: ойкаешь, как девчонка. Но отвыкнуть мальчик не мог. Он по-разному говорил свое «ой»: то с насмешкой, то с удивлением, то с равнодушным зевком, то еще как-нибудь. Иногда громко, иногда шепотом. А на этот раз совсем тихонько сказал. И отец не слышал.
А с Вероникой Павловной мальчик все равно не разговаривал. И она не обращала на него внимания.
Но сегодня ей понадобился зонт.
А мальчик сидел у окна и протыкал зонт иголками. Материя была плотной, и после каждого прокола оставалось ровное круглое отверстие. От от толстой иголки — побольше, от тонкой — поменьше. Ведь и звезды на небе разные.
Но не всем интересны звезды.
— Это вандализм, — сухо произнесла Вероника Павловна, — так обращаться со старинными вещами!
Зонт был не старинный, а просто старый. Кроме того, было непонятно, что такое вандализм. Но мать и отец взглянули на мальчика так, словно он уничтожил целый сундук ценностей.
— Вы подумайте… Одна, две, три… Он сделал восемь дыр, — аккуратно подсчитала Вероника Павловна.
Созвездие Большой Медведицы было для нее просто дырами!
— Семь, — сказал мальчик. — Одна была раньше.
— Ты поговори! — вскинулся отец. И поспешно обратился к Веронике Павловне: — У меня есть изоляционная лента. Я сделаю заплатки и подклею изнутри.
Вероника Павловна оскорбленно поджала губы: вдове кандидата наук предлагали зонт с заплатками!
— У наших с Дмитрием детей такой поступок не остался бы безнаказанным.
У нее не было детей.
— Это само собой, — заверил отец.
Качая тусклыми серьгами, Вероника Павловна покинула комнату.
— Только и знаешь, что позорить перед людьми! — с непонятным отчаянием произнесла мать.
— «Перед людьми»… — сказал мальчик.
У него были длинные прямые ресницы. Когда мальчик смотрел без обиды, широко и весело, ресницы торчали вверх. Но когда прищуривался, глаза его словно ощетинивались.
Отец, маленький, сердитый и потому какой-то колючий, неумело застучал кулаком по столу:
— Ты порассуждай! Ты пощурься у меня! Ты как смеешь!
— Тише, — умоляюще сказала мама.
— Если бы вам жалко было зонта, — чувствуя закипающие слезы, сказал мальчик. — а то вам ведь не жалко. Вы для нее стараетесь… Боитесь, что ли?
— Молокосос! — тонким голосом закричал отец. — Щенок! Вон!
Нет, мальчик ничего не крикнул в ответ и не хлопнул дверью. Он тихо вышел на лестницу, лег животом на перила и стал смотреть вниз, в узкий черный пролет. Дом был старый, и на лестнице пахло сырой штукатуркой и керосином. Обида царапала горло, и в глазах становилось горячо. Тогда мальчик медленно спустился и вышел под дождь.
Он ничего не имел против того, чтобы простудиться насмерть. Ну, не совсем насмерть, а так, до воспаления легких. Тогда бы все узнали… Но дождь оказался добрым. Он совсем не хотел губить мальчишку. Принял его под теплые струи и постарался растворить обиду. Обида не растворялась, от нее оставался едкий и мутный осадок. Но мальчик был благодарен дождю. Теперь они оказались вдвоем против тех, кто укрывался под зонтами. Правда, таких прохожих было немного, большинство предпочитало плащи. Но мальчик думал о зонтах и видел только их.
Мальчик долго шел по блестящим от воды улицам и ни разу не спрятался в подъезд или под навес книжного киоска. А потом сел в трамвай, чтобы уехать далеко от дома. Здесь-то он и встретил девочку.
— Зонта у меня нет, — сказал мальчик. — А так все очень просто было бы. Надо нанести звезды на зонт, как на карту северного неба, и все в порядке. Потом только поставишь его как надо, и сразу ясно, где какое созвездие!
Он оживился. Обида немного притихла, и снова начинала звенеть в нем радостная струнка. Ведь можно отобрать зонт, но отобрать открытие нельзя.
— Я объясню, как это надо делать, — говорил мальчик. — Главное, запомнить, где Полярная звезда. Это легко. Надо только знать, где север, а потом…
— Ох, подожди, — перебила девочка. — Я же совсем бестолковая! Ты сначала нарисуй, а потом объясняй. По нарисованному.
— Как… нарисуй?
— На зонте, — просто сказала она. — Вот. — Вынула кусочек мела, который есть в кармане у каждой девчонки, чтобы чертить на асфальте «классы». - не обязательно же иголкой. Можно и мелом звезды отметить. Да? Мне такой зонтик знаешь как пригодится!
И как он сам не догадался? Мелом даже лучше! Ведь проколы ночью не увидишь, а меловые точки можно рассмотреть при самом слабом отблеске света. Значит, и пасмурными ночами он сможет отыскать в небе звезды!
Девочка открыла зонт.
— Ты правда помнишь все созвездия?
Мальчик снисходительно промолчал.
— Рисуй, — сказала она.
Но рисовать не пришлось. Мальчик даже не успел взять мел. Мать девочки нависла над ними, высокая и неумолимая, в коричневом плаще с торчащим капюшоном, как инквизитор — грозный и страшный судья.
— Татьяна! Я так и знала. Тебя ни на минуту нельзя оставить одну! Пошли, мы сейчас выходим. Нужно зайти в гастроном. На мальчика она не взглянула. А девочка взглянула. И, уходя, нарочно громко сказала ему:
— До свиданья.
— До свиданья, — резко ответил мальчик и отвернулся. Ему показалось, что он опять краснеет. А что он такого сделал? Хотел научить девочку узнавать, где какие светят звезды, если их даже не видно на небе…
Мальчик придвинулся к окну. Что-то острое надавило ему бок. Поморщившись, он сунул руку в карман куртки и нащупал кусочек мела.
На конечной остановке, у цирка, мальчик вышел из трамвая. Светлый цирковой купол был похож на громадный серебристый зонт. А под его карнизом сияли длинные, как стеклянные ленты, окна, и в них мелькало что-то цветное, стремительное. Там под защитой серебряного зонта искрилось и звенело пестрое веселье. Наружу выплескивалась музыка, на сразу утихала, будто прибитая к земле тяжелыми каплями. Сильно пахло сырыми досками. Над входом в цирк ощеривали красные пасти громадные фанерные львы дрессировщицы Бугримовой. Львы отсырели и были совсем не страшные, облинялые и грустные, как бродячие коты. Мальчик пожалел их.
