Избранное - Борис Степанович Житков
— Я! Я! Я сам в нем работал, я учил змею делать номер. Вы сейчас только манекен, фантом. В этот костюм проще было бы нарядить куклу. Она не тряслась бы, по крайней мере, как кролик!
Голуа так орал, что одна бакенбарда отстала, и мне стал виден багровый рубец на его щеке.
На арене повторилось почти то же, что вчера. Только я на втором туре приоткрыл глаза. Но руками я все еще сам не действовал. Голуа ворочал ими и покрикивал:
— Манипюлё ву мем! Сами старайтесь, сами! Дю кураж!
Он меня снова отпаивал коньяком. Он хвалил меня, он говорил, что теперь он видит, что дело пойдет, что он даст афишу. Через неделю можно выступить.
— Да, — сказал он, когда я уходил, пошатываясь, из уборной, — да, а коньяк купите сами. Серьезно. Вы выберете, какой вам больше по вкусу.
Билетерша, наша делегатка, перед представлением принесла мне книжку. Она долго мне не давала ее в руки, все хлопала книжкой по своему кулачку и выговаривала мне:
— Ты, товарищ, теперь обязан, как член профсоюза, требовать, чтоб твой валютчик этот тебя застраховал. Требовать! Понимаешь? А если что — сейчас же скажи мне. Нашел себе, скажи, дураков каких! Вот тебе книжка, и чтоб завтра же он взял страховку!
Я сделал дурацкую морду и смотрел в пол. Да больше всего потому, что я брал от нее фальшивую книжку.
Теперь в кармане была книжка на Мирона Королькова, мне очень хотелось совсем быть Мироном, но в шапке были эти квитанции, и от них мне и приятно и жутко. Я шел от билетерши, и тут на лестнице меня ждал Савелий.
— С союзом вас! — И он мотнул шапкой в воздухе. — Нынче у вас выходило — ах, как замечательно! Артист, артист вполне. Народный артист Советской республики!
Он шел за мной по лестнице. Мы проходили через пустой буфет, и тут Савелий сказал:
— Трешечки не будет у вас?
У меня были два рубля и мелочь.
— Хочешь рубль? — И протянул в руке бумажку.
— Да что ж это вы? — фыркнул Савелий. — Это что? Как нищему? Скажи, буржуем каким заделался! Давно ты сюда влез-то?
— У меня же нет трешки, понимаешь?
— Поняли! — Савелий мотнул вверх подбородком и зашагал,
IX
Мы работали с удавом теперь уже в три тура, как говорил Голуа. Удав переползал кольцами через меня три раза. Я уж стал двигать кольца, и француз со своей рукой наготове командовал:
1— Ниже, ниже! Хватайте второе кольцо.
И я чувствовал под пальцами тяжелое, твердое тело змеи: живая резина.
Теперь уж музыка обрывала свой марш, едва удав подползал ко мне, и барабан ударял дробь тревожно, все усиливая и усиливая. В прежние времена ударяли дробь, когда человека казнили. После третьего тура барабан замолкал, звякала форточка в клетке, удав спешил схватить кролика и волнами, как веревка, которую трясут за конец, быстро уползал в клетку. Я уж не закрывал глаз, я не шатался на ногах.
В воскресенье вечером должен был идти первый раз при публике наш номер с удавом. Оставалось еще четыре дня.
— Вы видите, мой друг, — сказал мне Голуа, — это же просто, как рюмка абсенту. Этот фальшивый риск только опьяняет, правда ведь? Бодрит! И вы на верном пуни. Три минуты, и двадцать пять рублей. И вы уже, я заметил, обходитесь без коньяку, плут этакий! — И француз обнял мою талию и защекотал мне бок, лукаво подмигнув.
Я оделся и вышел пройтись. Я шел, совершенно не думая о дороге. Я сам не заметил, как очутился у своего дома. Схватился только тогда, когда уже повернул в ворота. Наш дворник с подручным скребли снег на панели. Я на минуту задержался.
— А кого надо, гражданин? — окликнул меня дворник.
Я бухнул сразу:
— Корольковы тут?
— Таких не проживают, — отрезал дворник.
— Нет у нас такого товару, — сказал подручный, оперся на скрябку и подозрительно уставился на меня.
Я повернул и быстро пошел прочь. Я завернул за угол и ускорил шаги. Улица была почти пуста, и я уже хотел завернуть еще за угол, как вдруг увидал двух девочек. Девочки шли и размахивали школьными сумками. Они так болтали, что не видели ничего. Я узнал — справа моя Наташка. Сердце мое притаилось: окликнуть? Если б одна была она… Я прошел мимо, дошел до угла, обернулся и крикнул громко:
— Наташа! Наташа!
Наташа сразу волчком повернулась. Она смотрела секунду, выпучив глаза на незнакомого человека, красная вся от мороза и волнения, и стояла как вкопанная.
— Наташа! — крикнул я еще раз, махнул ей рукой и бегом завернул за угол.
Тут было больше народу, и я сейчас же замешался в толпе. До цирка я шел не оглядываясь, скорым шагом и запыхался, когда пришел.
На дверях цирка мне бросилась в глаза новая афиша. Огромными красными буквами стояло:
МИРОНЬЕ
Всем! Всем! Всем!
Я подошел и стал читать:
В воскресенье состоится первая гастроль известного укротителя, неустрашимого МИРОНЬЕ
ПЕРВЫЙ РАЗ В СССР!
На арене царь африканского Конго
КРАСАВЕЦ УДАВ КОРОЛЬ.
Редчайший экземпляр красоты и силы,
6 метров длины!
Борьба человека с удавом!
Детей просим не брать.
Миронье будет бороться с чудовищем на глазах публики.
И тут же в красках был нарисован мужчина в такой же безрукавке и желтых брюках, в каких я работал, и этого человека обвил удав. Удав сверху разинул пасть и высунул длиннейшее жало, а Миронье правой рукой сжимает ему горло.
Вот какую афишу загнул француз. Мне было противно: мне так нравилось, что в наших цирковых афишах правдиво и точно рисовали, в чем состоят номера, и даже артисты бывали похожи. И чего он, не спросясь меня, окрестил меня Миронье? Рожа у меня была на афише, как будто я гордо погибаю за правду.
В конюшне все были в сборе, и, пока еще не начали готовиться к вечеру, все болтали. Я вошел. Осип засмеялся ласково мне навстречу:
— Видал? — И Осип стал в позу, как стоял Миронье на афише, поднял руки вверх. — Ирой!
Все засмеялись.
— Миронье! Миронье!
Савелий стоял в хлесткой позе, опершись локтем о стойло и ноги ножницами. Держал папиросу, оттопырив мизинец.
— Миронье, скажите! Много Миронья развелося.
Все на него глядели.
— Солист его величества! — фыркнул Савелий. — Удавист. Усики наклеивает. Вы бы, барин, свою бородку буланжой обратно наклеили. Звончей было бы.
Савелий говорил во всю
