Александр Кононов - Верное сердце
На полустанках женщины с исхудалыми лицами продавали печеные яйца.
Витол купил две штуки, одно съел пополам с солдатским сухарем, другое оставил Редалю; тот так и не просыпался ни от резких толчков на стыках, ни от рева паровоза: машинист сердился на бесконечные задержки в пути и отводил душу гудком.
Поев, вольноопределяющийся тоже полез на «верхотурье» — на багажную полку. Но уснуть не удалось.
На прощанье капитан Селенс сказал многозначительно:
— Вам, как будущему офицеру, нелишним было бы продумать ход военных событий. Хорошо бы — с самого начала войны. Поучительные напрашиваются выводы!
За «будущего офицера» — спасибо, не надо! Известно, что младших офицеров на фронте не хватает, — убыль их прямо-таки чудовищна. Ввели сокращенный — в четыре месяца — срок обучения в школах прапорщиков; недоучившиеся мальчишки, земские статистики, мобилизованные студенты, присяжные поверенные, окончив куцую эту школу, затыкали образовавшуюся брешь — ненадолго; потери были непредвиденно велики — младших офицеров снова не хватало…
Кадровые военные острили, цедя сквозь зубы:
— Носильщик… извозчик… прапорщик…
А высмеянный, обреченный прапорщик-недоучка шел в атаку со своим взводом и погибал безропотно.
Если же судьба мирволила ему, он, вернувшись невредимым в окопы, все время чувствовал на себе недоверчивые взгляды солдат и пренебрежительные — штаб-офицеров.
Нет, Селенс-кункс, спасибо, не хочу!
Впрочем, могут и не спросить, хочет или не хочет этого вольноопределяющийся Витол, а пошлют его куда надо единым росчерком пера.
Что ж… тем более лучше об этом не думать.
Но о каких же поучительных выводах из событий войны говорил столь многозначительно Селенс-кункс, этот певец хуторской жизни? По характеру своему он совсем не болтлив, а если так разговорился — значит, есть у него какой то умысел.
События самого начала войны?
Мазурские озера в Восточной Пруссии… Отборные русские части, брошенные туда по требованию из Парижа, над которым нависла тогда смертельная, казалось — неотвратимая, угроза…
По узким дорогам, среди болот и озер, шли на запад корпуса генералов Клюева и Мартоса, легко сметая на своем пути малочисленные заслоны немцев. Германское командование настолько высокомерно относилось к способностям русских генералов, что сочло излишним оставлять на востоке сильные части: сперва надо было расправиться — и как можно быстрее — с Францией.
Русские корпуса, однако, двигались стремительно. В петербургских журналах заблаговременно печатался в нимбе орденских лент страничный портрет генерала фон Рененкампфа, посланного царем на Северо-Западный фронт, — Витол уже не помнил, в каком именно звании. Генерал смотрел со страницы журнала львиным взором, картинные его усы с подусниками умело скрывали начавшуюся, по велению возраста, одутловатость щек.
Фон Рененкампф был широко известен: он проявил в свое время непоколебимую решимость и беззаветную доблесть в расправе с восставшими в 1905 году русскими мужиками. За это ли или за другие свои качества, он считался личным другом императора.
Немцы поздно поняли свой просчет. Спешно пришлось им снять с Западного фронта лучшие дивизии и гнать их эшелонами, — гнать без отдыха и срока, ночью и днем, — на восток, к Мазурским озерам; дивизии поступали в распоряжение генерала фон Гинденбурга.
Но не это спасло от разгрома немецкие войска, а заодно — и карьеру будущего канцлера Германии.
Корпуса Клюева и Мартоса шли вперед, растянувшись среди Мазурских болот узкими колоннами, — это диктовалось условиями местности, наличием малого числа дорог. Штабные офицеры рассказывали в тесной компании анекдоты о застарелой, хотя и скрытой вражде между обоими генералами. Вражда была так сильна, что ни тот, ни другой, вопреки прямому указанию вышестоящего генерала Самсонова, связи между корпусами в стремительном марше на запад не поддерживали.
Гинденбург, сам в душе немало удивленный нежданными своими победами, бил по очереди одну за другой разобранные, вытянутые в кишку русские воинские части; произошло так называемое чудо под Таненбергом, вошедшее после войны в школьные хрестоматии Германии.
В Мазурских болотах легла российская гвардия. Начался отход войск, тех, что уцелели, на заранее подготовленные позиции — так на языке штабов назывались разгром и паническое бегство.
…В берлинских иллюстрированных журналах спешно печатался — во всю страницу — портрет фон Гинденбурга: непреклонный взгляд, грозно насупленные брови, крутые подусники, искусно прикрывающие одутловатость рыхлых щек.
Пройдет немало лет, прежде чем немецкие школьники узнают правду о «чуде под Таненбергом», о том, как бездарные царские генералы типа фон Рененкампфа поднесли озадаченному Гинденбургу одну из самых странных в истории войн победу.
Что же было потом? Отступления… отступления… на заранее подготовленные позиции. Слабость огневых средств, нехватка винтовок…
Удивления достоин был русский солдат: голодный, в развалившихся сапогах, сидевший по пояс в болотной воде, стрелявший в противника по очереди с соседом из одной винтовки считанными патронами, не знавший к тому же, за что он воюет, — где находил этот солдат силы, чтобы из месяца в месяц, из года в год держать фронт?
Что это — воинская доблесть? Беспредельное терпение? Страх перед дисциплинарным — несомненно жестоким — наказанием? Или просто привычка не жалеть себя?
Витол глубоко задумался под однообразный стук вагонных колес.
Что имел в виду капитан Селенс, предлагая ему обдумать ход военной кампании «с самого начала»? На какие выводы хотел его натолкнуть?
Если он имел в виду неизбежный — в результате военных поражений — распад Российской империи, то из чьих же рук надеется он (и, конечно, не он один) получить хуторскую землю, нарезанную из поместий прибалтийских баронов? Не сами же немцы отдадут ему эту землю! Или этот пехотный капитан настолько дальновиден, что предвидит также и развал Германской империи? Вряд ли.
Нет, если уж с кем продумывать ход военных действий, чтобы сделать потом какие-нибудь посильные для себя выводы, то не с Селенсом-кунксом, а с Арвидом, который ждет Витола в Петербурге и который в 1905 году вел вооруженных вилами и топорами крестьян в бой против войск таких «испытанных стратегов», как Мин, Риман и фон Рененкампф.
33
Проснувшись под мягким одеялом на кровати с чистым бельем, бросив взгляд на светлые стены, оклеенные веселенькими пестрыми обоями, на венские стулья и двух людей, сидевших у окна спиной к нему, Ян Редаль подумал, что он еще спит. Его даже как будто все еще покачивало от вагонной тряски. Но стоявшие на полу собственные его сапоги с порыжевшими головками и повисшими у голенищ ушками сразу убедили его: сон кончился.
Он приподнялся на локте, кровать под ним скрипнула, и сидевшие у окна люди оглянулись; один из них был Витол, другой — человек незнакомый, с проседью в густых волосах, с худым лицом, на которое годы уже нанесли сетку тонких морщин.
— Познакомься, Арвид, — сказал вольноопределяющийся. — Это наш стрелок Редаль, племянник и воспитанник хорошо известного тебе товарища Оттомара.
— Оттомара Редаля! — воскликнул человек, которого звали Арвидом, и подошел к Яну. — О, это рекомендация солидная! Об Оттомаре у меня хорошие вести: он уже на воле и прекрасно работает. Товарищ замечательный, твердый, как кремень!
— По выражению нашего ротного командира, — улыбнулся Витол, — истый латыш — всегда кремень. Искры из него высекают, а сам он не горит.
— Ну, тогда это слово не подходит к Отту, он и сам горит. Ну, приятель, — Арвид потряс Яна за плечо, — раз уж ты проснулся, не ленись, вставай!
Витол с Арвидом снова отошли к окну, а Ян заторопился одеваться.
Ему вспомнился вчерашний день: как вдвоем с Витолом попали они на большую площадь, посреди которой стоял памятник Александру Третьему. Царь сильно смахивал на городового, которого Ян видел в Двинске на углу Рижской улицы: и осанка, и борода и даже шапка — все было похоже; только городовой был пеший, а царь грузно сидел на битюге с крутой шеей и необъятным задом.
Напротив памятника они сели в трамвай, поразивший Яна куда больше, чем Александр Третий, — он впервые видел вагоны, катившие по городу сами по себе, без паровоза.
Но в удивительном этом поезде они проехали недолго; на первой же остановке в вагон вошел воинский патруль, и командовавший им унтер распорядился: всем нижним чинам немедленно выйти вон. Витолу, как вольноопределяющемуся, разрешено было остаться и следовать дальше на задней площадке.
Не ответив унтеру ни слова, Витол вышел из вагона вместе с Яном, и они зашагали пешком по всему Питеру — в роты Измайловского полка, где жил знакомый вольноопределяющегося.
