Михаил Никулин - В просторном мире
— А что говорит дед? Ты слыхал?
— Нет, — развел руками Гаврик.
— Знаешь, Гаврик, видать, дела наши не совсем плохи. Он же говорит, что дело большое. Опять же, другим сказал — занят, после!.. На начальника похож?.. А ты помнишь, что про начальника говорил дед? Пошли на Ленинскую!
— Отвечаешь за слова?
— Отвечаю, — сказал Миша, и они неторопливо отправились на Ленинскую, то есть на ту же широкую улицу, на углу которой стоял двухэтажный дом райкома и райисполкома.
В маленьком залике уже никого не было из столующихся. Крупная женщина в белой, туго повязанной косынке, прочитав записку, сказала:
— Представители, вы почти опоздали.
И так же, как на вокзале форточка, — в стене, отделяющей залик от другой комнаты, громко открылось маленькое окошечко. Из него высунулась голова повара, красная, в белом колпаке, с седыми усами.
— От кого записка-то? — спросил повар.
— От самого, — ответила женщина, звеня тарелками и ложками.
— Значит, представители без фальши, а опоздали, должно быть, потому, что сильно занятые, — усмехнулся повар.
— Будем есть или уйдем? — прошептал через стол Гаврик.
— Они так говорят от нечего делать. Будем есть, — сказал Миша, плотнее усаживаясь на стуле. — А смотреть будем не на них, а на улицу.
— Может, невзначай и дед попадется на глаза, — прошептал Гаврик.
Женщина, подавая тарелки с супом, спросила:
— Откуда же, представители, к нам?
— Дальние, — ответил Гаврик.
— Подумайте, какой важный. Со старшими разве так вас в школе учили?
Миша решил исправить положение:
— Мы из-под Самбека. Слыхали? Война там жестокая была. Подчистую все смело. Живем, как кроты, в земле.
— К нам-то, видать, за подмогой?
Миша сказал:
— Не знаю. Мы тут с дедом. Он в райкоме.
Гаврик одобрительно подморгнул. Он был доволен тем, что Миша не стал касаться подробностей, почему и зачем они сюда приехали. Им было не до праздного разговора, и они еще не знали, какую — радостную или печальную — весть сообщит им Иван Никитич.
Женщина вернулась к окошку и о чем-то тихо разговаривала с поваром. Но ребята не прислушивались к их разговору. Они ели, поглядывая в открытую дверь. По улице то и дело пробегали грузовые машины, проезжали подводы то с мешками, то с какими-то обсыпанными серой мукой бочками. От телег и от машин на немощеной широкой улице поднималась кудлатыми столбами пыль и, растекаясь, застилала дома, голубой просвет низкого неба, сиявший в конце ровной, однообразно-серой улицы. Эти секунды для Миши и для Гаврика были самыми тревожными. Из-за непроглядной пыли они могли не укараулить деда… Но вот на улице послышались понукающие крики: «Гей!.. Гей!.. Гей!..»
Еще не было видно ни живой души, ни проезжающих подвод и машин, а пыль уже клубилась и низко текла, как ленивый туман, потревоженный взошедшим солнцем. Из этого серого тумана с хрюканьем вынырнул сначала поросенок, потом с распахнутыми крыльями белый петух.
— Миша, коровы! — вытягиваясь через стол, опасливо прошептал Гаврик.
— Молчи, вижу, — сказал Миша и отложил ложку.
Окутанные завесой пыли, по улице потянулись, то сбиваясь в кучи, то шарахаясь в стороны, самые настоящие коровы — красные, светлорыжие, с хвостами, с рогами и безрогие.
— Миша, красностепные, как у нас на ферме… до войны…
— Гаврик, тише…
— Миша, а симменталовую телочку видал?
— Эту, что со звездочкой?
— Да нет! С черным ремешком на спине!
Миша удивленно передернул плечами: как же он мог не заметить такой телочки?.. Его потянуло к двери, но в присутствии тихо разговаривающих у окошка он стеснялся подняться. Скажут, коров никогда не видали. Гаврик понял и желания и опасения товарища. Он схватил Мишу за рукав и твердо сказал:
— Пошли, а то не увидишь!
— Вы что, коров никогда не видали? — услышали они насмешливый женский голос. — Сказано, дети!
Гаврик предостерегающе толкнул товарища, и Миша понял, что отвечать и оглядываться строго воспрещается, и они пошли туда, куда вместе с облаком пыли двигалось коровье стадо, понукаемое двумя пастухами.
Они шли и разговаривали:
— Миша, а может, это нам?
— Не знаю.
— А если нам?
— Если нам, то куда их гонят?
— Чудной, не загонять же их в хаты. Гонят на какой-нибудь общественный баз.
— Не знаю, — крутил головой осторожный Миша.
— Ты лучше скажи, что ты знаешь?
Течет улицей пыль, течет стадо, слышатся понукающие выкрики пастухов, и ребята идут за этим потоком то молча, то разговаривая.
— Миша, а если нам?.. Пойми, задание мы выполним на все сто… Вот радости будет там!
Мишу покидает осторожность:
— Гаврик, что тогда скажет майор?
И Гаврик закидывает руки за спину.
— Думаю, скажет: «Это наши передовики».
— А что скажет мать?
— «Сынок, я тобой очень довольна!»
— Моя тоже что-нибудь такое скажет и по щеке похлопает… А зачем?
— Взрослые, они так.
Стадо уходит дальше.
— Гаврик, ты чудной: если бы коровы нам, то дед где был бы?
Теперь уже Гаврик, сердясь, говорит:
— Не знаю.
— Он был бы тут, как на часах… И потом, так же скоро нельзя…
— Миша, ну, а если бы он, секретарь райкома, по телефону, по-большевистски…
— Не знаю.
Стадо, выйдя за околицу, уходит от села дальше в степь. Сомнения Миши оправдались, и, останавливаясь, с неловкой усмешкой он говорит Гаврику:
— Коров по телефону не передают. Пошли назад.
Недалеко от столовой Гаврик, насупившись, предупреждает:
— Вон у порога и та и еще одна тетка. Начнут про обед… Скажут: они, как телята, убежали за коровами.
— Держи левей, — шепчет Миша.
Но маленькая женщина, которую ребята видели с веником в руках около порога райкома, помахивая рукой, кричит им:
— Дед! Дед вас по саду ищет!
Прибежав в сад, ребята заметили Ивана Никитича, который стоял среди аллеи с опущенными руками. И, странно, дед никого не искал и, казалось, забыл не только про ребят, но и про все окружающее и, глядя в землю, вытирал глаза ладонью. Увидев ребят, он засуетился и, будто рассердись, что ему помешали думать, сказал:
— Что уставились?. Сроду не видали? Ну, стар стал, лук в глаза лезет!. А вы, если поели, то и нечего шляться за коровами… Лучше делом, валенками займитесь.
— Дедушка… — начал было Миша.
— Шестьдесят восемь годов дедушка. Знаю! Расскажу после, а теперь маршируйте в Дом колхозника.
Быстрой походкой старик опять ушел в райком, а ребята вернулись в Дом колхозника — молчаливые и огорченные. Развязали мешок, достали недошитые валенки и, устроившись между кроватями на полу, принялись за работу. Скрипнула дверь, и пожилая дежурная, посмотрев на них, опять закрыла дверь.
— И сколько этих теток тут! — пробурчал Гаврик.
— Столько же, сколько у нас. Война. Ты злишься — не знаешь, что с дедом, а на них зло срываешь.
Снова скрипнула дверь, и опять появилась уже знакомая им женщина из райторговской столовой, высокая, прямая, в белой, туго повязанной косынке. Минуя ребят, она пошла к столу, сначала постелила на скатерть газету, а на нее поставила кастрюльку с куском хлеба на крышке.
— Ваш соус. Потом поедите, — сказала она и вышла.
— Ну, чем плохая тетка? — спросил Миша.
— Заботливая, — ответил Гаврик, и они надолго замолчали.
* * *Миша проснулся в полночь. Электрическая лампочка тускло светила под потолком. Гаврик лежал на соседней кровати, спиной к нему, лицом к стенке. Он лежал тихо, и Мише не у кого было спросить, приходил ли дед.
Миша осторожно встал, подошел к столу, открыл крышку кастрюли. Соус, оставленный деду, был съеден. Значит, дед приходил, но не нашел нужным разбудить их и рассказать, как идут дела.
Миша сел на кровать и вдруг спросил себя:
— Может, Гаврик втихую соус съел?.. Ох, и поговорю с ним! — сердито добавил он.
Одеяло слетело с Гаврика с такой легкостью и быстротой, как будто его сорвал наскочивший ветер. С такой же быстротой ноги Гаврика упали на пол.
— Ты друг или гусь? — спросил Гаврик.
Мише надо было отвечать прямо и честно, иначе Гаврик наделает такого шума, что в Целине всем станет тесно.
— Гаврик, ну почему дед ничего не сказал?.. Мы ему каменные?.. И ничего нам не надо?..
Миша хлопнулся на подушку и сердито накрылся с головой.
— Ты постой, деда не трогай. Он сказал, а я не разбудил тебя, — опешив, заговорил Гаврик.
— Так кто же гусь? Ты или я? — высовываясь из-под одеяла, спросил Миша.
Гаврик хотел присесть к Мише на кровать, но Миша стал отталкивать его. Гаврик не обиделся. Он присел на стул и виновато заговорил:
— Дед приходил на минутку. Спросил: «Гаврик, Михайло спит? Проснется, скажешь: гонцы на ногах… Может, говорит, к восходу солнца тут поблизости коровы замычат…»
